Поэзия II половины XX века

Не в изначальном, а в доработанном виде включены в восьмитомное собрание сочинений Е. Евтушенко публицистически ориентированные поэмы «В полный рост» (1969-1973-2000) и «Просека» (1975-2000). То, что разъяснено поэтом в авторском комментарии ко второй, приложимо и к первой: он писал обе четверть и более века «тому назад, совершенно искренне цепляясь за остатки иллюзий, окончательно не убитые... еще со времен "Братской ГЭС"». Нынешний отказ от них едва не побудил к отречению и от поэм. Но поднятая было «рука опустилась, как бы независимо от моей воли, и правильно сделала». Так же правильно, как поступили друзья, редакторы восьмитомника, уговорив автора спасти обе поэмы. Вняв советам, он спас их тем, что убрал излишества публицистики, но сохранил в неприкосновенности реалии минувших десятилетий. «Да, СССР больше нет, и я уверен, что не нужно было реанимировать даже музыку его гимна, но люди-то, которые называли себя советскими, и в том числе я, ... остались». Значит, и чувства, какими они жили, - «это тоже часть истории. А историю из нашей жизни, как показали столькие события, вычеркивать невозможно...»

Синтез эпики и лирики отличает развернутую в пространстве и времени политическую панораму современного мира в поэмах «Мама и нейтронная бомба» (1982) и «Фуку!» (1985). Безусловное первенство принадлежит Е. Евтушенко в изображении таких взаимосвязанных явлений и тенденций агонизирующей советской действительности 1980-х годов, как реанимация сталинизма и возникновение отечественного фашизма.

Евгений Евтушенко сорвал плотную завесу стыдливых умолчаний о легализации русского фашизма и его первой публичной демонстрации в Москве на Пушкинской площади «в день рождения Гитлера / под всевидящим небом России». Тогда, в начале 1980-х, то была действительно «жалкая кучка парней и девчонок», «играющих в свастику». Но, как показало в середине 1990-х появление и сегодня действующих фашистских партий и движений, их военизированных формирований и пропагандистских изданий, тревожный вопрос поэта прозвучал вовремя и даже с опережением: «Как случиться могло, / чтобы эти, как мы говорим, единицы, / уродились в стране / двадцати миллионов и больше - теней? / Что позволило им, / а верней, помогло появиться, / что позволило им / ухватиться за свастику в ней?»

В поэтическом словаре Евтушенко слово «застой» появилось еще в середине 1970-х годов, то есть задолго до того, как оно вошло в политический лексикон «перестройки». В стихах конца 1970-х - начала 1980-х годов мотив душевного непокоя, разлада с «застойной» эпохой выступает одним из доминирующих. Ключевое понятие «перестройка» появится спустя время, но ощущение тупиковости «доперестроечного» пути уже владеет поэтом. Закономерно поэтому, что он стал одним из тех первых энтузиастов, кто не просто принял идеи «перестройки», но деятельно способствовал их претворению в жизнь. Совместно с академиком А. Сахаровым, А. Адамовичем, Ю. Афанасьевым - как один из сопредседателей «Мемориала», первого массового движения российских демократов. Как общественный деятель, ставший вскоре народным депутатом СССР и возвысивший свой депутатский голос против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов, диктата КПСС, ее - от райкомов до ЦК - иерархии в кадровых вопросах и монополии государства на средства производства. Как публицист, активизировавший свои выступления в демократической печати. И как поэт, чья возрожденная вера, обретя новые стимулы, полнозвучно выразила себя в стихах второй половины 1980-х годов: «Пик позора», «Перестройщики перестройки», «Страх гласности», «Так дальше жить нельзя», «Вандея». Последнее - и о литературном бытии, в котором назревал неизбежный раскол Союза писателей СССР, чье монолитное единство оказалось одним из фантомов пропагандистского мифа, исчезнувшим вслед за «гекачепистским» путчем в августе 1991 года.

Стихи 1990-х годов, вошедшие в сборники «Последняя попытка» (1990), «Моя эмиграция» и «Белорусская кровинка» (1991), «Нет лет» (1993), «Золотая загадка моя» (1994), «Поздние слезы» и «Мое самое-самое» (1995), «Бог бывает всеми нами...» (1996), «Медленная любовь» и «Невыливашка» (1997), «Краденые яблоки» (1999), «Между Лубянкой и Политехническим» (2000), «Я прорвусь в двадцать первый век...» (2001) или увидевшие свет в газетных и журнальных публикациях, а также последняя поэма «Тринадцать» (1993-96) свидетельствуют, что в «постперестроечное» творчество Е. Евтушенко вторгаются мотивы иронии и скепсиса, усталости и разочарования.

В конце 1990-х и в первые годы нового века заметно снижение поэтической активности Евтушенко. Объясняется это не только длительным пребыванием на преподавательской работе в США, но и все более интенсивными творческими исканиями в других литературных жанрах и видах искусства. Еще в 1982 году он предстал в качестве романиста, чей первый опыт - «Ягодные места» - вызвал разноречивые, от безоговорочной поддержки до резкого неприятия, отзывы и оценки. Второй роман - «Не умирай прежде смерти» (1993) с подзаголовком «Русская сказка» - при всей калейдоскопичности сюжетных линий, разнобойности населяющих его героев имеет своим направляющим стержнем драматичные ситуации «перестроечной» поры. Заметным явлением современной мемуарной прозы стала книга «Волчий паспорт» (М., 1998).

Итог более чем 20-летней не просто составительской, но исследовательской работы Евтушенко - издание на английском в США (1993) и русском (М.; Минск, 1995) языках антологии русской поэзии XX века «Строфы века», фундаментальный труд (более тысячи страниц, 875 персоналий!). Зарубежный интерес к антологии опирается на объективное признание ее научного значения, в частности, как ценного учебного пособия по университетским курсам истории русской литературы. Логическим продолжением «Строф века» станет еще более фундаментальный труд, завершаемый поэтом, - трехтомник «В начале было Слово». Это антология уже всей русской поэзии, с XI по XXI век, включая «Слово о полку Игореве» в новом «перекладе» на современный русский язык.

Евгений Евтушенко был редактором многих книг, составителем ряда больших и малых антологий, вел творческие вечера поэтов, составлял радио- и телепрограммы, организовывал грамзаписи, сам выступал с чтением стихов А. Блока, Н. Гумилева, В. Маяковского, А. Твардовского, писал статьи, в том числе для конвертов пластинок (об А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштаме, С. Есенине, С. Кирсанове, Е. Винокурове, А. Межирове, Б. Окуджаве, В. Соколове, Н. Матвеевой, Р. Казаковой и многих других).

