Этнокультурные характеристики этносов

Политическая же активность самих лидеров не повлияла на ситуацию в республике. Реальная продуктивная активность принадлежит здесь руководству Татарстана и нашла выражение в двух результирующих тенденциях политического процесса: сохранении республиканского единства полиэтничного населения и изменении политического статуса Татарстана в составе РФ.

При этом, оказались реализованными и этнические интересы различных групп населения республики: введения государственного статуса татарского языка наряду с русским, развитие национальной школы для татар, русских и чувашей, создание условий для удовлетворения культурных потребностей различных этнических групп населения и др. (8, с.101-110). Проекция данного показателя на рассмотрение этнополитического процесса в республиках Северного Кавказа показывает несколько иной результат.

Здесь в политический диалог с российской властью первоначально вступают не республиканские органы, а общественные организации национального толка - съезды народов, депутаты-представители этноса всех уровней (районного, республиканского, Верховного Совета), межреспубликанские национальные организации (Адыгэ-Хасэ, Конфедерация народов Кавказа ). Они оказывают влияние не только на ход политического процесса в республиках, но и на изменение статуса республик (или самих народов) в составе РФ. В качестве примеров можно привести создание Республики Ингушетии, утверждение посредством даже военных действий Республики Ичкерии (первоначально провозглашенной осенью 1991 г. и признанной руководством России только в 1997 г.), введение принципа паритета в формирование республиканских органов власти в Адыгее, организацию на этом принципе Госсовета в Дагестане, этнизацию состава представителей органов власти всех уровней в Осетии, вытеснение русского население из Ингушетии и Ичкерии и т.д.(8, с.151-214). Сопоставление процесса организации этнических политических сил в Татарстане и республиках Северного Кавказа также показывает существенное различие.

В Татарстане съезды татарского народа проводились, опираясь на привычные формы организации: депутаты выбирались от трудовых коллективов и по месту жительства, списки депутатов утверждались органами власти, к проведению съездов были подключены исполнительные органы власти всех уровней и т.д. В республиках Северного Кавказа наблюдается высокий уровень самоорганизации таких политических сил.

Ярким примером является учреждение Объединенного конгресса чеченского народа (ОКЧН), не менее яркий пример - первоначально стихийное формирование органов власти в Ингушетии. По этой же схеме "низовой инициативы" формировались Когресс кабардинского народа, Конгресс балкарского народа, различные национальные организации в Дагестане.

В этих республиках, напротив, официальные органы власти не только не способствовали формированию таких национальных съездов, но стремились различными способами заблокировать этот процесс, усматривая в учреждении таких органов потенциального конкурента-выразителя народных интересов. Так, например, властные органы Кабардино-Балкарии обсуждали представленный проект закона "О съезде народа", но в итоге отклонили эту инициативу. (Для сравнения: в Республике Коми, например, принят аналогичный закон и никто не усматривает опасности в существовании такого органа как Съезд народа коми). Исследователи, изучающие этнополитический процесс в данном регионе обратили внимание на организационную роль традиционных внутриэтнических структур - тейпов, вирдов, фамильных сходов, религиозных организаций.

Иными словами, "низовая инициатива" в политическом процессе в данных республиках опирается не на стихийное движение народа, а на достаточно выраженные организационные формы, которые имеют специфически этнический характер. Поэтому первый вывод, который можно сделать из анализа этнополитического процесса в данном регионе, связан с признанием сохранения внутриэтнической структуры как необходимой основы для формирования политической субъектности этноса.

Однако этнологические исследования, проводимые в предшествующие десятилетия в различных регионах, свидетельствуют о сохранившейся этнической структуре у многих других народов, которые не проявили себя на российской политической сцене.

Это замечание относится в первую очередь к народам Южной Сибири и Калмыкии, которые также признаются не только коренными, но и титульными этносами в республиках их расселения, т.е. обладают равным с политически активными народами Северного Кавказа политическим статусом.

