Немецкие источники итальянского текста в творчестве любомудров: В.-Г. Вакенродер и В.Ф. Одоевский

Есть еще несколько аспектов, которые необходимо отметить, говоря о рецепции Вакенродера Одоевским с акцентом на итальянском тексте. Так, в своей прозе русский автор, возможно, обращается к немецкому, моделируя художественное пространство. По нашему мнению, аллюзией на этюды Вакенродера является образ Альпийских гор, возникающий в "Виченцио и Цецилии" (природный фон оттеняет состояние героя - его сосредоточенность, уединение при напряженной жизни духа: "Однообразные снега Альпов соглашались с его померкшим воображением <... > движение холодных равнин отвечало бурям... в пустыне его сердца" [6]). Схожий образ появляется в "Себастияне Бахе", причем в контексте монологов Албрехта о музыке ("в этой высшей сфере... искусства человек забывает о бурях земного странствования; в ней, как на высоте Альпов, блещет... солнце гармонии" [7. С. 213]). В обоих случаях искусство и красота уподобляются пространственной вертикали, топосу гор; Альпы (в "Виченцио и Цецилии", вероятно, итальянские) становятся символом чистоты и свободы духа, отрешившегося от бытовой суеты. Это перекликается с образом швейцарских Альп в повести о Берглингере, где для героя они воплощают идиллическое, природное пространство, противопоставленное порочной цивилизации: "Я хотел бы бросить всю эту культуру и бежать в горы к. швейцарским пастухам и вместе с ними наигрывать их альпийские песни" [1.C. 108-109].

В этюдах Вакенродера Италия редко воплощается в конкретных топосах: она - феномен истории человечества, эстетический идеал, размещенный в прошлом, а также - обитель "великих мужей", гениев. В "Сердечных излияниях..." нарратор-отшельник открыто подчеркивает этот биографический, "текстовый" аспект - например, в этюде о Микеланджело: "ангел... вызывает перед моими глазами времена старых художников Италии - величественную эпическую поэму с толпой живых фигур" [1. C. 77]. Соответственно, о романтическом "местном колорите" говорить сложно: Вакенродер не изображает пространство Италии, историческое или современное, а лишь упоминает его как фон. Ряд исключений воплощает скорее идеалистические представления романтиков об Италии-мечте, мифе, чем ее подлинные черты (например, обобщенный образ "прекрасных светлых краёв" из эссе "Тоска по Италии" [Там же. C. 32]). Пространство Италии у Одоевского, напротив, обладает большой смысловой нагрузкой. Италия в его прозе является "иным миром" со своими законами, которые чужды русскому сознанию и часто связаны с красотой, опасностью и смертью (наиболее показательна в этом смысле новелла "Imbroglio"). Важна роль Италии как прямой наследницы Древнего Рима: как и у других любомудров, у Одоевского ей сопутствуют мотивы "застывшего времени", культурной памяти, парадоксального единства смерти и жизни в памятниках прошлого (Рим в повести "Сильфида"; Помпеи на полотне Брюллова в "Русских ночах"). Подобно Шевырёву, в подтексте Одоевский использует и коннотации вольности, политической и духовной свободы, связанные с Италией (образы Границкого и Лидии Рифейской в повести "Княжна Мими"). Однако самым важным аспектом итальянского пространства является, как и у Вакенродера, аспект эстетический; Италия - родина и хранилище непревзойденного искусства, красоты: оперной и церковной музыки (пение Евлалии Грандини в "Imbroglio", Франческо - в "Себастияне Бахе"), живописи (образы Рафаэля, а также Боттичелли и Да Винчи (в подтексте) в "Русских ночах"; портрет в "Виченцио и Цецилии"; полотна с Мадоннами в "Opere del Cavaliere..." и "Импровизаторе"), скульптуры (образы Микеланджело и Челлини в "Русских ночах"), архитектуры. Последняя акцентируется в новелле о Пиранези: архитектура формирует образ Италии не только как реального, но и как полусновидческого пространства, где властвуют галлюцинации героя, балансирующего на грани гениальности и безумия.

