Принципы подхода властей империи Мин к отношениям с монголами во второй половине XVI - начале XVII в.

Такие идейные стереотипы порождали соответствующие им представления о моральном облике и духовных качествах обитателей Великой степи, основываясь на которых минские политики формулировали принципы подхода к отношениям с монголами. Смысл этих представлений отчасти иллюстрирует сочинение «Обычаи и привычки северных инородцев Под девизом Хун'у с 1368 по 1644 г. правил император Чжу Юаньчжан (^ Л Э). Термин «бэйлу» (^Ь Й) или «северные инородцы (варвары, враги)» в минской официальной терминологии и административном лексиконе, в принципе, использовался для обозначения северных соседей Срединного государства, которыми в первую очередь являлись монголы.» (^ІЙРЩ), написанное в 1594 г. минским историком и философом, сановником имперской военной палаты Сяо Дахэном (ЙРс^), который с 1580 по 1588 г. служил на северной границе в должности губернатора области Нинся и был причастен к определению монгольской политики имперских властей. Открывает сочинение следующий пассаж: «Существование северных варваров состоит в том, чтобы приносить страдания и горести пограничью [Срединного государства], они не могут не грабить и не устраивать смуту». Далее автор продолжает: «После того как их твердо наставят на путь истинный, они отвращаются от военного промысла и предпочитают искать защиту и покровительство. Найдя же таковые, они разочаровываются в них и склоняются к тому, чтобы приносить дань, но, расставшись с сим последним стремлением, вновь берутся за оружие. Даже если употребить на то все силы Поднебесной, они все равно не усмирятся и не успокоятся. Если многолетние усилия будут потрачены на упорядочение у них одного, они нарушат другое» [21, л. 1]. Такая характеристика образа жизни и пристрастий «северных инородцев» вполне корреспондирует с общими принципами деления мира на Срединное государство и «варварскую периферию», присущими традиционной китайской идеологии. Суть этих принципов была точно выражена А.С. Мартыновым: «В представлении китайцев, все, что отличало их от «варваров», можно свести к двум основным моментам. Во-первых, окраинное положение «варваров» предопределило склонность их ко злу и неспособность выработать надлежащие нормы поведения (создать цивилизацию). Во-вторых, отсутствие цивилизации привело к тому, что в своем поведении они не руководствовались твердыми принципами, а вели себя в зависимости от обстоятельств..., поэтому им нельзя доверять» [7, с. 39]. Отсюда в логической последовательности возникал следующий принцип: «варвары» в силу несовершенства их бытия не могли не подпасть под влияние упорядочивающих воздействий власти китайского императора. «На императорское воздействие внешний мир реагировал двояко, Одни народы сразу покорялись ему. Их действия определялись как гуй шунь (0 Щ) - «предаться власти [императора], сообразуясь с [мировым законом]». Гуй шунь являлось нормальной типичной реакцией на императорское воздействие. Но были и досадные исключения, ни мин (й - «идущие против воли Неба».К ним приходилось применять силу, и затем их определяли как гуй сян (0 |ї% - «предавшиеся власти в результате капитуляции» [7, с. 42-43].

Что же касается минских властей и монголов, то первые никак не могли упустить отношения с последними из сферы своего пристального внимания, поскольку необходимость достижения гармонии в этой сфере (естественно, в том значении термина «гармония», которое было свойственно китайской политической доктрине) составляло одно из главных направлений «мироустроительной» деятельности правителей Поднебесной. Арсенал методов и средств, которым в данном случае оперировала китайская сторона, варьировал между упомянутыми выше «гуй шунь» и «гуй сян». При этом состояние минских государственных институтов и особенности проводимой ими политики, в том числе, их подход к отношениям с монголами, в значительной степени зависели от того, кто, как и когда управлял империей. Первые обладатели прав на «драконовый престол» во второй половине XIV - начале XV в. отличались склонностью к активным формам воздействия на «периферию», окружавшую Срединное государство. Наибольшими достижениями в этом смысле отмечена первая четверть XV в., когда на императорском троне восседал Чжу Ди, принявший девиз правления Юнлэ. За постоянные перемещения по просторам огромной империи современные историки порой именуют его «конным императором» [5, с. 205]. Юнлэ отличался постоянным и деятельным участием в управлении государством, не исключая и область внешней политики. По его инициативе совершались военные походы во Вьетнам, в страны южных морей многократно отправлялись грандиозные корабельные эскадры, демонстрировавшие богатство и мощь Китая. Но наибольшее внимание в отношениях с «варварской периферией» император уделял окончательному «усмирению» потерявших власть над Китаем монголов. С 1409 по 1424 г. направляемая им минская армия пять раз вторгалась в монгольские степи, и болезнь, приведшая к смерти, застала его в одном из таких походов [1, с. 358-359; 3, с. 36-42; 4, с. 103]. Следует заметить, что Юнлэ и его полководцам удалось преодолеть традиционную неспособность китайских войск к активным и эффективным действиям против монголов в глубине их кочевий, в отдалении от пограничных укреплений и баз снабжения. Формируя армию для походов за пределы Великой стены, «конный император» с присущими ему упорством и решимостью создал мощные кавалерийские соединения. К службе в них помимо китайцев, в основном выходцев из северных провинций, привлекались монголы, взятые в плен минскими войсками или добровольно перешедшие на их сторону. Такие соединения, во многом копировавшие организацию, оснащение и тактику кочевой конницы, использовались в качестве главной ударной силы в ходе военных кампаний против «северных инородцев» [2, с. 387]. Впрочем, цель этих кампаний, по справедливому указанию Н.П. Свистуновой, состояла отнюдь не в захвате и удержании под контролем монгольских территорий, а в физическом уничтожении сил враждебных Китаю кочевников или в их вытеснении из приграничных районов [22, с. 186, 229]. В китайских источниках задачи, которые решали в подобных случаях минские войска, определяются терминами «привести к повиновению» (Й) или «покарать» (і) непослушных воле императора «варваров». Именно так авторы «Мин ши», в частности, интерпретируют предназначение и результаты ударов, нанесенных минскими войсками в 1410 г. по восточномонгольским племенам, подконтрольным Аруктаю [6, л. 88], и в 1414 г. по ойратским кочевым объединениям, предводительствуемым Барсу Болодом [6, л.90]. Общее предназначение таких акций грозного императора Юнлэ, по мнению тех же авторов, не состояло только лишь в решении «монгольского вопроса», но служило примером для всей Поднебесной в том, чтобы «наказать ослушников и наставить на путь истинный заблудших»¹ [6, л.87].