Сравнение показателей социально-профессиональной структуры (поселенческой и образовательной структур, удельного веса специалистов, занятых в производстве) народов Южно-Сибирских республик и Калмыкии (бурят, тувинцев, якутов, калмыков) и народов Северо-Кавказского региона (исключая осетин) позволяет говорить о близком уровне их социально-экономического и культурного развития (8, с.66-90). Но при этом политическая активность народов этих двух регионов противоположна.

Следовательно, все выделенные характеристики представляют собой недостаточные условия для объяснения политической активности северо-кавказских этносов. Вместе с тем, сопоставляя эти две группы народов, можно выявить факторы, которые "приводят в движение" этнос, делают его субъектом политической жизни. Равные позиции в социально-профессиональном и политическом статусах народов выступают основанием для интерпретации политической активности северокавказских этносов с позиций популярной ныне концепции, объясняющей ее не из объективных условий их жизни, а из специфики этнического сознания и действия, мобилизующих механизмов в сфере социальной психологии, активности этноэлит в одном случае и отсутствие таковой - в другом. При этом обращается обычно внимание на роль депортации, пережитой кавказскими народами, вспоминается психологическая травма, сохранившаяся рядом народов региона еще со времен Кавказской войны.

Эта аргументация используется и лидерами национальных движений, и специалистами, изучающими социальную психологию. Не оспаривая значимость этих аргументов, обратим внимание на объективные условия, формирующие коллективные формы сознания. Здесь уместно использовать подход, предложенный Э.Дюркгеймом для объяснения природы солидарности в обществе. (Под солидарностью он понимал высокий уровень внутригрупповой контактности и близости, совместность реакций на одни и те же явления и т.д.). Напомним, что согласно его позиции, в историческом развитии общества можно выделить два следующих друг за другом типа солидарности людей - механический и органический.

Первый из них формируется на основе внешних сходств, таких как кровное родство, привязанность к одной и той же земле, культ предков, общность обычаев и т.д. "В этих условиях не только все члены группы индивидуально притягиваются друг к другу, но они также привязаны к тому, что составляет условие существования этого коллективного типа. Граждане любят свое отечество ... как самих себя..., потому что без него функционирование значительной части их психической жизни было бы затруднено"(11, с.114).

Данный тип солидарности формируется при определенной социальной структуре. Дюркгейм ее определяет как сегментарную, состоящую из однотипных, рядом сосуществующих родственно-соседских общин, экономически самодостаточных и потому не очень тесно между собой связанных. Интегрирующей силой в этих общинах выступают религиозные верования, обычаи и нормы поведения.

Они выступают основой коллективных форм сознания, сила которых не только в общности, но особенно в том, "что они в большинстве случаев завещаны предыдущими поколениями. ...Авторитет коллективного сознания создается в большей мере авторитетом традиции" (11, с. 298). В качестве индикаторов, позволяющих отнести общество к механическому или органическому типу солидарности Дюркгейм использовал такой показатель, как распространенный тип правовых наказаний. В обществах с механическим типом солидарности доминируют нормы, регламентирующие "частную жизнь" людей (о ней можно говорить условно, подразумевая при этом сферу не публичных и не экономических отношений, а межличностные, бытовые): взаимоотношения между полами, между поколениями, регламентирующие нормы, определяющие семейные роли и пр. Бесспорно, относить северо-кавказские народы к этому типу обществ можно с большой осторожностью.

Но заметим, сначала в период колонизации Российской империей, затем в советский период истории этих народов подавлялась именно сфера специфических этнических форм регуляции частной жизни. Не случайно в настоящее время в связи с целенаправленной деятельностью по возрождению этнических культур пропагандируются и восстаналиваются нормы, регулирующие именно эту сферу жизни, а также религия.

О масштабах этого процесса можно судить хотя бы по пропаганде адыгского кодекса чести "Адыгэ хабзэ", которая развернулась в последние годы во всех республиках с адыгским населением; а также по активным мерам введения норм шариата, регулирующих бытовую сторону жизни, которые предпринимается руководством Республики Ичкерии в настоящее время. Консолидирующая и, одновременно, этнодифференцирующая направленность этих шагов бесспорна.