Всему творческому пути Евтушенко неотлучно сопутствовал отнюдь не любительский и вовсе не дилетантский интерес к кино. Видимое начало его кинотворчеству положили «поэма в прозе» «Я - Куба» (1963) и кинофильм М. Калатозова и С. Урусевского, снятый по этому сценарию. Благотворную роль творческого стимула наверняка сыграла в дальнейшем дружба с Феллини, близкое знакомство с другими мастерами мирового экрана, а также участие в фильме С. Кулиша «Взлет» (1979), где поэт снялся в главной роли К. Циолковского. (Желание сыграть Сирано де Бержерака в фильме Э. Рязанова не осуществилось: успешно пройдя пробы, Евтушенко решением Комитета кинематографии не был допущен к съемкам.) По собственному сценарию «Детский сад» он поставил одноименный кинофильм (1983), в котором выступил и как режиссер, и как актер. В том же триедином качестве сценариста, режиссера, актера выступил в фильме «Похороны Сталина» (1990).

Не менее чем к экрану поэт творчески привязан и к сцене. И не только как блестящий исполнитель стихов, то и как вначале автор инсценировок и сценических композиций («На этой тихой улочке» по «Четвертой Мещанской», «Хотят ли русские войны», «Гражданские сумерки» по «Казанскому университету», «Просека», «Коррида» и др.), затем как автор пьес. Некоторые из них становились событиями культурной жизни Москвы - например, «Братская ГЭС» в Московском драмтеатре на М. Бронной (1967), «Под кожей статуи Свободы» в любимовском театре на Таганке (1972), «Благодарю вас навсегда...» в Московском драмтеатре имени М.Н. Ермоловой (2002). Сообщалось о премьерах спектаклей по пьесе Е. Евтушенко «Если бы все датчане были евреями» в Германии и Дании (1998).

Произведения Е. Евтушенко переведены более чем на 70 языков, они изданы во многих странах мира. Только в Советском Союзе, России, а это, следует признать, далеко не большая часть изданного, к 2003 году вышло более 130 книг, в том числе более 10 книг прозы и публицистики, 11 сборников поэтических переводов с языков братских республик и одна - перевод с болгарского, 11 сборников - на языках народов бывшего СССР. За рубежом в дополнение к сказанному отдельными изданиями выходили фотоальбомы, а также эксклюзивные и коллекционные раритеты.

Прозу Е. Евтушенко, кроме упомянутых выше романов, составляют две повести - «Пирл-Харбор» (1967) и «Ардабиола» (1981), а также несколько рассказов. Только в средствах массовой информации рассыпаны сотни, если не тысячи интервью, бесед, выступлений, откликов, писем (в том числе и с его подписью коллективных), ответов на вопросы всевозможных анкет и опросов, изложений речей и высказываний. Пять киносценариев и пьес для театра были опубликованы тоже только в периодике, а фотографии с персональных фотовыставок «Невидимые нити», демонстрировавшихся в 14 городах страны, в Италии и Англии, - в буклетах, проспектах, газетных и журнальных публикациях.

Десятки произведений поэта стимулировали создание музыкальных произведений, начиная от «Бабьего Яра» и главы из «Братской ГЭС», вдохновивших Д. Шостаковича на едва не запрещенную «сверху» Тринадцатую симфонию и высоко оцененную Государственной премией симфоническую поэму для хора и оркестра «Казнь Степана Разина», и кончая популярными песнями «Бежит река, в тумане тает...», «Хотят ли русские войны», «Вальс о вальсе», «А снег повалится, повалится...», «Твои следы», «Спасибо вам за тишину», «Не спеши», «Дай Бог» и другие.

О жизни и творчестве Е. Евтушенко написано около десятка книг, не менее 300 общих работ, а количество статей и рецензий, посвященных отдельным сборникам и произведениям поэта, его поэтическим переводам, языку и стилю невозможно подчитать - оно огромно. Эти сведения при желании можно почерпнуть из опубликованных библиографий.

Евгений Евтушенко - почетный член Американской академии искусств, почетный член Академии изящных искусств в Малаге, действительный член Европейской академии искусств и наук, почетный профессор «Honoris Causa» Университета новой школы в Нью-Йорке и Королевского колледжа в Квинсе. За поэму «Мама и нейтронная бомба» удостоен Государственной премии СССР (1984). Лауреат премий имени Т. Табидзе (Грузия), Я. Райниса (Латвия), Фреджене-81, «Золотой лев» Венеции, Энтурия, премии города Триада (Италия), международной премии «Академии Симба» и других. Лауреат премии Академии российского телевидения «Тэфи» за лучшую просветительскую программу «Поэт в России - больше, чем поэт» (1998), премии имени Уолта Уитмена (США). Награжден орденами и медалями СССР, почетной медалью Советского фонда мира, американской медалью Свободы за деятельность по защите прав человека, специальным знаком за заслуги Йельского университета (1999). Широкий резонанс имел отказ от получения ордена Дружбы в знак протеста против войны в Чечне (1993). Роман «Не умирай прежде смерти» был признан лучшим иностранным романом 1995 года в Италии.

За литературные достижения в ноябре 2002 года Евгению Евтушенко присуждена интернациональная премия Aquila (Италия). В декабре того же года он награжден золотой медалью «Люмьеры» за выдающийся вклад в культуру ХХ века и популяризацию российского кино.

В мае 2003 года Е. Евтушенко награжден общественным орденом «Живая легенда» (Украина) и орденом Петра Великого, в июле 2003 года - грузинским «Орденом Чести». Отмечен Почетным знаком основателя Центра реабилитации детей в России (2003). Почетный гражданин города Зима (1992), а в Соединенных Штатах - Нью-Орлеана, Атланты, Оклахомы, Талсы, штата Висконсин.

В 1994 году именем поэта названа малая планета Солнечной системы, открытая 6 мая 1978 года в Крымской астрофизической обсерватории (4234 Evtushenko, диаметр 12 км, минимальное расстояние от Земли 247 млн. км).

Евгений Александрович Евтушенко -- один из самых популярных и хорошо известных современных поэтов -- родился в 1933 году в г. Зима Иркутской области в семье служащего. После окончания десятилетки учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Печататься начал в 1949 году.

