К проблеме о предпосылках возникновения "немецкого вопроса" в Российской империи: эмоционологический анализ колонизационной ситуации первой половины XIX ст.

Для исследователей колонизации не является откровением тот факт, что обустройство эмигрантов и внутренних поселенцев осуществлялось на разных условиях. О непростом положении великороссийских крестьян писал, например, Э. Ришелье в своём письме Д. А. Гурьеву: «Имейте милосердие к нашим бедным переселенцам, не доводите их до совершенного разорения... Если иностранные переселенцы при переходах и при водворении только от казны вспомошествуясь, пользуются активною льготою, то по мнению моему, весьма заслуживают облегчение внутренние наши переселенцы» [19, с. 192]. Характеризуя процессы заселения южных территорий российскими крестьянами и сравнивая их положение с иностранными переселенцами, советский исследователь В. М. Кабузан подчеркивал, что «о таких льготах отечественные переселенцы не могли и мечтать. Они не получали от казны никакого пособия и не пользовались никакими льготами. Многие из них переселялись в Новороссию самовольно, на свой страх и риск» [19, с. 167].

Несмотря на то, что ещё со времён Екатерины II были предприняты некоторые попытки эмансипации положения государственных крестьян Так, например, в 1787 г. сельскому обществу было предоставлено право юридического лица («Учреждение сельского порядка в казённых селениях Екатеринославского наместничества»). С 1801 г. государственные крестьяне получили права на приобретение недвижимой собственности, а с 1805 г. в состав мирского схода входили только домохозяева. В 1811-1812 гг. сельское общество приобрело право судебной власти над своими же членами, а в 1812 г. был принят закон, определяющий порядок перемещения казенных крестьян и казаков в Новороссийский край, предоставлявший пятилетнюю льготу всем преселившимся после 1805 г. Кроме этого, права частной собственности стали распространяться на государственных крестьян с конца XVIII ст. Указы 1798, 1799, 1812 гг. предоставляли крестьянам право заниматься торговой деятельностью, а законы 1818, 1824 гг. - промыслами. С 1801 г. казённые крестьяне и вольноотпущенники получили право приобретения земель [17, с. 31-32]., все они долгое время оставались своеобразной «декларацией о намерениях». По многим причинам (учитываем и тот факт, что сами крестьяне ментально и психологически не были готовы к нововведениям) практическая реализация данных законов затягивалась, и государственные крестьяне, как показывают исследования отечественных и зарубежных историков, продолжали сохранять ряд признаков крепостного состояния, которые не были ликвидированы даже реформой П. Киселёва. Они были прикреплены к сельскому обществу, выполняли рекрутскую повинность, были связаны круговой порукой, выплачивали подушную подать [29, с. 392]. Всё это существенно сдерживало возможность появления фигуры «капиталистического» крестьянина-фермера. Анализ положения государственных крестьян, проведённый накануне принятия реформы П. Киселёва, показал крайне неблагоприятное состояние дел. Государственные крестьяне, которые находились в ведомстве Министерства финансов, существовали едва ли не безнадзорно. Министр финансов Егор Канкрин признавал, что он знает непозволительно мало о положении государственных крестьян, и последние брошены фактически на произвол судьбы. Притом что государственные крестьяне имели некоторые правовые преимущества по сравнению с крепостными, они не могли ими эффективно воспользоваться. Их земельные наделы были столь малы, что они едва ли могли обеспечить минимальный уровень жизни для себя и своих семей. Хорошие урожаи были редкостью. Как замечает Б. Н. Миронов, ссылаясь на наблюдения В. О. Ключевского, «крепостное право» было не просто одним из институтов российского государства, но и средой, в которой происходила жизнь каждого члена общества. Оно способствовало формированию командной экономики, политического абсолютизма, авторитарных отношений в обществе. Создавало общественную психологию «всеобщего похолопления», то есть обусловливало сервильность как психологический стереотип [29, с. 413].

Посещая Таврическую губернию, Д. П. Киселёв с возмущением замечал, что много земель, «прежде принадлежащие ханам, а затем, по завоевании Крыма, перешедших в собственность казны, незаконным образом распродано чиновникам этой губернии другим алчным скупщикам этой земли, которые большею частию, по неимению способов, не могут ни заселять её, ни завести порядочное хозяйство» [16, с. 50]. При этом Киселёв выступал и против другой «крайности» - чрезмерных выплат и раздач земель колонистам. В частности он вел полемику с чиновником Министерства внутренних дел Корсаковым, который предлагал выдать дополнительные средства виртембергским переселенцам. Киселёв считал такую политику разорительной для государства; предлагал большее внимание уделять не льготам, а попечительству, хлопотал в том, что под надзор Управления государственными имуществами «кроме государственных крестьян, следует присоединить и все прочия сословия, водворенные на казённых землях (иностранных поселенцев и кочующие народы)» [16, с. 53]. П. Д. Киселёв писал Э. Ришелье: «:...Новое положение и общие правила мне кажутся необходимыми. Южная Россия не то, что была; ныне она заселилась русскими и может иметь уже одинаковое с Россией управление. Странно видеть, что в одном государстве, у одного народа на каждом шагу права и управление разные» [16, с. 28].

Слухи о готовящихся преобразованиях стали проникать и в колонистскую среду [17, с. 59]. На наш взгляд, именно данные намерения стали причиной того, что меннониты пожелали подтверждения своих привилегий, что и привело ко всем известному «Делу Варкентина» [44]. Важно, что критика колонизационной программы звучала не в адрес самих колонистов, а, скорее, в адрес чиновников и политиков. И когда в июле 1841 г. граф Киселёв посетил меннонитов и духоборов в рамках инспекции сельского хозяйства, он остался весьма доволен хозяйственным состоянием поселенцев [17, с. 85 ]. Об изменении податных условий меннонитов власти задумались после экспедиции П. Кеппена в 1841 г., однако их земельная подать возросла лишь в 1862-1863 гг. [39, с. 133]. Таким образом, и за десятилетия до Самарина - первого идеолога немецкого вопроса - высказывались неодобрительные голоса о колонизации. Они, однако, ввиду определённых обстоятельств, не были столь логично изложены и не всегда были услышаны.

