Социокультурные аспекты перевода

Пример передачи национальной окраски, национального своеобразия подлинника, показанный М. Л. Лозинским в переводе “Кола Брюньон”, тем более убедителен и принципиально важен, что произведение Ромен Роллана именно с этой стороны представляет огромную трудность -- в силу насыщенности специфическими образами и идиоматическими элементами. По тому же пути, которым здесь шел Лозинский, шли в дальнейшем и другие советские переводчики, работавшие над произведениями с ярко выраженной национальной окраской--С. Я- Маршак в переводах из Бернса, И. А. Кашкин и В. О. Румер в переводе “Кентерберийских рассказов” Чосера, С. В. Шервинский в переводе “Ран Армении” Абовяна, Н. М. Любимов в переводе “Дон Кихота”.

Вся проблема национальной окраски и практически и теоретически чрезвычайно сложна и еще совсем не исследована. Здесь сделана попытка наметить лишь в самой общей форме пути, вернее даже -- отправные точки для ее решения. В заключение же следует подчеркнуть, что это решение более, нежели в каком-либо другом вопросе перевода, требует учета всей системы переводимого подлинника, с одной стороны, и системы средств языка, на который он переводится, с другой.

2.3 Передача слов, обозначающих национально-специфические реалии общественной жизни и материального быта

Вопросы в синонимии в переводе встают и по отношению к такому лексическому пласту иностранного языка, как обозначение реалий общественной жизни и материального быта, специфические для определенного народа или страны. Хотя казалось бы, речь здесь идет о понятиях и вещах, допускающих точное описание и определение, получающих почти терминологическое выражение на данном языке, при передаче их средствами другого языка возможны значительные колебания, варианты. Это связано с тем, что по частоте употребления, по роли в языке, по общезначимости содержания или по своему бытовому характеру слова, служащие названием таких реалий, не имеют терминологической окраски; они не контрастируют даже с самым “обыденным” контекстом в подлиннике, не выделяются в нем стилистически, являясь привычными для языка подлинника и именно поэтому составляют особую трудность при переводе.

Само собой разумеется, что возможность правильно передать обозначения вещей, о которых идет речь в подлиннике, и образов, связанных с ними, предполагает определенные знания о той действительности, которая изображена в переводимом произведении (независимо от того, приобретены ли такие знания путем прямого знакомства с ней или почерпнуты из книг либо иных источников).

За этими знаниями как в страноведении, так и в сопоставительном языкознании и теории перевода закрепилось в последнее время определение “фоновых” (“фоновые знания”): как явствует из самого значения термина, имеется в виду совокупность представлений о том, что составляет реальный фон, на котором развертывается картина жизни другой страны, другого народа. Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров определяют их, как “общие для участников коммуникативного акта знания”

Для теории и практики перевода фактически имеет значение лишь часть фоновых знаний --та, которая относится к явлениям специфическим для иной культуры, иной страны и необходима читателям переводного произведения, чтобы без потерь усвоить в деталях его содержание. В связи с этим В.С. Виноградов считает, что в “исследовании, посвященном лексическим проблемам, представляется более целесообразным пользоваться термином “фоновая информация”, который соотносится с понятием фоновых знаний, но по сравнению с ним является более узким и соответствующим изучаемой теме”, и так определяет предложенное понятие:

“Фоновые сведения -- это социокультурные сведения, характерные лишь для определенной нации или национальности, освоенные массой их представителей и отраженные в языке данной национальной общности” [5, с. 146].

Ни фоновые знания, как категория более общая, ни фоновая информация не являются чем-то раз и навсегда установленным, некоторая часть их с течением времени может утрачиваться, как ставшая неактуальной и не получающая применения, но в целом фоновая информация имеет тенденцию к постоянному расширению в связи со все растущими контактами между народами и их культурами. Одной из форм, в которых осуществляются эти контакты, следует признать и перевод любых текстов (от художественной литературы до произведений научных -- особенно из области гуманитарной --и публицистики). Тем самым распространение фоновой информации происходит и через перевод, особенно через перевод художественной литературы и, в частности, повествовательной прозы, равно как и драматургии, где для изображения фона действия важную роль играют вещественные детали материального и общественного быта, характер обращения людей друг к другу и т. п. Такие детали имеют названия в оригинале и требуют называния в переводе. Это называние осуществляется по-разному.