Исходя из этих наблюдений можно сказать, что критерии, выдвинутые Э.Дюркгеймом для характеристики механического типа солидарности в обществе, срабатывают и применительно к народам северо-кавказского региона. Данный подход объясняет многое и, в частности, природу политической активности северо-кавказских этносов на фоне пассивности южно-сибирских. Коллективные формы сознания тем "плотнее", интенсивнее, чем более тесные связи между отдельными сегментами общества. Рассеянность общин, низкий уровень контактности между ними не создает условий для коллективных форм жизни, контроля за нормами поведения.

На данной стадии развития общества, при отсутствии развитых форм разделения труда, тесных рыночных отношений и хозяйственной кооперации, плотность населения и компактность проживания создает условия для тесных духовно-идеологических (религиозных) контактов, которые обеспечивают интеграцию общества.

Размышления французского социолога перекликаются с точкой зрения известного отечественного этнолога С.А.Арутюнова, который, рассматривая эти же явления, ввел понятие "плотности коммуникационных связей" (5, с.27; 6, с.7). Высокий уровень их плотности характерен кавказским народам и не свойственен южно-сибирским. Плотность населения на Кавказе в десятки и сотни раз выше, чем в южно-сибирских республиках.

Другая специфическая черта, отличающая народы этих двух регионов, состоит в характере межэтнических взаимоотношений. В южно-сибирских республиках, как и в большинстве республик страны, полиэтничному характеру населения присуще доминирование двух групп - коренного этноса и русских. В республиках этого региона существует этносоциальная дифференция, но она не является основой для формирования межэтнической напряженности, т.к. этнические группы преимущественно разведены в пространстве.

Более того, если не считать коренное городское население, взаимодействие между этносами в республиках этой группы не выстраивается по модели непосредственной хозяйственной кооперации. Коренные народы получают недостающие продукты и необходимые товары не из промышленных центров, лежащих в непосредственной близости, а опосредовано от государственных органов (более того, даже не от республиканских, а от федеральных, т.к. эта группа республик дотационна).

Причины несложившейся межэтнической кооперации в данном регионе лежат в специфике ускоренной индустриализации и городского строительства в советский период. Исследователи, изучающие урбанизацию советского типа, отмечают ее тоталитарно-милитаризированный характер. Города формировались, отвечая не на естественно-хозяйственные потребности населения того или иного края, области, а исходя из военно-промышленных нужд централизованного хозяйства страны (26).

Их деятельность организовывалась и регламентировалась центральными ведомствами типа ВПК или сырьевых министерств. Естественно, урбанизация такого типа мало повлияла на изменение хозяйственного уклада коренных народов, мало отразилась на формировании внутриреспубликанских форм разделения труда (что способствовало бы развитию консолидационных процессов), и не привела к развитию межэтнической интеграции в регионе.

Иной характер межэтнического взаимодействия складывается у народов северокавказского региона. Для него характерен высокий уровень полиэтничности республик, а также сложившаяся на протяжении веков традиция межэтнического разделения труда. Городские поселения здесь формировались значительно более естественным путем и в существенной части удовлетворяли запросы местного населения. Это объяснялось в немалой степени высокой плотностью населения и близостью города к сельским населенным пунктам.

Развитие промышленности на базе русскоязычного населения за послевоенные годы, а также подъем уровня образования среди коренных народов в итоге привели к формированию условий для межэтнической конкуренции. Наиболее ярко в последние годы она проявилась в Дагестане. Об этой тенденции свидетельствует не только рост городского населения среди коренных народов, но и темпы прироста групп специалистов из числа коренных народов, а также динамика образовательной структуры населения (8, с.132-214).

Для народов региона характерны опережающие темпы в этих областях по сравнению с темпами русскоязычной части населения. Подобного рода динамика отмечает и народы Поволжья (татар, башкир, чувашей). Однако заметим, что народы волжского региона утратили этническую структуру. Их темпы урбанизации увеличивались постепенно, начиная с двадцатых годов, равно как и постепенно происходила персональная интеграция представителей коренных народов в индустриальные отрасли производства.