В процессе колонизации было достаточно примеров прямого пренебрежения благополучием своих крестьян (великороссов и малороссов) во имя обеспечения успешного проведения колонизационной программы и возможности отрапортовать вышестоящим органам. В качестве иллюстрации можно упомянуть прецедент о возникновении швабского поселения, отраженный в переписке (за 1828-1829 гг.) между министром внутренних дел Российской империи А. А. Закревским и графом М. С. Воронцовым. Последний выступал против требования властей поселить швабов на месте ранее существовавшего поселения (около 50 семей) близ Аккермана [37]. Воронцов пояснял: «Я люблю колонистов и всякое новое водворение в пустом сем крае, но имея миллион земли, никем не занятой, не могу понять возможность или пользу разорять деревню, за несколько лет выстроенную, и выгнать людей, заведших уже хозяйство, для вновь прибыть имеющих, и которым можно дать сколько угодно земли в тех окрестностях без обиды кому бы то ни было (!)...» [37, с. 53]. Воронцов бесконечное количество раз убеждал вышестоящих чиновников, что «выгонять целую деревню есть вещь и безрасудная, и, можно сказать, криминальная» [37, с. 55]. Он также сообщал центральному ведомству, что местных жителей подвергали насильственному перемещению. Люди противились переселению, однако их «.по шеям выгоняли», а исполнительные «чиновники не стыдились лгать для успеха в сем намерении» [37, с. 57]. Данный пример является ещё одним подтверждением того факта, что одной из главных причин возникшего во время колонизации диспропорционального положения между этническими группами является не только колонизационная программа, но и способы её воплощения, которые не всегда были безупречными и во многом зависели от человеческого фактора, а в данном случае - от отношения ответственных за реализацию проекта людей на местах.

Состояние немецких колоний резко контрастировало с положением российских деревень. Описывая «Привилегии» меннонитов и требуя от них новых хозяйственных успехов, А. Фадеев в одном из писем И. Корнису (от 13 июля 1831 г.) в который раз повторял: «.Государство даровало меннонитам привилегии, так как оно верило, что меннониты будут способны выполнить требования власти. Меннониты получили самое лучшее положение по сравнению со всеми русскими поселенцами и государственными крестьянами, особенно это касается системы обложения, права использовать прибыли от пивоварения на благо общины, большие наделы земли по сравнению с другими иноземными переселенцами, и наконец, освобождение от воинской повинности.» [51, р. 277]. Далее Фадеев признает, что «меннониты уже показали себя лучшими своими стараниями и успехами в области отдельных отраслей хозяйства. Их деревни хорошо устроены и поддерживаются местными жителями в полном порядке. Они ведут тихий и мирный образ жизни, и их поведение достойно уважения. О них с похвалой отзывается власть и те, кто посещал селения.» [там же]. В данном мотивационном послании очень кратко, но опять же представлен визуальный ряд того, что могли видеть в селениях (в том числе и в большинстве колонистских) их чиновники-надзиратели, путешественники или же случайные посетители - соседи. Для нас важно признать, что успехи колонистов власти напрямую связывали с привилегиями.

В данной публикации нет необходимости заново описывать права колонистов, показывать их преимущества в сравнении с фактически бесправным положением местного крестьянского населения, поскольку данный анализ был неоднократно проделан в работах современных авторов [8]. Однако, на наш взгляд, следует порассуждать о психологической природе обвинений, сформулированных против немцев вначале публицистами, а затем политиками середины Х1Х ст. Примем во внимание, что причерноморские немцы стали мишенью для критики и преследований после того, когда Ю. Ф. Самарин описал ситуацию в Остзейских губерниях [40]. Уже в 1840-1860-х гг. в работах российских публицистов были представлены следующие положения немецкой проблемы: 1) был поднят вопрос о привилегированном положении немцев и несовершенстве внутренней политики относительно колонизации и нетитульных этнических групп; 2) звучали призывы к реформированию и правовой унификации относительно условий развития немецкоязычного населения как важнейшей государственной задачи; 3) шла речь об опасности германизации. И. С. Аксаков именовал немцев «паразитами и чужеядью», которые живут замкнуто, развивают племенной инородческий патриотизм и сепаратные настроения на окраинах [1, с. 63]. Были сформулированы тезисы о «внутренних врагах» и «верном оплоте», «государствах в государстве», безмерном расширении немецкого землевладения, преданности и лояльности; 4) М. Н. Катков предупреждал своих читателей о том, что немецкий этнос имеет высокий потенциал культурного влияния. Он упоминал евреев, которые в религиозной практике использовали немецкие тексты [30]; 4) были высказаны идеи о необходимости языковой реформы; 5) прозвучал призыв к консолидации подданных против внутреннего врага и так далее. Таким образом, «мобилизация» российской нации (известное выражение Б. Андерсена) происходила по антагонистическому сценарию «союза против».

При попытке соотнесения данных тезисов с реалиями колонизации становится абсолютно очевидным, что те обвинения, которые в дальнейшем были выдвинуты против колонистов (замкнутость и сохранение социальной/культурной дистанции, рост землевладения, религиозная и языковая замкнутость, низкая система налогообложения, надконкурентные условия), были невольно «спровацированы» программой и методами самой колонизации, а следовательно, и властью. Никто не будет отрицать, что предоставляя льготы «тем, кому положено», кто ими мог конструктивно воспользоваться, власти добились успешных результатов экономической инкорпорации региона в состав Российской империи. Развивая новые земли, ведя торговлю и в южном, и в северном направлении, формируя отдельные виды промышленности и торгуя своими изделиями, колонисты объективно делали Юг всё более российским. Оказавшись в надконкурентных условиях (вовсе не по своей вине), колонисты и меннониты действовали исключительно в рамках созданного для них правового поля и согласно логике социально-экономического развития их колоний, согласно правилам их отношения к событиям. Тем не менее, в ходе развития «немецкого вопроса» как националистического концепта ответственность за «ошибки» власти была перенесена на самих колонистов. Другими словами, просчеты колонизации были использованы для «пробуждения» ресентимента.