Первая книга Евтушенко “Разведчики грядущего” появилась, когда поэту исполнилось 19 лет. С этого времени систематически выходят в свет его стихотворные сборники, в которых он стремится выразить чувство связи современности с историей, чувство связи между отдельным человеком и обществом, между историческими событиями, происходящими в разных странах мира. В творчестве Е. Евтушенко нашла свое отражение поэтическая география его поездок по стране и за рубеж.

Имя Евтушенко давно и прочно вошло в современную поэзию. Более того, оно широко распространилось в самой нашей жизни среди людей разных поколений, разных профессий, разных взглядов на жизнь и разных литературных вкусов. Обширная популярность Евтушенко заключается не только в выдающемся поэтическом даровании, но и в том врожденном чувстве гражданственности, которое неразрывно с чувством времени. Он как поэт общителен, неравнодушен к человеческим судьбам, характерам, умеет находить ключ к душам замкнутых людей.

Евгений Евтушенко в основе своей поэт лирический, поэт, пишущий от собственного лица.

Начинал он в тот период, когда для многих поэтов существовал как бы один “лирический герой”, однообразно и постоянно ясный. В 1954 году поэт выступил со стихотворением “Пролог”.

Это стихотворение знаменовало собой новый поворот к более пристальному взгляду на человеческий характер.

Е. Евтушенко -- поэт времени, чутко улавливающий все его главные влияния. И вместе с тем он поэт каждодневности, поэт немедленного отклика. В его поэзии соседствуют и советский актер Евгений Урбанский, и французская певица Эдит Пиаф, и Стенька Разин, и Тиль Уленшпигель.

Его творчество как поэта, понимающего свое предназначение, неотделимо от чувства любви к Родине:

Если будет Россия,

Значит, буду и я.

И как бы в подтверждение этих строк появилась другая книга “Катер связи”, которая отразила это познание Родины. Евтушенко не довольствуется впечатляющим сюжетом, он насыщает этот сюжет подробностями, которые можно почерпнуть лишь в самой жизни.

Он создал галерею лирических портретов, подтвердив свою известную строку: “Людей неинтересных в мире нет”. Любовью к людям поэт выражает любовь к Родине. Не может не радовать интерес поэта к истории. Его поэма “Казанский университет” связана с прошлым нашего отечества:

Казань, Казань, татарская столица,

предположить ты далее не могла, как накрепко

Россия настоится под крышкою бурлящего котча.

И в пахнущий казарменными щами,

Европою приправленный настой войдут

Державин, Лобачевский, Щапов,

войдут и Каракозов и Толстой.

Большое место в творчестве Евгения Евтушенко занимает любовная лирика. Все его стихи о любви наполнены тревожным биением сердца:

Молю тебя -- в тишайшей тишине,

или под дождь, шумящий в вышине,

или под снег, мерцающий в окне

, уже во сне и все же не во сне --

весенней ночью думай обо мне и

летней ночью думай обо мне,

осенней ночью думай обо мне и

зимней ночью думай обо мне.

В его стихах путь к любимой -- это поиск смысла жизни, единственного и неповторимого счастья, путь к себе. Евтушенко умеет разговаривать стихами, писать для людей, обладающих хорошим слухом. В своих стихах он вступает в духовный контакт с читателем. Его стихи открываются непосредственным обращением к другу, к любимой. К любовной лирике относятся такие стихотворения, как “Любимая, спи!..”, “Нет, мне ни в чем не надо половины!”.

Поэт всегда хочет быть в своих стихах объективным. Он разъясняет свою точку зрения дотошно, подробно, что ничуть не умаляет ни качества произведения, ни его поэтического великолепия.

Он может исследовать судьбу одинокой женщины:

Она сказала: -- Он уже уснул,--

Задернув полог над кроваткой сына,

И верхний свет неловко погасила,

И, съежившись, халат упал на стул.

Мы с ней не говорили о любви...

В стихах Евтушенко -- творческая активность современника. Поэт откликается на каждое событие логической жизни мира, он пишет о международных форумах молодежи и борьбе за мир, о новостройках Сибири и подъеме целины в Казахстане, о войне во Вьетнаме и кубинской революции, о мировом спорте, научно-техническом прогрессе и т. п.

Россия сокращает свою армию...

Девчата гладят платьица в горошинку.

Ребята едут,

и не бомбы атомные --

взрываются частушки под гармонику.

Своим творчеством, в котором органически соединилось романтическое умонастроение современной молодежи с серьезными раздумьями о смысле жизни, Евтушенко вписал существенный штрих в портрет поколения, вошедшего в жизнь после Второй мировой войны. Чувства и размышления поэта о сегодняшнем дне, лично пережитое придают его стиху неповторимость и оригинальность.

Не все в поэзии Евтушенко одинаково сильно и убедительно. В частности, читатель не может не обратить внимание на удивительное разнообразие человеческих типов в его поэме “Братская ГЭС”, но тот же читатель заметит и недостаточную композиционную стройность поэмы, отсутствие порой связи между отдельными ее картинами и главами.

Е. Евтушенко любит людей и пишет о них тепло и уважительно (Нюшка, Крамер в “Братской ГЭС”, Марк Бернес в стихотворении “Он любил тебя, жизнь”, Чуковский в “Парусе”, Хикмет в “Сердце Хикмета”).

Гражданский пафос присущ и прозаическим произведениям Е. Евтушенко (роман “Ягодные места”, 1981). Неотъемлемой частью литературной работы писателя стали критические и публицистические выступления, составившие сборники “Талант есть чудо неслучайное” (1980) и “Точка опоры” (1981).

Проницательный поэт-лирик Е. Евтушенко написал много стихов о любви и дружбе.

Он автор популярных песен “Хотят ли русские войны”, “Бежит река”, “В нашем городе дождь”, “А снег идет”, “Вальс о вальсе”, “Пока убийцы ходят по земле”, “Не спеши”, “Товарищ гитара” и др. На слова Е. Евтушенко композитором Д. Шостаковичем создана 13-я симфония и симфоническая поэма “Казнь Степана Разина”.

Творчество Е. Евтушенко многообразно в жанровом и тематическом плане. Обращаясь к самым различным проблемам современности, поэт в их эстетическом освещении опирается на традиции А. Пушкина, Н. Некрасова, В. Маяковского, А. Твардовского.

Евтушенко всегда и поэт, и публицист. Даже в программных стихах, а может, особенно в программных, он рассматривает действительность в исторической и нравственной связи:

Есенин, милый, изменилась Русь.

Но говорить, что к лучшему -- не стану,

А говорить, что к худшему -- боюсь.