Поэтому здесь не произошло формирования межэтнического противостояния на почве этносоциальной диференциации. У северокавказских народов урбанизация отличается иным рисунком: она происходит в сжатые сроки и не без использования административных методов. Так, например, городское население республик увеличивалось не только за счет механического прироста русскоязычных мигрантов, но и за счет организованных переселений с гор, возвращения из мест ссылок.

В этих условиях интеграция в городскую культуру происходила не индивидуально, а посредством групповой мобильности. Основой же групповой солидарности при сельском типе поселения и аграрной занятости выступают не личные профессиональные качества и не производственные контакты, а родовые и территориальные связи. Поэтому такой тип мобильности базируется на этнических связях..

Поскольку же различные этнические группы были поставлены почти одновременно перед необходимостью осваивать одни и те же хозяйственно-производственные ниши, постольку прямым следствием этого стало возникновение отношений межэтнической конкуренции и вытеснения одного этноса другим. В этой ситуации динамика этнодемографических процесов играет очень важную роль.

Ускоренная групповая миграция в города привела к профессиональной дезинтеграции городских социумов, население которых пополнилось достаточно широким слоем маргиналов (c точки зрения профессионально-производственной деятельности). Этот слой и стал тем "фоном", на котором развернулась межэтническая конкуренция; "фоном", который определяет перевес сил групп в конкурентной борьбе.

Так, можно отметить, что политическая активность этнических групп связана с сохранившейся этнической структурой, плотностью коммуникационных связей и дефицитом территории. Однако, как отмечает Н.А.Косолапов, способность к проявлению собственной воли и утверждению собственных интересов еще пока ничего не говорит о причинах, которые определяют эти цели и интересы.

При анализе же межэтнических взаимодействий определение причин и мотивов активности очень важно, поскольку они во многом определяют специфику межэтнических отношений, иррациональные формы их протекания, которые незаметно могут перейти на тот уровень конфронтации, когда развести конфликтующие стороны можно уже только миротворческими силами. В качестве такой причины в любом межэтническом конфликте исследователи обращают внимание на территорию.

Только территориальность как конфликтногенный фактор многими исследователями в последние годы интерпретируется преимущественно в символической форме. Согласно этому подходу населению навязывается представление о "родной земле", или пресловутая идея национального суверенитета, за которой стоят символы государственности (флаг, герб и пр.).

Аналитики усматривают цель таких манипуляций общественным сознанием со стороны этноэлит в том "чтобы повысить статус политических деятелей регионального масштаба, приравнять его к статусу политиков современных государств"(13, с.97). Но почему население поддерживает эти лозунги?

Почему, например, население Ростовской области оказалось равнодушним к лозунгу воссоздания Области Войска Донского вместе с идеей расширения сегодняшних территорий ростовской области до границ Войска, равнодушным к его символике, образам казачьего быта и традиций, а чеченцев, ингушей, кумыков, балкарцев подобные призывы поднимают на активные действия, бессрочные митинги, голодовки или военные действия?

Ответ очевиден и прост: в последнем случае территория и идея властной организованности - отнюдь не домыслы узкой группы политических активистов. Массовым сознанием они связываются с необходимостью воспроизводства этноса как формы организации жизни индивида. Очень четко этот аспект проявился в межэтническом взаимодействии аварцев и кумыков в Дагестане. В документах кумыкского движения "Тенглик" и на страницах его одноименного печатного органа часто упоминается проблема прикутанных земель - зимних пастбищ, которые руководством республики выделяются горцам на территориях проживания кумыков. Право распоряжаться и пользоваться данными землями при этом передается горским административным органам.

Более того, цены на продукцию сельского хозяйства, которая производится горскими хозяйствами в этих районах (плоскостных) устанавливаются по льготам, разработанным для горных районов (115, с.19-21). Поэтому и миграция горцев осознается в понятиях "агрессии": переселяясь, горцы приобретают право распоряжаться землями, получают экономические льготы и большее количество земли на одного хозяина, чем имеют местные жители.