В западноевропейских городах, например, широко встречаются сохранившиеся еще от средних веков, но строившиеся также и позднее дома с узкими фасадами и заостренными фронтонами, последние по-французски называются “pignon”, по-немецки „Giebcl" (соответственно весь дом -- “maison a pignon” и „Giebelhaus"). В русских городах такая архитектурная форма не была принята и какое-либо специальное слово для ее обозначения в русском языке не существует. Тем самым при переводе оказывается неизбежным расширение текста, и там, где в подлиннике -- одно простое слово „Giebel") или одно сложное („Giebelhaus"), требуется сочетание из двух и более слов.

В Германии существовала и до сих пор сохранилась старинная, в свое время широко распространенная форма жилого здания -- Fach-werkhaus (-gebiiude). Способ постройки и внешний вид его весьма специфичны, и для правильного представления о нем нужно или иметь описание, или хотя бы видеть его изображения. В “Полном немецко-русском словаре” И.Я. Павловского дан мало что объясняющий перевод “клетчатая постройка”, сопровождаемый, однако, дополнительным толкованием в скобках: “(где промежутки между клеткообразно сложенными брусками закладываются кирпичом или мелким лесом и обмазываются глиной)”. В современном немецком энциклопедическом словаре-однотомнике „Lexikon A-Z in einem Band", рассчитанном на немецкого читателя, который видал такие дома, все же дается и рисунок как наглядное дополнение к довольно громоздкому толкованию слова. В русском языке есть технический термин “фахверк”, непосредственно происходящий от немецкого слова, но термин этот имеет несколько иное, в общем более широкое содержание, относящееся скорее к технике современного строительства. Вот его определение в словарях: “сооружение, состоящее из деревянного или железного остова, каркаса, с промежутками, заложенными кирпичом”. Или: “каркасное сооружение; сооружение (стена, перекрытие, мост и пр.), состоящее в основном из решетчатых ферм или системы соединенных между собой металлических стержней и балок”2. Для целого ряда случаев слово “фахверк” оказалось бы “ложным другом переводчика”.

При переводе какого-либо специального текста из области архитектуры слово „Fachwerkhaus" может быть передано как “фахверковое здание” (“фахверковый лом”), поскольку для специалиста термин будет понятен в своем историческом значении.

Одна из пьес Д. Голсуорси озаглавлена "The Silver Box" по названию вещи, которая в ее сюжете играет большую роль, это -- небольшая серебряная коробка, какие в состоятельных английских домах ставятся на столе для сигарет. Переводить -это заглавие как “Серебряный портсигар” (или: “папиросница”) было бы ошибочно: портсигар носится в кармане и меньше по размерам, чем коробка, о которой идет речь. Поэтому правильно поступила переводчица Г.А. Островская, озаглавив перевод просто “Серебряная коробка”, а назначение самой коробки раскрыв в обстановочной ремарке как “серебряная коробка для сигарет”. Само собой понятно, что для заглавия последнее сочетание не годилось бы как слишком длинное.

Итак, предпосылкой для верной передачи слов, выражающих реалии материального быта, является знание самих вещей, стоящих за этими словами, верное представление о них. Если же сама вещь не названа прямо, а описана перифрастически или изображена метафорически, то задача еще более усложняется. И чем более чужда и далека сама действительность с ее отдельными деталями, тем легче возникают ошибки, неточности понимания, приблизительность перевода как в плоскости вещественного содержания, выражаемого им, так и в стилистическом разрезе.

Когда переводчик ограничивает себя только данными текста, слепо доверяясь номинативным значениям его словарных элементов, взятых в отдельности, не подозревая или забывая о том, что новые значения их, получающиеся в результате их сочетания друг с другом, могут быть отмечены даже и в словарях, -- тогда возникают грубые смысловые ошибки.

Национально-специфические реалии многочисленны в рамках каждой определенной культуры и могут быть установлены различные их группы и подгруппы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, общественной деятельности, к миру природы и т. д. В связи с интересом к переводу слов, являющихся их названиями и всегда составляющих большую трудность для передачи на другом языке, предложены и классификации самих реалий по указанному признаку, но это --вопрос экстралингвистический. Для лингвистической же общей теории перевода интерес представляет вопрос о способах передачи слов как названий реалий. При этом не лишнее подчеркнуть, что речь должна идти именно о переводе названий реалий, а отнюдь не о “переводе” самих реалий, ибо реалия -- понятие экстралингвистическое и не может “переводиться”, как не может “переводиться” с одного языка на другой любая существующая в природе вещь. Между тем в целом ряде работ можно прочитать и о “переводе реалий”. Это, конечно, терминологически некорректно, но так как подобное словоупотребление уже широко распространилось, к нему -- в тех случаях, когда оно встречается, -- следует относиться как к условности, как к сокращенному и упрощенному способу выражения. Наряду с ним практикуется другой, более приемлемый: “перевод слов-реалий” (сочетание “слова-реалии” выступает как синоним “названий реалий”); допустимо также сочетание “передача реалий”, поскольку слово “передача” шире по значению, чем “перевод” и может относиться к экстралингвистическим понятиям.