Достигшее зрелости творчество Евгения Евтушенко не утратило обаяния молодости. В этом одна из причин неослабевающего интереса к его отзывчивой музе

Е.А. Евтушенко (р. 1933). Евгений Александрович Евтушенко - поэт-публицист. Острые политические, социальные, нравственные проблемы и ситуации сегодняшнего дня - всегда в центре его внимания:

Моя поэзия, как Золушка,

забыв про самое свое,

стирает каждый день,

чуть зорюшка,

эпохи грязное белье.

В поле зрения Евтушенко весь мир: Америка и Вьетнам, Италия и Сирия, борьба за мир и путешествие по Лене, - весь пестрый калейдоскоп шумной, суетной и трагической жизни XX в. Но поэт всегда предельно конкретен. Он, как правило, идет от живописной, запоминающейся, броской детали, от яркого слухового, зрительного, даже осязаемого образа:

Проклятье века - это спешка,

и человек, стирая пот,

по жизни мечется, как пешка,

попав затравленно в цейтнот.

Рваный ритм в стихах Евтушенко хорошо передает темпы мчащейся жизни, нервные интонации в речи людей. Оригинальна рифма поэта, чаще всего корневая: “Скрябина - скрягою”.

Евтушенко "Шестидесятники"

Евгений Александрович Евтушенко -- поэт, который на протяжении почти сорока лет будит совесть, честь и благородные порывы в своих почитателях. Он с гордостью причисляет себя к “шестидесятникам”, сумевшим глотнуть свободы и донести ее до своих читателей.

В стихотворении “Шестидесятники”, посвященном Р. Рождественскому, поэт гордо говорит о своем поколении:

Кто были мы,

шестидесятники?

На гребне вала пенного

в двадцатом веке,

как десантники

из двадцать первого.

“Без робости” и “давая звонкие пощечины” шло это поколение смело вперед, подталкивая отстающих, сомневающихся и несмелых. Задорно, звонко и весело звучат слова о том, что

Мы прорубили

зарешеченное

окно

в Европу

и в Америку.

Молодые и отважные, шокирующие “добропорядочную” публику “шестидесятники” боролись за свободу не для себя (в душе они всегда были свободными), а для всех.

Мы для кого-то были “модными”,

кого-то славой мы обидели,

но вас мы сделали свободными,

сегодняшние оскорбители.

Пугали наши вкусы,

склонности,

и то, что слишком забываемся,

а мы не умерли от скромности

и умирать не собираемся.

В этих строках звучит молодой задор, искренность и веселость, та интонация, с которой поэт вступил в литературу в “далекие шестидесятые”. И радует мысль, что прошедшие годы не остудили душу и сердце этого замечательного мастера.

Пускай шипят: что мы бездарные,

продажные и лицемерные,

но все равно мы легендарные,

оплеванные,

но бессмертные!

Это стихотворение последних лет напомнило читателям прежнего задиристого Евтушенко, который, не боясь никаких преград, шел к цели. Приятно осознавать, что поэт, перешагнувший шестидесятилетний рубеж, полон сил, творческих замыслов, молод душой и сердцем.

Поэт в России -- больше чем поэт.

Эта строка Евгения Александровича Евтушенко в большей мере относится и к нему самому.

Евтушенко "Молитвой к поэме"

В ней суждено поэтами рождаться

лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет.

Поэма "Братская ГЭС" была написана Е. Евтушенко в середине шестидесятых годов, по свежим впечатлениям от грандиозной стройки. В ней звучит гордость за людей и страну, осуществляющих такие небывалые проекты.

Я же хочу остановиться на вступлении к поэме, названной автором "Молитвой к поэме". В ней Евтушенко, вспоминая своих великих предшественников: Пушкина, Лермонтова, Некрасова - "просит" у них помощи выразить всю глубину и силу задуманного.

Поэт хочет быть достойным той эпохи, в которой живет и творит.

Поэт в России - больше чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней - образ века своего и будущего призрачный прообраз.

Поэт подводит, не впадая в робость,

Итог всему, что было до него.

Во вступлении звучат мысли о том, что поэт - наследник вековых традиций, это для него не груз, а великая кладовая, сокровищница, из которой он будет черпать вдохновение всю жизнь.

Сумею ли? Культуры не хватает...

Нахватанность пророчеств не сулит...

Но дух России надо мной витает

и дерзновенно пробовать велит.

И на колени тихо становясь,

готовый и для смерти и победы,

прошу смиренно помощи у вас,

великие российские поэты...

Вспоминая классиков русской поэзии, Евтушенко не только выражает им свою признательность и восхищение, но говорит о своей преемственности традициям русской поэзии. Прекрасно владея стихом, Евтушенко, не подражая, начинает говорить с Пушкиным его языком, с Лермонтовым - по-лермонтовски, с Пастернаком - на его языке.

Дай, Пушкин, мне свою певучесть,

свою раскованную речь,

свою пленительную участь -

как бы шаля, глаголом жечь.

Дай, Пастернак, смещенье дней,

смущенье веток,

сращенье запахов, теней...

Чтобы вовек твоя свеча во мне горела.

Это по плечу только большому мастеру, и именно таким поэтом раскрывается Евтушенко в этой поэме и во вступлении к ней.

У предшественников просит поэт вдохновения, чтобы суметь воспеть грандиозные свершения народа, но и не умолчать о том соре, который прилепился к великому народу.

Дай, Маяковский, мне глыбастостъ,

буйство,

бас,

непримиримость грозную к подонкам,

чтоб смог я,

сквозь время прорубясь,

сказать о нем,

товарищам потомкам.

Поэма "Братская ГЭС" написана в середине шестидесятых, но звучит актуально и в наши дни, такова сила классики, а то что Евгений Александрович Евтушенко - классик, уже не вызывает сомнения.

Евтушенко "Идут белые снеги..."

В поэзию Евгений Александрович Евтушенко приходит на волне «оттепели шестидесятников». Яркий, самобытный талант сразу обратил на себя внимание читателей и критики. Около сорока лет Евтушенко является голосом правды и совести России.

Стихотворение «Идут белые снеги» одно из ранних в лирике поэта, но его можно считать программным в творчестве Евгения Александровича. Молодой еще, в сущности, парень рассуждает о вопросах вечных: жизни и смерти, творчества и бессмертия, незыблемости родной земли.

Идут белые снеги,

Как по нитке скользя...

Жить и жить бы на свете, да, наверно, нельзя.

Чем-то души, бесследно

растворяясь вдали, словно белые снеги, идут в небо с земли.