«Пробуждение» ресентимента. На наш взгляд, ресентимент является важным пояснением и психологическим обоснованием социального поведения тех субъектов «немецкого вопроса», которые в ходе его развития заняли враждебную по отношению к немцам позицию. Термин «ресентимент» обозначает психологический комплекс состояний бессилия, затаенной обиды, мстительности, трусости. Его смысл также кратко характеризует его название как «синдром ущербной агрессивности». Впервые в социально-психологическом контексте понятие было интерпретировано Ф. Ницше в работе «К генеалогии морали» [31]. В работе философа ресентимент представлен как мораль рабов, которая противостоит морали господ. Как заметила Н. Гундорова, ресентимент обладает значительным креативным потенциалом, «который служит способом и оружием самоутверждения слабого в отношениях с сильным» [14]. Люди, как писал Ницше, страдают больше не от природных катастроф, а от социальных неурядиц, в результате которых массы психологически испытывают ресентимент, то есть психическую депрессию, для которой характерны чувства униженности, собственной ущербности, затаенной обиды, подавляемой мстительности, парализующего волю бессилия. Не имея возможности, силы воли или других качеств для позитивного прорыва и переживая неудачи, субъект создает образ «врага», чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи [4]. На наш взгляд, коллективный ресентимент, свойственный не отдельному индивидууму, а определённой социальной группе, возникает тогда, когда по разным причинам общество вдруг оказывается связанным общей эмоцией ненависти, комфортной для многих членов общества, вовлеченных в сферу глобальной «раздражающей» социум проблемы.

Анализ современных исследований относительно ресентимента, а также наши собственные наблюдения позволили сформулировать следующие обстоятельства появления ресентимента как проявления общественной/ групповой психологии:

1) его нередко используют политики, когда хотят снять с себя ответственность за неудачи. Они навязывают обществу образ врага, тем самым переводя внимание «недовольных» с себя на других, более благополучных членов социума, которые объявляются по определённым признакам виновными в бедах и несчастиях общества;

2) использование ресентимента приводит к временной консолидации отдельного социума, который видит общего врага и пытается совместными усилиями противостоять ему. Возникает объединяющая всех негативная групповая эмоция, которая, однако, является временным, отвлекающим фактором и не способствует поиску решения истинной проблемы социума. Проблема, таким образом, переносится «во вне», отторгается и не связывается с членами данного коллектива/социума/группы. Проблема не решается, и данное, страдающее ресентиментом общество неизбежно оказывается на пороге нового кризиса, при этом его консолидация оказывается непрочной. По выражению М. Шелера, «непродуктивность ресентимента состоит в том, что формируется негативная эмоция, обладающая непродуктивным качеством» [48];

3) ресентимент «награждает» своих носителей эффектом мнимого «морального воздаяния», который часто не указывает на истинного виновника, а «назначает» его, но при этом возвращает чувство самоуважения и собственного достоинства самому обществу, в нашем случае - низам (и не только), поскольку снимает с них ответственность, вопервых, за собственные поражения/неуспех, а во-вторых, за те бесчинства, которые в дальнейшем могут совершаться носителями ресентимента. Психоэмоциональным аффектом насилия сплачивается сообщество, а для отдельного индивида насилие становится средством духовного освобождения от бремени чувства неполноценности;

4) в обществе, поражённом ресентиментом, формируется особая система отношений, которая отрицает право на существование в обществе той социальной группы, которая рассматривается (часто незаслуженно) в качестве врага. Проведя анализ взаимоотношения различных культур, Ю. М. Лотман высказал идею о том, что межкультурный диалог между различными по уровню развития культурами включает в себя три закономерных стадии. Первая из них характеризуется стремлением одной из культур освоить более богатое духовное наследие более сильного партнёра. На следующей стадии происходит «присвоение» заимствованных идей, их своеобразная «национализация», узаконивание: культура как бы пытается «убедить» себя в том, что заимствованные идеи и духовный опыт уже давно существовали в ней самой и являются ее законной «собственностью». И наконец, третья стадия диалога сопровождается растущей неприязнью к той культуре, которая изначально была источником положительного культурного наследия [46]. Фактор отторжения более авторитетной культуры, таким образом, является предсказуемым явлением и также объясняется ресентиментом;

5) в результате ресентимента повышается градус агрессии в обществе, которое всё более теряет свойство сострадания к назначенным им врагам. Ницше пояснял это следующим образом: «Как много уважения к своим врагам несет в себе благородный человек! Представьте же теперь себе «врага», каким измышляет его человек ресентимента, и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет «злого врага», злого как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает, и «доброго» - самого себя!» [31, с. 427]. По Шелеру, ресентимент сложно искоренить. Он обладает свойством цикличности и все время возвращается, что вызывает состояние «послечувства», или «новоощущения». Такое состояние превращается в некую психологическую установку [14]. Ресентимент связан не только с местью, но и с фантазией: удерживание и повтор негативной эмоции погружает в некий иллюзорный и фантастический мир, из которого, по Шелеру, невозможно вырваться [48].

Ресентимент российского крестьянства как самой обездоленной части даже не общества, но населения государства, которое находилось вне системы гражданского общества, но прошло через сервильное прошлое, имел множественное приложение. Он мог быть направлен против любого собственника и, прежде всего, против дворянства. Однако одна из первых форм ресентимента низов российского общества возникла и в рамках антинемецкой риторики.