В докладе на II Общенациональном съезде кумыкского народного движения "Тенглик" его председатель С.Алиев подчеркивал, что республиканские органы власти передают земли горным районам без привлечения местных органов власти "не просто для ведения прикутанного хозяйства, но и в собственность или на постоянное пользование" (3). Необходимо отметить, что властные органы ДССР и не отрицают этой ситуации.

В республике хорошо известно, что усечение земельных угодий приводит к разрушению сложившихся традиций организации жизни кумыков. При увеличении численности кумыкских поселений часть их жителей (преимущественно, молодежь) отселялась и создавала новые поселки.

По признанию самого Председателя ВС республики именно в связи с тем, что земли вокруг многих кумыкских населенных пунктов находятся в пользовании хозяйств других районов (горных) и они не дают согласия на передачу (а точнее было бы сказать - на возврат) этих земель кумыкскому населению, кумыки "лишены возможности выделять участки нуждающимся семьям, расширять кладбища и т.д."(7, т.II, с.25).

Иными словами, и властные органы, и лидеры политического движения кумыков указывают на то, что миграция горцев разрушает основу традиционной жизни кумыкского этноса. Таким образом, проблема территории или создания собственных легитимных органов власти имеет для народов данного региона отнюдь не символический характер. Это вопрос о самосохранении этноса в условиях, когда сохранились его традиционные структуры, традиционные формы хозяйствования.

А высокая степень внутренней консолидированности и достаточно развитый слой гуманитарной интеллигенции - носителя этнического самосознания - позволяют эти объективные потребности этнической жизни выразить в форме политических целей и создания политически организованных групп. Последнее, в свою очередь приводит к активизации внутриэтнических процессов и прежде всего - консолидации.

Теперь уже этнические процессы на внутриреспубликанском (как у кумыков или ингушей, чеченцев) или межреспубликанском (как у адыгской группы народов) уровнях начинают оказывать воздействие на политическую организацию общества. Одной из традиций отечественной этнологии было акцентирование внимания к влиянию политики на межэтническое взаимодействие (известный тезис о формировании новой исторической общности - советского народа).

Сегодня в Северо-Кавказском регионе мы сталкиваемся с обратным явлением - влиянием процесса этнической консолидации на политическую систему общества. Одни исследователи интерпретируют этот процесс как "этническую революцию", которая характеризуется как "процесс вторичного разогревания этногенеза, изменения социально-экономической и культурной моделей, задающих матрицы воспроизводства этнических сообществ"(4, с.107).

Другие - как борьбу политических элит, в процессе которой стороны прибегают к манипулированию общественным сознанием посредством этномобилизации. Думается, обе позиции требуют более аргументированного и конкретного анализа, особенно по вопросу действия этноэлиты и масс. Уточним два ее аспекта - специфику этномобилизации и обусловленность деятельности лидера потребностями общности.

Современный этнополитологический подход, развиваемый в работах В.Тишкова, А.Здравомыслова, нацеливает на интерпретацию межэтнических отношений с позиции активности этноэлит, преследующих собственные цели. Думается, что связь здесь все-же двусторонняя, о чем свидетельствует и специфика этномобилизации и эффективность деятельности этнолидеров. Рассмотрим этот тезис подробнее.

Под мобилизацией в политологических исследованиях принято понимать коллективный способ включения индивидов в политический процесс. При анализе политической культуры индустриально развитых обществ с институтами правового государства, исследователи обычно подчеркивают цивилизационную "отсталость" политической мобилизации по сравнению с механизмом индивидуального включения личности в политику.

Мобилизация предполагает не только деятельность элиты (лидера) как посредующего звена между политическими институтами и индивидом, но и просветительскую функцию элиты (лидера). Последняя является источником возникновения харизматических черт лидера. Эта пропагандистская роль лидера и выступает основанием для выстраивания концепции конструирования мобилизованной этничности, поскольку последняя строится на "привнесенном сознании".