Чем внимательнее вчитываешься в стихотворение, тем [больший философский смысл открывается за этими, казалось |бы, нехитрыми строками. Здесь и связь поколений, и понимание того, что обрести бессмертие можно только в истинном творчестве, и великая, всепобеждающая любовь к Родине.

А любил я Россию

всею кровью, хребтом --

ее реки в разливе

и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,

дух ее сосняков,

ее Пушкина, Стеньку

и ее стариков.

Не противоречием, а едва намечающейся, робкой надеж¬дой звучат слова о народной памяти, возможности оставить свое имя в истории этой великой страны.

И надеждою маюсь

(полный тайных тревог),

что хоть самую малость я

России помог. Пусть она позабудет

про меня без труда, только пусть

она будет навсегда, навсегда.

Вслед за своими великими предшественниками: Пушки¬ным, Лермонтовым, Некрасовым -- Евтушенко высказывает пожелание-надежду в бессмертие России, а значит, и свое.

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия

значит, буду и я.

В стихотворении поэт использует любимый прием -- коль¬цевую композицию. Рефреном звучит фраза «идут белые сне¬ги». Это счастливая находка мастера, помогающая ему пока¬зать незыблемость в веках природы и России, и связь времен, и быстротечность времени.

Идут снеги большие,

аж до боли светлы,

и мои и чужие

заметая следы...

Это одно из лучших стихотворений и в зрелом творчестве Евгения Александровича Евтушенко -- одаренного, яркого, самобытного поэта.

Рубцов Николай

(1936 - 1971)

Николай Михайлович Рубцов родился 3 января 1936 года в поселке Емецк Архангельской области и уже в раннем возрасте остался сиротой. Заполняя анкеты, в графе "Сведения о родителях" он коротко писал: "Таковых сведений почти не имею". Есть данные, что Николай был пятым ребенком в семье (с одним из братьев, живших в Ленинграде, Рубцов в шестидесятых годах переписывался). Мать поэта умерла в самом начале войны, отец был на фронте, а после войны жил с другой семьей. Очевидно, поэтому Рубцов, посвятивший матери немало проникновенных строк, упоминает отца коротко и сухо:

Мать умерла...

Отец ушел на фронт.

Соседка злая не дает проходу.

Я смутно помню утро похорон

И за окошком скудную природу.

Откуда только - как из-под земли! -

Взялись в жилье и сумерки, и сырость...

Рубцов вообще очень мало говорил в стихах о своей биографии, но и эти несколько строк из стихотворения "Детство" рисуют достаточно ясную картину сиротства совсем еще маленького ребенка, познавшего в полной мере те суровые стороны жизни, от которых его некому было оградить: похороны матери, неприязнь соседей, унылый пейзаж за окошком - потому и унылый, что и здесь, по эту сторону окошка, тоже сыро, сумрачно и неуютно...

В такой вот атмосфере мальчик был некоторое время предоставлен самому себе, но "однажды все переменилось": в 1942 году его отправили в Красновский детский дом, а еще через год перевели в детдом на родину матери - в село Никольское Тотемского района Вологодской области, которое местные жители называют просто деревней Николой. Она и стала для Рубцова малой родиной, к которой он неизменно возвращался в своих стихотворениях.

Окончив семь классов, Рубцов едет в Ригу поступать в мореходную школу, но возвращается ни с чем: в школу его по малолетству не взяли. Неудачу поэт запомнил надолго: нет сомнений, что стихотворение "Фиалки" написано гораздо позже, но картина переживаний героя здесь создана достаточно достоверная: "в фуфаечке грязной" идя по набережной, он вдруг услышал популярную в то время песню "Купите фиалки", прозвучавшую почти издевательски, ибо ему было совсем не до цветов:

Кроме моря и неба,

Кроме мокрого мола,

Надо хлеба мне, хлеба!

Замолчи, радиола...

В этом стихотворении уже есть характерные для творческой манеры Рубцова черты: и скрывающаяся за легкой иронией истинная печаль, и серьезность пародийных по тону строк, когда голодный герой, обращаясь к кондукторше с просьбой провезти его без билета, говорит: "Я как маме за это поцалую вам ручку!".И при первой публикации этого стихотворения в сборнике "Подорожники", и в "Избранном", вышедшем в издательстве "Советская Россия" в 1977 году, была допущена неточность - "поцелую". В подлинном тексте Рубцова именно "поцалую" - так, как это слово звучало в старом русском произношении, как пели его, например, звезды русской эстрады Анастасия Вяльцева, Варя Панина или Изабелла Юрьева, чьи голоса сейчас можно услышать на отреставрированных пластинках. Поэту нужно было чуть-чуть спародировать жестокий романс, чтобы спрятать свою душевную боль: Рубцов был гордым человеком...

Детдом тем временем перевели из Никольского в райцентр - древний городок Тотьму, основанный на десять лет раньше Москвы. Возвращаться в детдом Рубцов не захотел и поступил в Тотемский лесотехнический техникум (впоследствии реорганизованный в ГПТУ-19). Вряд ли учеба в лесотехникуме увлекала его, он просто коротал время до получения паспорта. Окончив первый курс техникума и получив паспорт, Рубцов с бесшабашной решительностью уехал в Архангельск и поступил в мореходное училище. Однако и там проучился недолго...

Пришлось ему стать пока избачом - так называлась должность работника избы-читальни, выполняющего обязанности и администратора, и библиотекаря, и истопника. Очевидно, в это время он и стал серьезно писать стихи. Во многих из них явно чувствовалось влияние Есенина, однако вскоре Рубцов научился, развивая порой заведомо чужой напев, не заглушать и свой собственный голос, даже в ранних стихах он слышен довольно отчетливо. В них есть то, что потом станет характерной особенностью творчества поэта - легкая, лучистая ирония, пародия на самого себя. Чувствуя подражательность своих стихов, поэт доводит ее до гиперболы, до лихой бравады. Перифразом есенинского "За хлеб, за овес, за картошку мужик залучил граммофон" Николай Рубцов так нарочито громко объявляет себя тем самым "простым мужиком": "Вчера за три мешка картошки купил гармонь. Играет - во!", что становится понятно - мужик он далеко не простой.

Изучая литературу не для отметки в классном журнале, пробуя писать сам, Рубцов несомненно задумывался о своем предназначении, стремился к творческому своеобразию, хотя и сказал об этом в присущей ему слегка иронической манере, перефразировав на сей раз лермонтовское: "Нет, я не Байрон, я другой":

Строптивый стих, как зверь страшенный,

Горбатясь, бьется под рукой.

Мой стиль, увы, несовершенный...

Но я ж не Пушкин, я другой.