Ресентимент, как объяснительная эмоция в условиях развития немецкого вопроса, стал формироваться в середине Х1Х ст. Поскольку в подсознательном прошлом крестьянства и в этнических автостереотипах, как было сказано, преобладали нейтральные эмоции, для пробуждения ресентимента необходима была инициатива (вольная или невольная) / желание отдельных лиц, которые своей риторикой и убеждениями могли нарушить ранее установленное эмоциональное равновесие. Безусловно, в Х1Х ст. речь не шла о манипулировании, подобном современным политическим технологиям. В работах Ю. Ф. Самарина,

М. Н. Каткова, И. С. Аксакова поднимались вопросы социальной справедливости, правовой унификации, эффективности администрирования окраин. О колонистах много говорили и «на местах». Риторика антинемецкой и антиколонистской пропаганды слились в 1860-1870-е гг. - десятилетие реформ. При этом парадокс ситуации состоял в том, что, вовлекая российское крестьянство в рассуждения или (чаще) действия в духе национализма, образованное общество, наконец-то, делало его частью российского общественного мнения, вовлекало его в социальные процессы.

Связывая коллективный ресентимент с историей развития «немецкого вопроса» и низового национализма, обратим внимание на факторы, которые обусловили данную связь. Наша задача состоит в том, чтобы ответить на вопрос, почему ресентимент относительно немецкого населения стал возможен и риторика о «внутренних врагах» сработала, то есть проявилась в дальнейшем в форме бытового/низового национализма. Причины этого, на наш взгляд, следует искать в следующих характеристиках крестьянства (малороссов и великороссов), а также частично всего российского общества:

1) в доверчивости и низкой образованности крестьянства, их доверительно-наивным отношением ко всему, что исходило «сверху» - от барина, чиновника, царя. Благодаря этим качествам, низы легко было убедить и переубедить, превратив своих «других» в чужих «других»;

2) в низкой информативности о жизни окружающего их населения и истинных проблемах «других». Жизнь немецкоязычных колоний была для многих окружающих идеальной и необъемной линейной картинкой: прибыли - получили привилегии - процветают. Проблемы, сложности, каждодневный труд колонистов были скрыты от большинства окружающих. Критика немецкого населения пришла в Причерноморские колонии благодаря Остзейскому вопросу. Как показывают современные исследования, во многих отношениях положение прибалтийских окраин, история жизни их немецкого населения в составе империи, их статус существенно отличались от подобных характеристик Причерноморских немцев [3]. Однако механизм убеждения заработал, и ему легко поверили. Едва ли кто-либо думал о соответствии обвинений и истины, в том числе и потому, что в социальной памяти был сохранен и некоторый негативный опыт контактов, который стал возводиться в абсолют;

3) следует обратить внимание и на социально-психологический климат эпохи - исторический момент возникновения и развития немецкого вопроса. В середине XIX ст. Российская империя находилась на пороге реформ - кардинальных изменений, когда различные социальные группы, переживающие кризис социальной идентичности (особую ситуацию сознания, когда большинство социальных категорий, с помощью которых человек определял своё место в обществе, утратили свои ценности), были вовлечены в процессы социального расслоения. Данные обстоятельства существенно контрастировали с условиями конформистского общества (о нём речь шла во второй части нашей публикации), когда человек находился в прямой зависимости от традиционных установок, ранее выработанных группой. Эпоха перемен середины XIX ст. принесла с собой хозяйственные трудности, политическую нестабильность, вызванные обстоятельствами Крымской войны и подготовкой земельной реформы. Такие трансформационные периоды характеризуются увеличением индивидуального и группового напряжения, агрессивностью, попыткой перенести ответственность на другого, упростить ситуацию путем формирования образа индивидуального и группового врага. В таких условиях с особой лёгкостью формируются эмоциональные группы;

4) в условиях переходного исторического периода общество лишается стабильности, веры в свою жизнестойкость, а следовательно, утрачивает толерантность. Заметим, что толерантность - это качество устойчивого и уверенного в себе социума, осознающего надёжность собственных позиций, а потому открыто признающего права других быть разными [36, с. 74]. Таким образом, ресентимент является закономерным проявлением неудовлетворённости социума, прежде всего, самим собой. Характерно, что в условиях ресентимента психологический опыт отдельных этнических групп меняет свою направленность, и восприятие действительности меняет свою валентность - с нейтральной (толерантной) на негативную, что влечет за собой изменение группового поведения. Для объяснения данного явления обратимся к исследованиям А. Тешфела. Его теория социальной идентичности основывается на следующих позициях: 1) индивид, считая себя членом определённой социальной группы, стремится оценить её позитивно по сравнению с другими релевантными группами; 2) для данного сравнения проводится сопоставление своей социальной группы и конкурентной группы, что имеет эмоциональное сопровождение; 3) если такое сравнение происходит не в пользу собственной идентичности, происходит «переживание» отношения к своей группе через проявление различных чувств - от любви и гордости до ненависти, обиды [52, с. 72]. Добавим, что последнее также может привести не к осознанию необходимости самосовершенствования, а к ресентименту. В перспективе именно это приведёт к антинемецким погромам (на низовом уровне) и Ликвидационному законодательству (на государственном);

5) важным для пробуждения ресентимента был идеологический фактор. Именно появление немецкого вопроса как националистического концепта создало мнимую проблему реальной угрозы и вывело межэтническую ситуацию из равновесия. Главным путём активизации немецкой проблемы был путь «эмоционального заражения». Для убедительности из лабиринтов архетипической памяти извлекались факты опыта негативного взаимодействия. Идеологи национализма демонстрировали разность ментальных характеристик, но подавали их не нейтрально, а как проявление угрозы, мнимого германизма, который является источником бед Российского государства. Этнические особенности немецкого населения, их природа просто по факту их рождения и кровной принадлежности ставились в вину этнической группе. Более того, в негативных проявлениях «русскости» при описании положения крестьянства на Юге империи также обвиняли немцев, которые якобы своим присутствием способствовали закреплению данных качеств. Данное эмоциональное, а не рациональное воздействие эффективно сработало на почве восточнославянской ментальности. За десятилетия развития немецкой проблемы отдельные, неоднократно повторяемые позиции концепта приобретали эффект суггестивного внушения как воздействия, которое избегает рационального пояснения, сохраняется в архетипических структурах и приобретает форму априорного представления.