В новелле о Пиранези Одоевский выделяет конкретный римский топос - площадь и собор Св. Петра. Их фантасмагорическое искажение - один из главных мотивов в видениях гения-безумца; для Пиранези важно и величие архитектурного ансамбля в целом, и купол собора работы Микеланджело ("часто в Риме ночью я приближаюсь к стенам, построенным этим счастливцем Микелем, и слабою рукою ударяю в этот проклятый купол" [7. C. 96]). Автор использует биографическую черту прототипа: реальный Пиранези считал Микеланджело своим учителем. Кроме того, в цикле Пиранези "Виды Рима" изображения площади и собора Св. Петра "кочуют" с одной гравюры на другую ("Площадь с галереей, Ватикан", "Кареты на площади Св. Петра", "Собор Св. Петра подробно", "Купол издалека с мостом" и др.). Можно предположить, что собор, так часто вдохновлявший архитектора, был для него эстетическим эталоном. Поэтому объяснимы преклонение и зависть, которые Пиранези Одоевского испытывает как к воплотившему свои замыслы Микеланджело, так и к самому собору. На наш взгляд, образ собора из "Ореге..." перекликается с этюдом Вакенродера "Собор Святого Петра" из "Фантазий об искусстве" и, возможно, восходит к нему непосредственно. Это связано не только с темой (прославлением собора как рукотворного чуда: "Возвышенное чудо мира! <...> Дух мой возносится в священном восторге, когда... взираю на твоё... великолепие" [1. С. 139]), но и с идейным подтекстом этюда. Во-первых, очевидно осмысление искусства (в данном случае - архитектуры) как служения и жертвы; Вакенродер многократно подчеркивает контраст эфемерности человека с бессмертием его творений ("Как много жизней разбилось о твоё сотворение! А ты... бестрепетно глядишь... навстречу... векам" [Там же. С. 140]). Мотив жертвенности, "смерти" творца в творении у Одоевского тоже является одним из центральных. Во-вторых, в этюде, как в новелле о Пиранези и "Русских ночах", искусство представляет собой не копирование жизни, а преображение ее грубой, изначально уродливой материи ("бесформенные глыбы, подобные изувеченным членам, соединились в стройные колонны" [Там же]). В-третьих, Вакенродер сопрягает материальную форму собора Св. Петра с духовными ценностями, которые она воплощает ("сонмы людей прошлого освятили своими молитвами эти стены" [Там же. С. 141]). Подобное понимание церковной архитектуры характерно для Одоевского в "Себастияне Бахе", где маленький Бах соотносит величие собора в Эйзенахе с гармонией частей и целого в органе и музыке. Стиль текста и способ изображения собора Св. Петра (Вакенродер выходит к единому целому через подробный экфрасис, множество мелких деталей) также родственен и образу собора в новелле Одоевского, и его подаче на гравюрах Пиранези.

Можно заключить, что рецепция эстетических этюдов Вакенродера и его повести об Иозефе Берглингере обнаруживается на разных уровнях художественной организации прозы Одоевского. Нельзя отрицать как факт знакомства писателя-любомудра с текстами немецкого романтика, так и содержательную близость их произведений. Она выразилась в следующих аспектах: концепция искусства и образ творца; романтическое мировосприятие, определяющее конфликты и сюжеты; центральная роль музыки и музыкального кода в эстетической системе; художественное пространство (в частности, образ Италии и конкретных ее топосов - Вакенродер, вероятно, стал одним из немецких "авторовпосредников" при конструировании итальянского текста Одоевским).

Литература

1. Вакенродер В.-Г. Фантазии об искусстве / пер с нем., вступ. ст. А.С. Дмитриева; коммент. Ал. В. Михайлова. М. : Искусство, 1977 (История эстетики в памятниках и документах). 263 с.