Для того, чтобы сделать новый шаг в творчестве, Рубцову нужны были свежие впечатления, и он пошел кочегаром на рыболовный траулер-угольщик Архангельского тралового флота и проплавал на нем около года. Когда судно приходило в порт, моряки шли в ресторан, а Рубцов - в тир. Это было любимым развлечением несовершеннолетнего кочегара, чья работа была нелегкой даже для человека отличного здоровья, а выросший на послевоенных детдомовских пайках парнишка отнюдь не был богатырем. "Их, что я делаю, зачем я мучаю худой и маленький свой организм?" - с горьковатым юморком спрашивал он в одном из ранних стихотворений, ставшем потом популярной песенкой в кругу людей, лично знавших поэта. Но, несмотря на трудности, воспитанник детского дома, не имевший иной семьи, кроме коллектива таких же сирот, как и он, Рубцов в экипаже траулера чувствовал себя как рыба в воде. "Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в тралфлоте!" - не без иронии, но радостно восклицал он в одном из стихотворений "морского цикла", ставшего для него новым шагом в поэзии.

Главное, что приобрел Рубцов в морских скитаниях, - это не только поэтическая, но и душевная свобода, чувство уверенности в себе, значимости и значительности своего "я": "Иду походкой гражданина... Дышу свободно и легко". После поисков выхода из "грустного до обиды" быта это несомненно был шаг вперед. Если раньше он варился в собственном соку, учась лишь по книгам и в них же находя источник вдохновения, то теперь у него были свежие впечатления, которые он мог воплощать в поэтические строки, пробуя на вкус и слух новый для себя ударный стих.

Рубцова захватила иная жизнь. Поверив в свой талант, он почувствовал недостаток общей культуры и образования, ведь к тому времени им была окончена лишь Никольская школа-семилетка. Начался новый этап странствий Рубцова - теперь уже не по морям, а по земле. Без денег и билета, на крыше вагона он приезжает в город Кировск Мурманской области и поступает в горный техникум. Друзья-матросы, узнав, что вместе с билетом у Рубцова украли все деньги, пустили шапку по кругу и прислали ему в три раза больше, чем пропало...

Однако в горном техникуме он проучился всего полгода - слишком уж далеки были геологические науки от того, к чему стремился молодой поэт. В начале 1955 года девятнадцатилетний Рубцов устраивается разнорабочим в селе Приютино под Ленинградом, где находится бывшее имение президента Академии художеств А.А.Оленина, у которого часто бывал Пушкин. Здесь Рубцов жил и во время отпуска с эсминца Северного военно-морского флота, на котором служил с 1955 по 1959 год. Во флотской газете впервые были опубликованы стихи молодого поэта. Они посвящались празднику Первомая.

"Меж городом и селом".

Демобилизовавшись осенью 1959 года, Рубцов приехал в Ленинград и вплоть до поступления в Литературный институт имени Горького работал на заводе. Три года был рабочим, но ни одного поэтического свидетельства об этом не оставил. Уже в начале творческого пути он понял - нельзя писать обо всем подряд, нельзя писать о том, что по-настоящему не волнует. "Ты тему моря взял и тему поля, а тему гор другой возьмет поэт", - писал он в более поздних стихах, но, очевидно, что к такой концепции он пришел задолго до того, как были написаны эти строки. Во всяком случае, до сих пор не известно ни одного стихотворения, в котором бы Николай Рубцов поднимал заводскую тему.

Годы жизни поэта в Ленинграде интересны тем, что в это время он переходит от традиций ударного стиха к строгой классической форме. Мир большого города, да еще такого, как Ленинград, увлек поэта, и, хотя память его часто возвращалась к милым лесным уголкам детства, к нетронутой природе, он чувствовал свою причастность к рукотворной красоте города, что особенно ярко проявилось в стихотворении "Альты":

Как часто, часто, словно птица,

Душа тоскует по лесам!

Но и не может с тем не слиться,

Что человек воздвигнул сам.

Холмы, покрытые асфальтом

И яркой россыпью огней,

Порой так шумно славят альты,

Как будто нету их родней!

Неуклюжее "воздвигнул" выдает ученическую неопытность автора, но это стихотворение очень важно для понимания одной из ведущих особенностей зрелого творчества Рубцова - его неразрывной связи с музыкой. Так, в ритме городской жизни и характере ее воздействия на человека поэту слышатся пронзительные, проникающие в самую душу звуки альтов...

Руководитель Ленинградского литературного объединения "Нарвская застава" И.Михаилов вспоминал, что в Рубцове "привлекала внимание та глубоко затаенная сила, которая чувствовалась в его чтении, да и манера чтения - с характерным жестом как бы дирижирующей правой рукой". Поэт словно управлял слышной только ему мелодией, которая потом таким громким эхом отзовется в его стихах: "Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто", "И пенья нет, но ясно слышу я незримых певчих пенье хоровое", "Словно слышится пение хора, словно скачут на тройках гонцы, и в глуши задремавшего бора все звенят и звенят бубенцы".

Впрочем, "шумные альты" еще не говорят о полном приятии города Рубцовым - в конце концов не здесь он найдет свое место и не тем будет памятен в литературе, - но попытки стать горожанином не только по отметке в паспорте, но и по принадлежности души у него были. Понять это можно и по опубликованному лишь после смерти поэта полному тексту стихотворения "Грани", где были восстановлены такие строки:

Мужал я

Под звуки джаза,

Под голос притонных дам, -

Я выстрадал,

Как заразу,

Любовь к большим городам!

Немалую роль тут, очевидно, сыграло и то, что можно проследить в развитии темы любви в творчестве поэта. Если в ранних стихах о любви, пусть неудачной, говорилось светло, то в ленинградский период, по свидетельству И.Михайлова, "уже позади была грустно окончившаяся первая любовь к девушке, которая "и раньше приходила не скоро", а однажды не пришла совсем". Много позже поэт вспоминал "глаза ее, близкие очень, и море, отнявшее их"...

Жизнь поэта в это время была очень насыщенной: он работал на заводе и учился в вечерней школе, посещал занятия литературного объединения, печатался в заводской многотиражке "Кировец", газете "Вечерний Ленинград" и некоторых других изданиях, постепенно входил в круг молодых ленинградских поэтов, выступал с чтением своих стихов. На поэтическом вечере, состоявшемся 24 января 1962 года в Ленинградском Доме писателей, к Рубцову пришел первый успех.