Выводы

Для Российской империи Х1Х ст. явилось периодом осознания необходимости, а затем мучительных попыток формирования национальной идеи. В ходе данного процесса российское общество не только дискутировало вопрос о составе нации, но и пристально оценивало возможных претендентов - многочисленное иноязычное население России, которое не принадлежало к титульной этнической группе, изучая его отдельные компоненты на предмет «полезности», толерантности и благонадёжности для огромного государства. Следует признать, что сценарий становления российского национализма пошёл не по пути консолидации, а по пути группового противопоставления, поисков и выделения часто мнимых антагонизмов, которые признавались большинством идеологов как непреодолимые. И, хотя в теоретическом обосновании различных националистических концептов, включая и «немецкий вопрос», основная роль была отведена элите и образованной части общества, важная практическая функция в розыгрыше националистического сценария выполнялась низами российского социума. Массы/низы, которые долгое время находились за пределами общества и присущих ему правовых возможностей, участвовали в продвижении «немецкого вопроса» на уровне бытового национализма. Для активации антинемецких настроений были использованы автостереотипы устойчивые представления, сформированные в ходе колонизации в результате близких и дистанционных контактов между отдельными этническими группами. Данные представления откладывались и сохранялись в области коллективного бессознательного и социальной памяти, но в условиях конформистского - строго регламентированного и домодерного переходного общества принимались отдельными субъектами скорее информационно-теоретически, как «данность о другом», имели нейтральный характер и были преимущественно лишены агрессивности. Лишь в ходе постепенной, но последовательной концептуализации и обоснования «немецкого вопроса», в условиях системного социального кризиса, который разразился в империи со второй трети Х1Х ст., упомянутые автостереотипы были «разбужены» и заново переосмыслены. Им были отведены инструментальные функции формирования ресентимента. Ресентимент как «дух мщения» (чувство, сложный комплекс переживаний, в ходе проявления которого логика разума отступает, а хаос эмоций преобладает) был использован сторонниками национализма для сплочения общества вокруг титульной этнической группы, формирования эмоциональных сообществ и решения ими своих разноплановых задач (личных, экономических, политических) для устранения конкуренции со стороны наиболее стабильных и успешных этнических групп, включая немцев. В течение всего долгого периода развития немецкого вопроса ресентимент выступил как психологический мотиватор группового агрессивного поведения низов российского общества в межэтнических конфликтах.

Библиографические ссылки

1. Аксаков И. С. По поводу «Окраин» Ю. Ф. Самарина //Аксаков И. С. Полн. собр. соч. М.: Типография М. Г. Волчанинова, 1887. Т. 6. Прибалтийский вопрос. Внутренние дела России. С 62-69.

2. Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Зарубежная социальная психология XX столетия: Теоретические подходы: Учеб. пособие для вузов. М.: Аспект Пресс, 2002. 287 с.

3. Андреева Н. С. Прибалтийские немцы и российская правительственная политика в начале ХХ века. СПб: Изд. дом «Мир», 2008. 312 с.

4. Апресян Р. Г. Ресентимент и историческая динамика морали // Этическая мысль. М., 2001. Вып. 2. С. 27-40.

5. Афанасьєва Л. В., Денисов І. Г., Орлов А. В., Попенко Я. В. Проблема національної ідентичності та менталітету в етнонаціональному бутті // Етнокультурний ландшафт Північного Приазов'я. Монографія / ред. Афанас'єв Л. В., Крилова М. В. Запоріжжя - Мелітополь: МДПУ, 2004. 276 с.

6. Безносова О. Екатеринославская губерния: Terra incognita евангельского движения в Российской империи (середина XVIII в. 1917 г.). Stainhaden: Samenkorn, 2014. 543 с.

7. Бойко А. Південна Україна останньої чверті XVIII стол. Запоріжжя: РА «Тандем-У», 1997. 204 с.

8. Брандес Д. Причерноморские немцы // Немцы России: Энциклопедия: в 4 т. М.: ЭРН, 2006. Т. 3. С. 153-165.

9. Брук С. И. Кабузан В. М. Численность и расселение украинского этноса в XVIII - нач. ХХ в. // Советская этнография. 1981. № 5. С. 23-24.

10. Венгер Н. В. «Німецьке питання» в оцінці І. С. Аксакова та Ю. Ф. Самаріна: діалог з російським суспільством у десятиліття Великих реформ (1860-1870) // Вопросы германской истории.Д.: Видво ДНУ, 2011. С. 30-52.

11. Винницкий И. Заговор чувств или русская история на «эмоциональном повороте» // Новое литературное обозрение. 2012. № 5. С. 441-460.

12. Гавел «Корнис И. И.: биографии сельских хозяев» // Журнал министерства государственных имуществ.1848. Ч. 29. № 10-11. С. 294.

13. Готлиб Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповедания и других достопамятностей: в 4 ч. СПб: Изд-во Ивана Глазунова, Академии наук 1799. 446 с.

14. Гундорова Т. Транзитная культура и постколониальный ресентимент // НЛО - 2017. № 2. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2017/ 2/tranzitnaya-kultura-i-postkolonialnyj-resentiment. html (дата:зверенення 30.04.18)

15. Елисеева О. И. Геополитические проекты Г. А. Потёмкина. М.: Институт Российской истории РАН, 2000. 342 с.

16. Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф Д. П. Киселёв и его время: в 4 т. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1882. Т. 1. 448 с.

17. Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф Д. П. Киселёв и его время: в 4 т. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1882. Т. 2. 355 с.

18. Заблоцкий-Десятовский А. П. О крепостном состоянии в России // Граф П. Д. Киселёв и его время. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1882. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1882. Т. 4. 309 с.

19. Кабузан В. М. Заселение Новороссии в XVIII - первой половине XIX в. М.: Наука, 1876. 307 с.

20. Карагодин А. И. История Запорожского края (1770-1919). Запорожье: ЗГУ, 1998. 285 с.