Возможности перевода названий реалий, фактически встречающиеся в переводах, сводятся к четырем основным случаям.

Это, во-первых, транслитерация либо транскрипция (полная или частичная), непосредственное использование данного слова, обозначающего реалию, либо его корня в написании буквами своего языка или в сочетании с суффиксами своего языка.

Во-вторых, создание нового слова или сложного слова, или словосочетания для обозначения соответствующего предмета на основе элементов и морфологических отношений, уже реально существующих в языке. В своей основе это перевод описательный, перифрастический.

Третий способ -- использование слова, обозначающего нечто близкое (хотя и не тождественное) по функции к иноязычной реалии,-- иначе -- уподобляющий перевод, уточняемый в условиях контекста, а иногда граничащий с приблизительным обозначением.

Четвертый способ -- так называемый гипонимический (от английского слова "hiponymy", составленного из греческих корней) или обобщенно-приблизительный перевод, при котором слова ИЯ, обозначающие видовое понятие, передается словом ПЯ, называющим понятие родовое.

Из русского языка во многие зарубежные языки и во многие национальные языки наших братских республик перешел -- как путем переводов, так и независимо от них целый ряд слов, которые обозначают важнейшие понятия общественно-политической жизни или служат названием научно-технических достижений (слова “Совет”, “колхоз”, “колхозник”, “спутник”, -- ср., например, немецкие „Sowjet", „Kolchos", „Sputnik"; английские „Soviet", „Kolkhoz", „Sputnik"; испанское „koljos" и т. д., как обозначения совершенно новых, специфических для нашей

страны общественных отношений и достижений науки), Эти слова прочно укоренились на новой языковой почве и давно уже не требуют комментариев и пояснений, иные из них (как, например, “колхоз”, “колхозники) получили и переводные соответствия в некоторых иностранных языках, если в них, как, например, в немецком языке, есть к этому благоприятные словообразовательные условия (ср. англ. „collective farm").

Транслитерация при переводе на русский язык (или при рассказе или сообщении о фактах зарубежной жизни или о быте братских народов СССР) применяется нередко в тех случаях, когда речь идет о названиях учреждений, должностей, специфических для данной страны, т. е. о сфере общественно-политической жизни, о названиях предметов и понятий материального быта, о формах обращения к собеседнику и т.п. Т ран с л итерационный способ передачи реалий широко распространен и оставляет существенный след как в русской переводной литературе, так и в оригинальных произведениях (художественных, публицистических, научных). Свидетельством этому служат такие, например, слова, относящиеся к английской общественной жизни, как “пэр”, “мэр”, “лендлорд”, “эсквайр”, или к испанской, как “гидальго”, “коррехидор”, “альгвасил”, “алькальд”, “тореро”, “коррида” и др., слова, обозначающие старые западноевропейские земельные меры -- “акр” (французское), “морген” (немецкое); слова, связанные с бытом французского города, как, например, “фиакр”, “консьерж”; английские обращения “мисс”, “сэр” и многие другие им подобные.

Нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка. Но транслитерация необходима именно тогда, когда важно соблюсти лексическую краткость обозначения, соответствующего его привычности в языке подлинника, и вместе с тем подчеркнуть специфичность называемой вещи или понятия, если нет точного соответствия в языке перевода. Оценивая целесообразность применения транслитерации, необходимо точно учитывать, насколько важна перс-дача этой специфичности. Если же последнее не требуется, то использование транслитерации превращается в злоупотребление иностранными заимствованиями, приводит к затемнению смысла и к засорению родного языка.