Здесь можно вспомнить концепцию партии "нового типа" разработанную В.И.Лениным, важнейшей социальной функцией которой являлась задача формирования классового сознания рабочего класса и обоснование его особой социально-интегрирующей функции, привнесение в его мировоззрение коммунистического идеала. Именно здесь была поставлена задача политической мобилизации масс на широкой социальной основе (интернациональной, межполовой, "всевозрастной" и пр.) для достижения общих социальных целей.

В этом случае привносилось сознание особенности группы, ее исторической миссии; фактом индивидуального сознания становилось выделение общих социальных характеристик индивидов, которые в реальной повседневной жизни могли не осознаваться. В ситуации с этнической мобилизацией дело обстоит несколько иначе.

Здесь этническое самосознание формируется в процессе социализации индивида и определено зримыми характеристиками индивида и группы - языком, внешними типичными чертами, местом локализации; его не нужно "привносить" (т.е. отсутствует необходимость собственного конструирования общности).

Нет необходимости и в привнесении каких-либо долгосрочных целей и идеалов общесоциального характера: они осознаются индивидами на "бытийственном" уровне, поскольку этнический интерес определен условиями функционирования и жизнеобеспечения общности. Этномобилизация строится на обосновании необходимости изменения территориальных условий жизни народа. Данная логика диктуется экстенсивным типом развития этноса.

Характер технологической культуры не позволяет кардинально изменить уровень жизнеобеспечения масс населения, но потребность в этом возрастает по мере увеличения темпов его прироста. Аграрное традиционное хозяйствование в условиях демографического взрыва и дефицита земель с необходимостью обусловливает нацеленность на территориальную экспансию и захват новых источников жизнеобеспечения. Этномобилизация не конструирует группу, она обеспечивает формирование ее политической субъектности.

Важным средством, которое для этого используются является актуализация краткосрочной истории. Механизмом этномобилизации выступает "оживление" исторической памяти. При этом следует обратить внимание на то, что использование исторических аргументов чрезвычайно важно именно для этномобилизации. Заметим: классовая солидарность пролетариев опиралась не на прошлое, а на будущее.

Современное включение идивида в политику в условиях правового государства происходит при акценте на индивидуальные потребности сегодняшнего дня. Этномобилизация, стержнем которой является национальная (этническая) идеология, пронизана идеей восстановления исторического прошлого. Это явление можно объяснить именно разобщенным, сегментарным характером аграрного общества, которое и рождает данный тип идеологии.

Идентичность данных обществ базируется на коллективных чувтвах, сила которых тем больше, чем большее количество индивидов их испытывает. Таким образом, этномобилизация строится не на привнесении в сознание новых целей и идеалов, а на актуализации уже имеющихся ценностей. Первичным здесь является традиционно сложившееся и транслируемое этническое самосознание. Примерно та же зависимость прослеживается и во взаимодействии этноса и лидера.

Развитие этнократической тенденции вряд ли можно объяснить исходя из личностных характеристик лидеров национальных движений, их способности мобилизовать ту или иную группу для активного участия в политическом движении, поскольку политическая активность этнической группы спадает не при достижении определенным лидером позиций официальной власти, а с реализацией тех или иных интересов группы. Персоналия лидера, равно как и его официальный статус здесь теряет особенное значение.

Вместе с тем, событийная сторона политического процесса в Адыгее, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Ингушетии показывает, что роль этнолидера навязывается первому лицу республики той этногруппой, к которой он принадлежит (здесь показательны фигуры А.Х.Галазова и Р.С.Аушева).

Это объясняется, видимо, и стремлением официального руководства выполнять роль неформального лидера для сохранения власти, и сложившейся установкой на уровне массового сознания рассматривать существующую республиканскую государственность как государственность преимущественно численно доминирующего титульного этноса, а официального руководителя - как символ государственности этноса.