21. Контеніус С. X. про іноземну колонізацію Південної Росії: Збірка документів. 1801-1829 рр. / укл. ред. О. В. Айсфельд. Одеса: Астропринт, 2003. 76 с.

22. Костомаров Н. Об историческом значении русской народной поэзии // Костомаров М. І. Слов'янська міфологія. К., 1994. 382 с.

23. Корж. От Сечи Запорожской: Устное повествование бывшего запорожца, бывшего жителя Екатеринославской губернии и уезда. Днепропетровск: Собор, 1991. 63 с.

24. Кутковая Е. С. Дискурс-анализ эмоций и теория позиционирования в исследовании социального события // Психологические исследования. 2014. № 7. URL: http://psystudy.ru/index.php/ num/2014v7n34/958-kutkovaya34.html (дата звернення: 30.04.18).

25. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985. 556 с.

26. Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа / сост. А. Д. Кошелев. М.: Гнозис, 1994. С. 17-263.

27. Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем. Москва: Тип. Августа Семена при Мед.хирург. акад., 1827. 234 с.

28. Мєшков Д. Життєвий світ причорноморських німців (1781-1871). Київ: ТОВ «Видавництво Кліо», 2017. С. 246-325.

29. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): в 2 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. Т. 1. 548 с.

30. Московские ведомости. 1866.-№ 53. С.154.

31. Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. С. 407-534.

32. Новицкий Я. Остров Xортица на Днепре, его природа, история, древности // Новицкий Я. Твори в 5-ти т. Запоріжжя: ПП «АА Тандем», 2007. Т. 1. С. 350-410.

33. Новицкий Я. С берегов Днепра: Путевые заметки и исследования // Новицкий Я. Твори в 5-ти т. Запоріжжя: ПП «АА Тандем», 2007. Т. 1. 508 с.

34. Новицкий Я. Урочища, балки, річки, скелі, острови, міста і містечка Запорізького краю // Новицкий Я. Твори в 5-ти т. Запоріжжя: ПП «АА Тандем», 2007.Т. 2. С. 160-242.

35. Олексеенко С. Бердянский уезд в сельскохозяйственном отношении // Известия Петровской земледельческой и лесной академии. М., 1889.

36. Орбан-Лембрик Л. Толерантність як основа адекватних взаємин у полікультурному світі // Соціальна психологія. 2008. № 4. С. 73-93.

37. Переписка министра внутренних дел Российской Империи А. А. Закревского с графом Воронцовым М. С. (1828-1829) // Река времён: в 2 кн. М.: Эллис Лак, 1995. Кн. 1. С. 49-69.

38. Почебут Л. Г. Социальная психология толпы. СПб., 2004. 231 с.

39. Российский государственный исторический архив (Россия, г. Санкт-Петербург) (далее РГИА). Ф. 1181. Оп. 18. Д. 71, 1861.

40. Самарин Ю.Ф. Окраины России. Вып. 1 // Самарин Ю. Ф. Сочинения: в 8 т. СПб: Тип. А. И. Мамонтова и Ко, 1980. Т. 8. С. 1-177.

41. Самарин Ю. Ф. Сочинения: в 12 т. М.: Д. Самарин, 1877-1911. Т. 7 (1889). 659 с.

42. Сас П. М. Запорозьких козаків система цінностей // Енциклопедія історії України: у 10 т. / Редкол.: В. А. Смолій та ін.; Інститут історії України НАН України. К.: Наук. думка, 2005. Т. 3. 672 с.

43. Синкевич З. В. Социология и психология национальных отношений: учебное пособие. СПб.: Издательство Михайлова В. А. 203 с.

44. Стэйплз Дж. Религия, политика и меннонитская Жалованная грамота в начале ХІХ в. в России: Пересмотр дела Варкентина // Вопросы германской истории. Днепропетровск: РВВ ДНУ, 2003. С. 4-22.

45. Татаренко Д. Етнічні кордони та міжетнічна толерантність // Політичний менеджмент. К., 2004. № 5. С. 31-29.

46. Чернышова А. В. Понятие культуры в структурно-семиотической концепции Ю. М. Лотмана // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2011. № 5: в IV ч. Ч. III. C. 184-187.

47. Шаталов Д. Уявлення про козацтво. Українське козацтво у суспільній думці другої половини XVIII - першої половини ХІХ ст. Дніпро: Домінанта Прінт, 2016. 256 с.

48. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей / пер. с нем. А. Н. Малинкина. СПб.: Наука; Университетская книга, 1999. Режим доступа: www.max-scheler. spb.ru/content/view/86/37 (дата обращения: 17.02.2017).

49. Яворницкий Д. Запорожье в остатках старины и преданиях народа: в 2 ч. К.: Веселка, 1995. Ч. 1. 447 с.

50. Epp D. Johan Cornies. Winnipeg, Manitoba, 1995. 137 p.

51. Transformation on the Southern Ukrainean Steppe: Letters and papers of Johann Cornies / trans. Ingrid Epp, ed. H.L. Dyck, I. Epp, J.R. Staples. Toronto, Buffalo, London: University of Toronto Press, 2015. 576 p.

52. Turner J., Giles H. The experimental social psychology of intergroup behavior // Intergroup Behavior. Oxford, 1981. P. 66-101.

References

1. Aksakov I.S. (1887) Po povodu «Okrain» YU.F.Samarina [Regarding the «Outskirts» by Yu.]. vol. 6, pp. 62-69.

2. Andreyeva G. M., Bogomolova N. N., Petrovskaya L. A. (2002) Zarubezhnaya sotsial'naya psikhologiya XX stoletiya: Teoreticheskiye podkhody [Foreign social psychology of the XX century: Theoretical approaches: manual for Universities]. Moscow: The Aspect of Press. (in Russian).

3. Andreyeva N.S. (2008) Pribaltiyskiye nemtsy i rossiyskaya pravitel'stvennaya politika v nachale XX veka [Baltic Germans and Russian government policies in the early twentieth century]. St. Petersburg: the World. (in Russian).