Целесообразность и правомерность транслитерации в известных случаях доказывается тем, что нередко авторы, пишущие о жизни других народов, прибегают к этому языковому средству, как к способу назвать и подчеркнуть реалию, специфическую для быта данного народа. В русский язык вошли, например, слова “аул”, “кишлак”, “сакля” и многие другие и именно в этой транслитерации стали традиционными. Так подчеркивалась специфичность веши, обозначаемой словом, ее отличие от того, что могло бы быть приблизительно обозначено отдаленно соответствующим русским словом (ср. “аул” или “кишлак”, с одной стороны, и “деревня”, с другой, “сакля” или “хижина” и “изба”). Пример слов, заимствованных оригинальной литературой путем транслитерации, служит мотивировкой при использовании таких слов в переводе.

Часто иноязычные слова переносятся в язык перевода именно для выделения оттенка специфичности, который присущ выражаемой ими реалии -- при возможности лексического перевода, более или менее точного. В переводах на русский язык грузинской классической литературы часто встречаются такие слова, как “майдан” (иранизм, означающий “площадь”), “кинто” (уличные певец), “моурави” (судья), “чонгури” (музыкальный инструмент) и другие названия реалий старого грузинского быта, ставшие сейчас приличными для русского читателя переводов с грузинского языка. То же в переводах с армянского (“ашуг”-- певец, “саз” -- музыкальный инструмент и др.).

Когда транслитерируемое слово употребляется редко или, тем более, впервые переносится в русский переводный текст, бывает необходимо и комментирующее пояснение, и соответствующий контекст. Так, к переводу романа армянского классика Хачатура Абовяна “Раны Армении”, выполненному С. В. Шервинским, приложен довольно большой список армянских и тюркских слов, перенесенных в русский текст из армянского и требующих истолкования наряду со словами более или менее знакомыми русскому читателю (такими, как “ага” -- господин, “ашуг”-- певец, “лаваш” -- род хлеба); здесь большое количество таких слое, которые, может быть, впервые использованы в этом переводе (“автафа” -- медный Рукомойник, “бухара” -- камин, “зох”-- съедобный стебель некоторых растений, “трэх”-- кожаный лапоть и т. д.).

Но возможность применить иноязычное слово определяется не только наличием комментария. При всей непонятности слова, употребляемого впервые (или вообще очень редко), контекст, в котором оно употреблено, если и не способен полностью раскрыть его смысл, то все же может дать некоторое представление о предмете или понятии, обозначенном им, В предложении: “В жизнь ты не увидишь, чтобы армянин валялся в грязи, хоть выпей он пять тунг вина”, слово “тунг” легко понимается нами как родительный падеж множественного числа слова “тунга”, явно означающего меру жидких тел, видимо довольно большую (по комментарию -- равную 4 литрам). В словосочетании: “И нос, и щеки, и лечак, и минтану -- все перемарала”--два последних существительных не могут обозначать ничего другого, кроме каких-то частей женской одежды.

Аналогичное явление представляет перенос в русский текст французского слова “арпан”, немецкого “морген” (названия старинной земельной меры) и т. п, или употребление в переводе “Поднятой целины” М. Шолохова на испанский язык таких слов, как "la staniza" (станица), "un pud" (пуд), "bachlyk" (башлык)3 и др. или в немецком переводе “Тихого Дона” слов „Amman", „Jcssaul", „Sotnik' и г. д. Контекст перевода во всех случаях применения этих транслитераций позволяет, если и не полностью установить содержание обозначаемых ими реалий, то отнести их к определенному кругу понятий, выяснить их родовую принадлежность. Когда на страницах русского перевода романа Диккенса “Оливер Твист” появляется “бидль” (ср. узкий контекст: “...дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне после показания врача и свидетельства бидля: первый всегда вскрывал труп и ничего в нем не находил..., второй (т. е. бидль -- А. Ф.) неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу)”, мы уже угадываем, что речь идет о каком-то лице, имеющем отношение к приходу и занимающем в его администрации невысокую ступень -- предположение, подтверждаемое примечанием. Впрочем, в русских переводах западноевропейской художественной литературы за последнее время все более упрочивается тенденция избегать таких слов, которые требовали бы пояснительных примечаний, не предполагаемых подлинником -- т. е, именно транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными. Напротив, в современных переводах с языков Востока транслитерация используется достаточно часто, когда речь идет о вещах или явлениях, специфических для материального или общественного быта, т. е. не имеющих соответствий у нас.