Поэтому "первое лицо" республики, официальный лидер, для удержания политической стабильности и собственного властного положения вынужден действовать по логике развития этнократизма, смягчая и корректируя эту тенденцию. В противном случае существует реальная угроза утраты им власти, как это произошло с Д.Г.Завгаевым. Иными словами, тенденция этнизации власти в республиках Северного Кавказа элитой не задиктовывается, а выражается.

Она отвечает объективно сложившейся потребности поиска новых форм самоорганизации этноса. Сама же потребность возникает на пересечении объективных процессов - сохранившейся этнической структуры традиционного типа и втягивания этноса ускоренными темпами в индустриальный тип развития, разрушающего традиционные институты и связи этноса на глазах одного поколения. Государственность и рассматривается как та форма, которая создаст систему патронажа и защиты культуры этноса.

Поэтому можно и фиксировать "угасание" политической субъектности для групп, достигших совпадения интересов своей этнической общности и политической организации: так на спад пошла активность адыгской группы народов, ингушей, чеченцев, осетин. Теперь их интересы представляют не общественные организации, а официальные органы власти, где ключевые властные позиции заняты представителями данных этносов.

Предпринятый анализ становления политической субъектности этноса подводит к выводу о том, что в этом процессе можно выделить необходимые условия, а также объективные и субъективные факторы. К необходимым условиям становления этноса в субъект политики можно отнести: - сохранившуюся традиционную организацию этноса: поселенческие и родовые институты, многопоколенную семью, традиционные формы хозяйствования и др.;

- резкий рост численности этноса при сохранившихся традиционных низко технизированных формах труда и дефиците территорий; - групповой тип социальной мобильности, сформированный на этнической основе, который воспроизводит институты этнической организации в условиях города и нетрадиционных формах трудовой деятельности; В качестве объективных факторов, способствующих формированию политической субъектности этноса, можно выделить;

- сложившуюся социально-этническую стратификацию в республиках, при которой фиксируется неравенство этносов по организации жизнеобеспечения и уровню жизни; - доминирующую (численно и культурно) позицию этноса в собственной республике;

- специфическую социально-профессиональную структура этноса, где при основной массе сельского крестьянского населения городское население представлено преимущественно гуманитарной интеллигенцией и достаточно широким слоем маргиналов, не занятых в системе промышленного производства. Субъективную сторону формирования политической субъектности этноса составляют следующие факторы: - историческая память народа об имевшейся в прошлом собственной государственности;

- наличие в сравнительно недавнем историческом прошлом событий, нанесших психологическую травму народу (депортация, вооруженные действия, которые сопровождались значительными жертвами, административные переделы территории этногенеза и пр); - наличие примера иного (более высокого) социально-политического статуса у родственного этноса в других государствах ;

- наличие общественно-политических организаций, декларирующих и пропагандирующих цели этнического развития, участвующих в политической жизни на уровне республик; - успешность политической активности этноэлит в других регионах страны, что создает возможность для действий "по прецеденту"; - тесное взаимодействие национальных общественно-политических организаций с административными органами власти, функционеры которой являются представителями этой же этнической группы.

Сопоставление факторов обеих групп показывает огромную роль для провоцирования политической активности этноса , таких его объективных характеристик , как аграрность экономики, дефицит природных ресурсов (особенно земли), высокая плотность негородского населения, межэтническая конкуренция. Именно они выступают основой для формирования этнической солидарности и мобилизации, а, в конечном итоге, - возникновения зоны этнополитической напряженности и конфликтности.

Предпринятый анализ позволяет с высокой долей уверенности утверждать, что политическая субъектность свойственна далеко не всем этносам. Она производна от специфики исторического развития народов, неравномерности его темпов для разных этносов, объективных условий их существования этносов и сложившихся традиций межэтнического взаимодействия.

При всех выделенных факторах сделаем все же акцент на предпосылочном условии становления политической субъектности этноса: эта способность развивается, если этнос сохраняется как природно-социальная целостность. Постепенное отдаление от природной основы этнической жизни, размывание ее традиционных институционных форм приводит к снятию социальной субъектности этноса более широкой общностью - социально-территориальной системой, страной.