Кроме "морского цикла" у Рубцова тогда уже были написаны такие прочувствованные стихи, как "В гостях", "Видения на холме", "Утро утраты". Можно сказать, что к 1962 году, когда он окончил школу и подал заявление в Литературный институт, поэт стоял на пороге творческой зрелости. Свои четко определившиеся литературные и нравственные позиции Рубцов изложил в предисловии к своему первому, рукописному, сборнику "Волны и скалы", составленному из тридцати восьми стихотворений:

"По-настоящему люблю из поэтов-современников очень немногих.

Четкость общественной позиции поэта считаю не обязательным, но важным и благотворным качеством. Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Это - есть характерный знак времени. Пока что чувствую этот знак и на себе".

В словах Рубцова о четкости общественной позиции отразился процесс изменения взглядов на гражданственность искусства. К этому времени уже был зачеркнут знак равенства между гражданственностью и декларативностью художественного произведения, уже было сказано в полный голос, что гражданские мотивы, степень их воздействия на человека определяются содержательностью произведения и уровнем мастерства художника. Можно привести немало примеров произведений, которые не задумывались их авторами как специально гражданственные, но стали такими, потому что были сделаны на высоком художественно-эстетическом уровне. Например, авторам довоенной кинокомедии "Цирк" по ходу фильма потребовалось включить в него песню. И Лебедев-Кумач с Дунаевским написали ее. Для фильма. Песню запели даже те, кто о фильме и не слыхал: "Широка страна моя родная...". Точно так же, по заказу киностудии, Матусовский и Соловьев-Седой написали для фильма "В дни спартакиады" незатейливую лирическую песню "Подмосковные вечера", художественный совет музыкальной редакции забраковал песню как мелкотемную. А она вдруг взяла и стала гражданственным произведением мирового масштаба, музыкально-поэтическим символом русской души. Слезливо-сентиментальными считались и стихи М.Исаковского "Враги сожгли родную хату...".

На экзамене в Литературном институте, куда Рубцов поступил в 1962 году, он говорил, что, по его мнению, никакого отношения к традициям Маяковского не имеют те крикуны, которые в свое время заглушали подлинную поэзию. Не были близки ему и те "продолжатели традиций Маяковского", которыми в пору расцвета эстрадной поэзии кишмя кишела литературная и окололитературная Москва. В ответ на частые упреки в том, что его поэзия наводит на грустные мысли, Рубцов с вызовом заявлял, что писал и будет писать "пессимистические стихи", то есть по существу отрицал бездумный, легковесный оптимизм, характерный для многих молодых поэтов той поры. И в этом Рубцов оставался последовательным до конца. Уже к тому времени Рубцов нашел свой, отличный от есенинского, поэтический путь. От одной отправной точки - чувства неустойчивости, зыбкости деревенского покоя, на который неотвратимо наступает город, их пути пошли в разные стороны: Есениным город сначала принимался в штыки, вплоть до образа затравленного "железным гостем" поэта-волка: "Но отведает вражеской крови мой последний смертельный прыжок". Однако этот "прыжок" и в самом деле стал в развитии Есениным деревенской темы одним из последних: после "Сорокоуста", поминальной молитвы деревне ушедшей, в стихах, открывших цикл "Москва кабацкая", у него уже "нет любви ни к деревне, ни к городу".

У Рубцова же развитие темы шло в прямо противоположном направлении: от неуверенной попытки понять и принять город в ленинградских стихах, через краткий период "меж городом и селом" к полному, всеохватному чувству принадлежности к тем, кто воздавал красоте сельской природы "почти молитвенным обрядом".

Вернуться в деревню Рубцову пришлось гораздо раньше, чем он мог предполагать: в середине 1964 года он был отчислен из Литературного института; правда, через полгода восстановлен в числе студентов, но лишь на заочном отделении. Ни на стипендию, ни на общежитие рассчитывать не приходилось. И осенью 1964 года Рубцов возвращается туда, где прошло его детство.

Здесь, в Никольском, начался расцвет его творчества, здесь он окончательно решил для себя, что его звезда поэзии горит "для всех тревожных жителей земли", бросая свой приветливый луч и "поднявшимся вдали" городам. "Но только здесь, во мгле заледенелой, она восходит ярче и полней", - читаем мы во второй и окончательной редакции стихотворения "Звезда полей".

"В деревне виднее природа и люди"

Любовь к родной деревне, ее природе и людям была одним из основных мотивов зрелого творчества Рубцова, хотя он не выпускал из виду всего многообразия современности:

В деревне виднее природа и люди.

Конечно, за всех говорить не берусь!

Виднее над полем при звездном салюте,

На чем подымалась великая Русь.

Метафора "звездный салют" на первый взгляд может показаться не очень удачной, объединяющей слишком далекие понятия: с салютом сравнимо небо лишь в пору звездопада где-то в середине августа, о чем в стихотворении не упоминается. Но строки эти исполнены глубочайшего смысла! Короткому свечению городского праздничного салюта Рубцов противопоставляет вечные звезды над полем, при свете которых поэту виднее источник силы и величия Руси, - оно, это самое поле, и человек на нем...

Эта неразрывная духовная связь с родными местами - благодатнейшая почва, на которой взрастает истинная поэзия. "Знаешь, почему я поэт?.. - спрашивал Есенин своего друга В.Эрлиха, и сам же отвечал: - У меня родина есть! У меня - Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же... Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдешь - пан! Не найдешь - все псу под хвост пойдет. Нет поэта без родины!" Об этом же говорил и Рубцов, приехав в 1965 году на экзаменационную сессию в Литинститут и встретившись там с молодыми стихотворцами, приехавшими в Москву из дальних мест и оказавшимися "меж городом и селом": "Что вы за поэты такие? О чем вы пишете и как? Клянетесь в любви, а сами равнодушны. Оторвались от деревни и не пришли к городу. А у меня есть тема своя, данная от рождения, деревенская. Понятно?!".

Рубцов обрел свою поэтическую родину, однако жизнь его в Никольском на первых порах была нелегкой.

Тем не менее, несмотря на трудности, эта осень была для него довольно плодотворной. Не имея возможности слушать лекции в Литинституте, Рубцов учился самостоятельно, читал русскую классику, особенно Толстого, пробовал свои силы в прозе и переводе, написал немало и собственных стихов. Впрочем, выражение "писать стихи" по отношению к Рубцову не совсем точно. Стихи он не писал, а складывал в уме: "Вообще я почти никогда не использую ручку и чернила и не имею их, - сообщал он С.Викулову в ту осень. - Далее не все чистовики отпечатываю на машинке - так что умру, наверно, с целым сборником, да и большим, стихов, "напечатанных" или "записанных" только в моей беспорядочной голове". К сожалению, поэт был не так уж далек от истины, и о том, сколько написанных тогда стихов мы не знаем и не узнаем теперь никогда, можно только предполагать.