4. Apresyan R. G. (2001) Resentiment i istoricheskaya dinamika morali [The resentment and the historical dynamics of morality]. Ethical Thought, p. 2, pp. 27-40.

5. Afanas'yeva L. V., Denysov I. H., Orlov A. V., Popenko yA. V. (2004) Problema natsional'noyi identychnosti ta mentalitetu v etnonatsional'nomu butti [The problem of national identity and mentality in ethnic-national everyday life]. Zaporozhye - Melitopol. (in Ukrainian).

6. Beznosova O. (2014) Yekaterinoslavskaya guberniya: Terra incognita yevangel'skogo dvizheniya v Rossiyskoy imperii (XVIII v. - 1917 g.) [Ekaterinoslav Province: Terra incognita of the evangelical movement in the Russian Empire (18th century - 1917). Stainhaden: Samenkorn. (in Russian).

7. Boyko A. (1997) Pivdenna Ukrayina ostann'oyi chverti 18 stol. [Southern Ukraine at the last quarter of XVIII-th century]. Zaporozhye. (in Ukrainian).

8. Brandes D. (2006) Prichernomorskiye nemtsy [Black Sea Germans] Nemtsy Rossii: Entsiklopediya [Germans of Russia: Encyclopedia]. vol. 3, pp. 153165.

9. Bruk S. I. Kabuzan V. M. (1981) Chislennost` i rasseleniye ukrainskogo etnosa v 18 - nach. XX v. [The number and resettlement of the Ukrainians in XVIff-th - at the beginning of XX-th century]. Soviet ethnography, no. 5, 23-24.

10. Venher N. V. (2011) «Nimets'ke pytannya» v otsintsi I. S. Aksakova ta YU. F. Samarina: dialoh z rosiys'kym suspil'stvom u desyatylittya Velykykh reform (1860-1870) [The “German Question”'s enterpretation by I.S. Aksakov and Yu.F. Samarin: A Dialogue with Russian Society in the Decade of Great Reforms (1860 - 1870)]. Questions of German History, pp. 30-52.

11. Vinnitskiy I. (2012) Zagovor chuvstv ili russkaya istoriya na «emotsional'nom povorote» [Conspiracy of feelings or Russian history at the “emotional turn”]. New Literary Review, no. 5, pp. 441-460.

12. Gavel, (1848) «Kornis I. I.: biografii sel'skikh khozyayev» [Cornies J.: Biographies of the farmers]. Journal of the Ministry of State Domains. p. 29, no. 10-11, pp. 294.

13. Gotlib G. (1799) Opisaniye vsekh obitayushchikh v Rossiyskom gosudarstve narodov, ikh zhiteyskikh obryadov, obyknoveniy, odezhd, zhilishch', uprazhneniy, zabav, veroispovedaniya i drugikh dostopamyatnostey [Inventory of all the peoples living in the Russian state, their everyday rituals, customs, clothing, housing, exercises, funs, religion and other traits]. St. Petersburg. (in Russian).

14. Gundorova T. (2017) Tranzitnaya kul'tura i postkolonial'nyy resentiment [Transit Culture and Postcolonial Resentiment]. New Literary Review, no. 2, Available at: http://magazines.russ.ru/nlo/2017/ 2/ tranzitnaya-kultura-i-postkolonialnyj-resentiment. html (accessed 30.04.18).

15. Yeliseyeva O. I. (2000) Geopoliticheskiye proyekty G. A. Potomkina [Geopolitical projects of G. A. Potemkin]. Moscow. (in Russian).

16. Zablotskiy-Desyatovskiy A. P. (1882) Graf D. P. Kiselov i yego vremya [Count D.P. Kiselyov and his time]. vol. 1, St. Petersburg. (in Russian).

17. Zablotskiy-Desyatovskiy A. P. (1882) Graf D. P. Kiselov i yego vremya [Count D.P. Kiselyov and his time]. vol. 2, St. Petersburg. (in Russian).

18. Zablotskiy-Desyatovskiy A. P. (1882) Graf D. P. Kiselov i yego vremya [Count D.P. Kiselyov and his time]. vol. 4, St. Petersburg. (in Russian).

19. Kabuzan V. M. (1976) Zaseleniye Novorossii v XVIII - pervoy polovine XIX v. [Settlement of the New Russia in the XVIII - first half XlX-th century]. Moscow. (in Russian).

20. Karagodin A. I. (1998) Istoriya Zaporozhskogo kraya (1770-1919) [History of Zaporozhye Region (1770-1919)]. Zaporozhye. (in Russian).

21. Kontenius S.KH. pro inozemnu kolonizatsiyu Pivdennoyi Rosiyi: Zbirka dokumentiv. 1801-1829 rr. (2003) [Kontenius S.Kh. about foreign colonization of the Southern Russia: collection of documents. 1801-1829]. Odessa: Astroprint. (in Ukrainian).

22. Kostomarov N. (1994) Ob istoricheskom znachenii russkoy narodnoy poezii [On the historical significance of the Russian folk poetry]. Slavic mythology. Kiev. (in Russian).

23. Korzh. (1991) Ot Sechi Zaporozhskoy: Ustnoye povestvovaniye byvshego zaporozhtsa, byvshego zhitelya Yekaterinoslavskoy gubernii i uyezda [From Sich Zaporozhskaya: Oral narration of a former Zaporozhets, a former resident of Yekaterinoslav province and uyezd]. Dnepropetrovsk: Cathedral. (in Russian).

24. Kutkovaya Ye. S. Diskurs-analiz emotsiy I teoriya pozitsionirovaniya v issledovanii sotsial'nogo sobytiya [Discourse analysis of emotions and the theory of positioning in the study of a social event]. Available at: http://psystudy.ru/index.php/num/2014v7n34/958-kutkovaya34.html (accessed 30.04.18).

25. Levi-Stross K. (1985) Strukturnaya antropologiya [Structural Anthropology]. Moscow. (in Russian).

26. Lotman yU. M. (1994) Lektsii po struktural'noy poetike [Lectures on structural poetics]. Yu.M. Lotman and Tartu-Moscow semiotic school, pp. 17-263.