Ср., например, следующую выдержку из обстановочной ремарки к первой картине первого действия пьесы японского драматурга Киёми Хотта “Остров” (перевод Е. М. Пинус):

“Прямо перед зрителями токонома. В ней радиоприемник, на полках книги и глобус, на стенах висят рейсшины и угольники. Перед токонома японский столик, рядом, за створчатой фусума, домашний алтарь”. Ср. также реплику из той же картины;

“Я принесла ивасей, сделать сасими?” Из “списка японских слов, употребленных в пьесе” (всего 22 слова на книгу в 217 страниц) узнаем, что “токонома -- глубокая ниша, служащая для украшения комнаты”, “фусума--раздвижная перегородка в доме”, а “сасими -- наструганная сырая рыба, национальная еда”. Как видим, описательным переводом комментируемых слов могли бы служить эти пояснительные словосочетания, но они -- длинны, а названия данных японских реалий повторяются в пьесе неоднократно и тем самым их транслитерация может в данном случае считаться оправданной" как более экономный способ обозначения действительно специфических понятий. Второй способ передачи слов, обозначающих специфические реалии, -- а именно создание нового слова или словосочетания, -- практически встречается в русских переводах реже, чем первый.

Примером перевода, дающего полную образно-морфологическую аналогию иноязычного слова, может быть названо сложное слово “небоскреб”, возникшее для передачи английского "skyscraper".

Третий способ передачи слов, обозначающих инонациональные реалии, состоит в использовании слов родного языка, означающих нечто близкое или похожее по функции, хотя бы и не абсолютно тождественное. Так, в испанском переводе “Поднятой целины” слово “башлык” передается не только транслитерацией (см. выше), но и с помощью испанского слова "el сарuchon", не тождественного по предметной отнесенности, однако, достаточно близкого. Слово “шлычка” -- название головного убора замужних женщин в старом казачьем быту -- в немецком переводе “Тихого Дона” (принадлежащем М. Шику) передано словом „Haubchen" -- исконным немецким названием головного убора замужних женщин. Применение перевода этого типа в ряде случаев может вызвать и местные ассоциации. Примерами, главным образом из перевода произведений литературы XIX века, могут служить “извозчик” -- вместо “фиакр” (что не вполне точно, так как слово “фиакр” обозначает экипаж и лишь метонимически переносится на возницу, “извозчики же, наоборот, имеет это второе значение), “швейцар”, “привратник” или “привратница” вместо “консьерж” (что также не точно, поскольку “консьерж” находится при подъезде, а не при воротах), “стряпчий” вместо “клерк”, “ризничий” вместо “бидль”, “будочник” вместо “полицейский комиссар” (пример из статьи Добролюбова о В. Курочкине, как переводчике Беранже, см. выше). По своей национальной специфичности к названиям реалий в ряде случаев близки и существующие в языке формы обращения, к которым применимы и аналогичные способы перевода. Тик, французские обращения “monsieur” и “madamen, английские--"sir" и "miss" передавались в переводах литературы прошлого как “сударь” и “сударыня”, а французские “monsieur” и “madame” в качестве слов, предшествующих фамилии, и при переводе современных произведений передаются как “господин” и “госпожа” (наряду с “мсье” и “мадам”).

Содержание этого небольшого перечня примеров (среди которых иные обозначают понятия уже устарелые с точки зрения современного читателя, как, например, “будочник”, “извозчик” и т. п.) показывает, что подобный тип перевода полностью передает привычность, чисто бытовую окраску соответствующего слова подлинника, в одних случаях придавая ему русифицирующий оттенок, в других случаях не внося в него никаких новых черт, но во всех случаях, конечно, ослабляя национально-специфические особенности, выраженные в нем. Если предмет или понятие, обозначенные словом, мало чем отличаются от предмета или понятия, обозначаемого соответствующим словом в переводе, если с ним самим не связаны никакие специфически местные признаки, то передача смысла в условиях контекста может оказаться исчерпывающей (например, “консьерж” -- “привратник”). Ср. также примеры передачи реалий русского дореволюционного быта в переводах произведений Горького на немецкий язык: “водолив” -- „Aufseher" (имеется в виду обязанность надсмотрщика, выполнявшаяся рабочим-водоливом на пароходе), “босяк” -- „Stromer" (бродяга), “изба” -- „Bauernhaus" (слово, практически применимое главным образом в повествовательной речи, допускающее в ней минимум повторений и не представимое в прямой речи персонажей-крестьян) и т. п.