Дело осложнялось еще и тем, что печатали Рубцова не так часто, как ему хотелось, и это иногда наводило поэта на грустные мысли о бесполезности своего творчества, порождало чувство усталости и безразличия. Однако было бы неверно думать, что поэт равнодушно относился к написанному им - наоборот, он постоянно шлифовал свои стихи, стремился улучшить даже те, которые уже отдал в печать.

Где-то в это время Рубцов подготовил и сдал в Северо-Западное книжное издательство рукопись своего первого сборника.

"Лирика" Николая Рубцова была издана в 1965 году трехтысячным тиражом и сейчас уже стала библиографической редкостью. Открывалась книжка, стихотворением "Родная деревня" с четко названным адресом: "Люблю я деревню Николу, где кончил начальную школу". Это было началом развития темы "малой родины" в поэзии Рубцова. Несколько шире тема раскрывалась в стихотворении "Хозяйка": от "сиротского смысла семейных фотографий" - многие из запечатленных на них не вернулись с войны - Рубцов приходит к постижению мира прошедшего в мире настоящем. Как бы одновременно в сегодняшнем и вчерашнем времени живет хозяйка избы, куда автор заглянул на огонек. И хотя ключевые рубцовские строки, раскрывающие его видение мира, здесь уже найдены, стихотворение "Хозяйка" еще не превратилось в тот "Русский огонек", который потом станет одним из известнейших стихотворений.

Но Рубцовым уже четко определен путь, по которому будет развиваться его поэзия. Чувство исторического прошлого - главная составная часть его мироощущения в целом. Наиболее полно это выразилось в стихотворении "Видения на холме", где прошлое раскрывается в современном, настоящем, как бы получает обратную перспективу, - поэт проникает в нем в глубину прошедших веков:

Взбегу на холм и упаду в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

Засвищут стрелы, словно наяву,

Блеснет в глаза кривым ножом монгола!

Казалось бы, холм за деревенской околицей - не такая уж большая высота, но с нее поэту видна вся Родина - не в пространственном, а в историческом, во временном плане, вплоть до татаро-монгольского нашествия, принесшего Руси столько горя. Возвращаясь из глубины веков к современности, поэт как бы соединяет их, связывает в единое целое, оттого сегодняшние картины у Рубцова глубоко историчны:

За все твои страдания и битвы

Люблю твою, Россия, старину,

Твои леса, погосты и молитвы,

Люблю твои избушки и цветы,

И небеса, горящие от зноя,

И шепот ив у омутной воды,

Люблю навек, до вечного покоя...

Однако в "Лирике" было немало строк, еще не выражавших, а только предвосхищавших тонкую элегичность Рубцова.

Тогда еще трудно было говорить о продолжении Рубцовым традиций Тютчева и Фета. Однако не случайно стихотворение "Приезд Тютчева", опубликованное уже в первой книге Рубцова, без изменений вошло во многие последующие, хотя критика после публикации его в "Звезде полей" и отмечала, что вряд ли можно отнести к престарелому Тютчеву слова о том, что "дамы всей столицы о нем шептались по ночам" или "А он блистал... играя взглядом".

То, что Тютчев не был случайным гостем в его стихах, Николай Рубцов доказал всем своим творчеством. Уже в первом сборнике его лирика удивляла своей чистотой и акварельной прозрачностью, в которой чувствовалось что-то знобяще-предосеннее:

Летят журавли высоко

Под куполом светлых небес,

И лодка, шурша осокой,

Плывет по каналу в лес.

И холодно так, и чисто,

И светлый канал волнист,

И с дерева с легким свистом

Слетает осенний лист.

В этих опубликованных в "Лирике" стихах уже ясно виден твердый почерк талантливого художника. Однако первый сборник стихов Н.Рубцова не обратил на себя внимания критиков. Кроме того, что голос поэта еще не зазвучал в полную силу, была и другая, и пожалуй, главная причина, почему "Лирика" осталась незамеченной. "Не нужно прибегать к счетно-вычислительной технике, - писал примерно в это же время М.Исаковский в статье "Доколе?", - чтобы прийти к выводу, что у нас в стране ежедневно (подчеркиваю - ежедневно!) выходит пять или даже семь стихотворных сборников, или около 1700 - 2400 сборников в год!.. К сожалению, у нас много людей (в том числе среди поэтов), которые в чрезмерном обилии бумаги, заполненной стихами, видят только рост нашей поэзии и ничего другого: мол, поэзия поднялась на новую ступень, мы стали писать лучше, чем, положим, до войны, стихотворные сборники расходятся чуть ли не в один день, и т.д. и т.п. Все это было бы просто замечательно, если бы мы порой не обманывали самих себя, если бы в этом была нужная доля трезвой и объективной правды. Но ее-то, этой правды, как раз и нет. Непомерное обилие стихов - это, к большому моему сожалению, вовсе не рост нашей поэзии. Это инфляция, ее обесценение".

Неудивительно, что в общем потоке книжной продукции первая книжка Николая Рубцова, вышедшая мизерным тиражом, затерялась и не прибавила литературной известности ее автору.

А пока, осенью 1964 года, поэт оказался на распутье. Работы в Никольском не было... "Сижу порой у своего почти игрушечного окошка и нехотя размышляю над тем, что мне предпринять в дальнейшем, - сообщал он С. Викулову. - Написал в "Вологодский комсомолец" письмо, в котором спросил, нет ли там для меня какой-нибудь (какой угодно) работы. Дело в том, что, если бы в районной газете и нашли для меня, как говорится, место, все равно мне отсюда не выбраться туда до половины декабря. Ведь пароходы перестанут ходить, а машины тоже не смогут пройти по Сухоне, пока тонок лед. Так что остается одна дорога - в Вологду, - с другой стороны села, сначала пешком, потом разными поездами".

В конце ноября - начале декабря Рубцов появляется в Вологде и некоторое время живет в доме поэта Б.Чулкова, у которого была свободная комната. Он продолжал заниматься самообразованием, много читал - Пушкина, Блока, Лермонтова, но особенно привлекали его такие лирики XIX века, как Полонский, Майков, Фет, Апухтин, Никитин и, как сейчас уже широко известно из статей о Рубцове, Тютчев. Именно тогда он закладывал основы того, "чтоб книгу Тютчева и Фета продолжить книгою Рубцова!".