2. Ваккенродер Вильгельм Гейнрих // Литературная энциклопедия: в 11 т. М. : Изд-во Ком. Акад., 1929. Т. 2. Стб. 79-80.

3. Лебедева О.Б., Янушкевич А.С. Сикстинская Мадонна Рафаэля в русской словесной культуре первой половины XIX века: жизнетворческий экфрасис // Paralleli: studi di letteratura e cultura russa. Per Antonella D'Amelia / A cura di Cristiano Diddi e Daniela Rizzi. - Collana di "Europa Orientalis". Vol. 22. P. 93-122.

4. Медовой М.И. Изобразительное искусство и творчество В.Ф. Одоевского. Некоммерческая электронная библиотека "ImWerden". Мюнхен, 2000. 2016. URL: http://imwerden.de/pdf/medovoj_ iskusstvo_v_tvorchestve_odoevskogo.pdf (дата обращения: 15.09.2016).

5. Турьян М.А. "Странная моя судьба..." О жизни Владимира Фёдоровича Одоевского. М. : Книга, 1991. 400 с.

6. Одоевский В.Ф. Виченцио и Цецилия <Фрагменты незавершённой повести> // Lib.ru : Библиотека Максима Мошкова. М., 1994. 2016.URL: http://az.lib.ru/o/odoewskij_w_f/text_0240.shtml (дата обращения: 25.09.2016).

7. Одоевский В.Ф. Русские ночи: Роман. Повести. Рассказы. Сказки / вступ. ст. Вл. Муравьёва. М. : Эксмо, 2007. (Русская классика). 640 с.

REFERENCES

1. Wackenroder W.-H. (1977) Fantazii ob iskusstve [The fantasy about art]. Translated form German. Moscow: Iskusstvo.

2. Friche, V.M. (ed.) (1929) Vakkenroder Vil'gel'm Geynrikh [Wilhelm Heinrich Wackenroder]. In: Literaturnaya entsiklopediya: v 11 t. [Literary Encyclopedia: in 11 vols]. Vol. 2. Moscow: Izd-vo Kom. Akad. Columns 79-80.

3. Lebedeva, O.B. & Yanushkevich, A.S. (2014) Sikstinskaya Madonna Rafaelya v russkoy slovesnoy kul'ture pervoy poloviny XIX veka: zhiznetvorcheskiy ekfrasis [The Sistine Madonna of Raphael in Russian literary culture of the first half of the 19th century: life-creating ecfrasis]. In: D'Amelia, A. Paralleli: studi di letteratura e cultura russa. Vol. 22. Salerno: "Europa Orientalis". pp. 93-122.

4. Medovoy, M.I. (2016) Izobrazitel'noe iskusstvo i tvorchestvo V.F. Odoevskogo [Fine art and works by V.F. Odoevsky]. [Online] Available from: http://imwerden.de/pdf/medovoj_ iskusstvo_v_tvorchestve_odoevskogo.pdf. (Accessed: 15.09.2016).

5. Tur'yan, M.A. (1991) "Strannaya moya sud'ba... " O zhizni Vladimira Fedorovicha Odoevskogo ["My strange fate . . ." On the life of Vladimir Odoevsky]. Moscow: Kniga.

6. Odoevskiy, V.F. (1994) Vichentsio i Tsetsiliya <Fragmenty nezavershennoy povesti> [Vicenzio and Cecilia <Fragments of an unfinished story>]. [Online] Available from: http://az.lib.ru/o/odoewskij_w_f/text_0240.shtml. (Accessed: 25.09.2016).

7. Odoevskiy, V.F. (2007) Russkie nochi: Roman. Povesti. Rasskazy. Skazki [Russian Nights: A Novel. Stories. Fairy tales]. Moscow: Eksmo.

Размещено на Allbest.ru