27. Malorossiyskiye pesni, izdannyye M. Maksimovichem (1928) [Malo-Russian songs, published by M. Maksimovich]. Moscow. (in Russian).

28. Myeshkov D. Zhyttyevyy svit prychornomors'kykh nimtsiv (1781-1871) [The Life World of the Black Sea Germans (1781-1871)]. Kiev. (in Ukrainian).

29. Mironov B. N. (1999) Sotsial'naya istoriya Rossii perioda imperii (XVIII - nachalo ХХ v.) [The social history of Russia in the period of the Empire (XVIII - beginning of the XX-th century)]. vol. 1, St. Petersburg. (in Russian).

30. Moskovskiye vedomosti (1866) [Journal «Moscow Vedomosty»]. no. 53, pp. 154.

31. Nitsshe F. (1990) K genealogii morali [To the genealogy of morality]. vol. 2, pp. 407-534.

32. Novitskiy YA. (2007) Ostrov Khortitsa na Dnepre, yego priroda, istoriya, drevnosti [Island Khortytsya on the Dnieper, its nature, history, antiquity]. Novitsky J. Studies: in 5 vol, vol. 1, pp. 350-410.

33. Novitskiy YA. (2007) S beregov Dnepra: Putevyye zametki i issledovaniya [From the banks of the Dnieper River: Travel notes and studies]. Novitsky J. Studies: in 5 vol, pp. 178.

34. Novytskyy YA. (2007) Urochyshcha, balky, richky, skeli, ostrovy, mista i mistechka Zaporiz'koho krayu [Drains, beams, rivers, rocks, islands, cities and towns of Zaporozhye region]. Novitsky J. Studies: in 5 vol., vol. 2, pp. 160-242.

35. Olekseyenko S. (1889) Berdyanskiy uyezd v sel'skokhozyaystvennom otnoshenii [Berdyansk district in agricultural terms]. News of the Petrovsky Agricultural and Forestry Academy, pp. 75.

36. Orban-Lembryk L. (2008) Tolerantnist' yak osnova adekvatnykh vzayemyn u polikul'turnomu sviti [Tolerance

a. as the basis of adequate relationships in the multicultural world]. Social psychology, no. 4, pp. 73-93.

37. Perepiska ministra vnutrennikh del Ros. Imperii A. A. Zakrevskogo s grafom Vorontsovym M. S. (1828 - 1829) [Correspondence between the Minister of the Interior A.A. Zakrevsky and Count Vorontsov M.S. (1828-1829)]. The River of Times: in 2 vol., vol. 1, pp. 49-69.

38. Pochebut L. G. (2004) Sotsial'naya psikhologiya tolpy [Social psychology of the crowd]. St. Petersburg. (in Russian).

39. Russian State Historical Archive (Russia, St. Petersburg) (as RGIA), f. 1181, inventory 18, file 71, 1861.

40. Samarin YU. F. (1980) Okrain Rossii [Outskirts of Russia]. Samarin Yu.F. Researches: in 8 vol., vol. 8, pp. 1-177.

41. Samarin YU. F. Sochineniya: v 12 t. (1889) [Samarin Yu.F. Researches: in 12 vol.]. vol. 7, Moscow. (in Russian).

42. Sas P. M. (2003) Zaporoz'kykh kozakiv systema tsinnostey [Zaporozhian Cossacks' system of values]. Encyclopedia of History of Ukraine: in 10 vols., vol. 3, Kiev. (in Ukrainian).

43. Sinkevich Z. V. Sotsiologiya i psikhologiya natsional'nykh otnosheniy: uchebnoye posobiye [Sociology and psychology of national relations: textbook]. St. Petersburg. (in Russian).

44. Steyplz Dzh. (2003) Religiya, politika i mennonitskaya Zhalovannaya gramota v nachale KHKH v. v Rossii: Peresmotr dela Varkentina [Religion, politics and Mennonite Privilages at the beginning of the XIX-th century in Russia: Revision of Varkentin's case]. Questions of German history, pp. 4-22.

45. Tatarenko D. (2004) Etnichni kordony ta mizhetnichna tolerantnist' [Ethnic Borders and Interethnic Tolerance]. Political Management, no. 5, pp. 31-29.

46. Chernyshova A. V. (2011) Ponyatiye kul'tury v strukturn-semioticheskoy kontseptsii Yu. M. Lotmana [The notion of culture in the Y. M. Lotman's structural semiotic concept]. Historical, philosophical, political and legal sciences, cultural studies and art studies. Problems of theory and practice, no. 5, p. 3, pp. 184-187.

47. Shatalov D. (2016) Uyavlennya pro kozatstvo. Ukrayins'ke kozatstvo u suspil'niy dumtsi druhoyipolovyny XVIII -pershoyi polovyny XlX st.[ Opinian about the Cossacks. Ukrainian Cossacks in the public opinion of the second half of the XVIII - first half of the XIX-th century]. Dnipro: Dominant Print. (in Ukrainian).

48. Sheler M. Resentyment v strukture moraley [The resentment in the structure of morality]. Available at: http:// www.max-scheler.spb.ru/content/view/86/37 (accessed 17.02.17).

49. Yavornitskiy D. (1995) Zaporozhye v ostatkakh stariny i predaniyakh naroda: v 2 ch. [ Zaporozhye in the remnants of antiquity and the traditions of the people: in 2 vol.]. vol. 1, Kiev. (in Ukrainian).

50. Epp D. (1995) Johan Cornies. Winnipeg, Manitoba. (in English).

51. Transformation on the Southern Ukrainean Steppe: Letters and papers of Johann Cornies (2015). Trans. Ingrid Epp, ed. H.L. Dyck, I. Epp, J.R. Staples. Toronto, Buffalo, London: University of Toronto Press. (in English).

52. Turner J., Giles H. (1981) The experimental social psychology of intergroup behaviour. Intergroup Behaviour, pp. 66-101.

Размещено на Allbest.ru