Во всех этих случаях утрата некоторой вещественной специфики, характеризуемой русским словом, возмещается полной понятностью его перевода в контексте при большей или меньшей степени близости выражаемого понятия.

С другой стороны, слово, имеющее непосредственную связь со специфическими фактами из жизни той страны, на язык которой делается перевод, не может быть полноценным образом использовано для передачи реального понятия из жизни другой страны, другого народа. Так, русское “коробейник” не могло бы служить верным способом передачи английского "peddlar" (означающего тоже торговца-разносчика) в контексте перевода английского романа из жизни XIX века (например, “Мельницы на Флоссе” Дж. Эллиот), так как в представление о реальной обстановке действия оно внесло бы специфически местные черты, напоминающие Россию некрасовских времен.

Что касается гипонимического способа перевода, то он всегда обедняет представление, связанное с названием реалии в иностранном языке, поскольку название обобщающего понятия в языке перевода неизбежно приводит к утрате конкретности -- то в большей, то в меньшей степени. Это происходит, когда, например, русское слово “изба” переводится по-немецки как „Haus" или же немецкое „Fachwerkhaus" переводится по-русски просто как “дом”. Примером могут послужить и приведенные В. С. Виноградовым случаи, когда “с испанскими словами нопаль (вид кактуса), кебрачо (вид дерева) или грапа (вид водки) будут соотноситься в переводе их родовые межъязыковые гипонимы: кактус, дерево, водка”.

Может показаться парадоксальным, что гипонимическое соотношение между словом оригинала и словом перевода устанавливается в известной мере и при транслитерации (транскрипции) в тех случаях, подобных описанным выше, когда контекст позволяет уловить значение родового понятия, выраженного транслитерированным (транскрибированным) словом. Таким образом выявляется известная общность между двумя, казалось бы, далекими друг от друга способами перевода.

Вообще же описанные четыре способа в практике переводческой работы обычно не изолированы, т. е. применяются в сочетании друг с другом. Исключительное использование только одного из них имело бы результатом либо перегрузку переводного текста иноязычным словесным материалом или “экотизмами” (при транслитерации или транскрипции), либо непомерное расширение текста (при описательном, перифрастическом способе), либо к полной утрате национальной специфичности (при уподобляющем способе), либо к обеднению вещественного смысла (при гипонимической передаче).

Выводы по главе II

Изучив данную главу, мы прежде всего приходим к выводу о том, что социокультурный аспект перевода пожалуй один из самых сложных переводческих аспектов. Однако не только самых сложных, но и самых интересных и познавательных.

Мы пришли к выводу, что, например, не ко всем социокультурным понятиям Великобритании и других стран можно найти аналог в русском языке.

Мы еще раз убеждаемся, что перевод, а особенно его социокультурный аспект отличается многогранностью и сложностью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, мы убедились, что перевод - это самостоятельное понятие, обладающее своими свойствами, и эту проблему не стоит отождествлять с другими.

Также следует отметить и многогранность перевода. Перевод предполагает различные подходы, то есть одно и то же предложение можно перевести, например, с различной стилевой окраской. И одно и то же слово имеет множество синонимов в языке перевода. Об этом можно говорить до бесконечности.

Итак, перевод - сложное многогранное понятие, требующее от специалиста не только безупречного знания языка, но и умения различать смысловые, стилевые и так далее оттенки письменной или устной речи; знания истории языка и знание самой истории и развития культуры общества.

Также мы прежде всего приходим к выводу о том, что социо-культурный аспект перевода пожалуй один из самых сложных переводческих аспектов. Однако не только самых сложных, но и самых интересных и познавательных.

Мы пришли к выводу, что, например, не ко всем социо-культурным понятиям Великобритании и других стран можно найти аналог в русском языке.

Мы еще раз убеждаемся, что перевод, а особенно его социо-культурный аспект отличается многогранностью и сложностью. Данная проблема требует дальнейшего изучения на более высоком уровне.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Виноградов В.С. Введение в переводоведение. - М.: ИОСО РАО, 2001. - 224 с.

2. Комиссаров В.Н. Общая теория перевода. - М.: ЧеРо, 1999. - 134 с.

3. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. - Санкт-Петербург: Искусство-СПб, 1996. - 305 с.

4. Федоров А.В. Введение в теорию перевода. - М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1953. - 336 с.

5. Федоров А.В. Основы общей теории перевода. - М.: Высшая школа, 1983. - 304 с.

Размещено на Allbest.ru