Иными словами, и сам Юнлэ, и историки, впоследствии интерпретировавшие его деяния с позиций традиционной китайской политической доктрины, исходили из того, что главная цель военных походов, предпринятых империей Мин в первой четверти XV в. против «северных варваров», состояла в их насильственном обращении в состояние «предавшихся покорности в результате капитуляции» (или «гуй сян»). Следствием перехода в это состояние должен был явиться приезд «инородцев» к императорскому двору с «данью», т.е. с дарами, происходившими из мест их обитания. Причем, прибытие «варваров» с подобной миссией рассматривалось прежде всего как следствие внутреннего положения в самом Китае, как плод больших или меньших успехов, которых императорская власть добилась в главном для нее деле мироустройства [7, с. 43]. В этом контексте вполне естественно, что в «Мин ши» в качестве главного позитивного результата, который был достигнут «конным императором» в ходе войны с восточными монголами, приведен единственный факт: их правитель Аруктай принес дань лошадьми (цТ 3) [6, л. 88, 89]. Впрочем, из тех же соображений объяснимо и то, что после завершения (в той или иной степени успешного) карательных акций по отношению к непокорным кочевым «инородцам», минская армия не предпринимала попыток оккупации населенных ими территорий и всякий раз возвращалась в исходное положение за Великую китайскую стену. Имперские правительственные инстанции, в принципе, не использовали плоды военных побед, одержанных над монголами, для закрепления за собой их кочевий, для утверждения здесь китайской административной системы или для насаждения среди «северных варваров» образа жизни и обычаев, свойственных жителям Срединного государства.

Некоторым изъятием из этих общих правил, впрочем, скорее подтверждающим, чем опровергающим их действенность, выглядит стремление минских властей привлечь на свою сторону часть монгольских кочевых объединений и использовать их в качестве союзников, усиливающих военный потенциал империи, обращенный против враждебных ей степных «инородцев». Первый опыт в налаживании подобных контактов с «северными варварами» был обретен минской администрацией еще во второй половине XIV в. при основателе династии императоре Хун'у. Последний способствовал переходу на его сторону оставшихся в Китае после падения династии Юань монгольских воинских частей и включил их в подначальную ему армию [1, с.352]. В дальнейшем, после того как минские войска в 1388 г. разгромили монголов в битве у оз. Буир-нур, Хун'у повелел сформировать из покорившихся его власти урянхайских племен несколько военных поселений на северо-восточной границе Китая. «Таким образом, - пишет Д.В. Покотилов, - в 1389 году учреждено было три, так сказать, инородческих округа Доянь (й Ш ), Тайнин (Ш т) и Фуюй (^ ІЦ» [3, с. 15]. Изданный на сей предмет императорский указ предписывал их правителям «каждому в отдельности иметь подведомственные племена под твердым управлением, дабы сохранять мир и спокойствие в их кочевьях». Расселенные в пределах инородческих округов урянхайцы получили официальный статус «инородцев, приближенных к правящему дому» (Щ Щ [13, с. 453].

Впоследствии это начинание отнюдь не заглохло и получило дальнейшее развитие при преемниках, сменивших Хун'у на троне, в частности при императоре Юнлэ. Ему удалось не только использовать урянхайцев в качестве «пограничного щита», но и включить их ополчение в состав войск, поддержавших его претензии на верховную власть во время войны за престолонаследие в 1399-1402 г. [13, с. 453, 454]. В качестве награды за «явленные при сем воинские заслуги» Юнлэ пожаловал урянхайским вождям аристократические титулы, а их племена были официально объявлены иноземными военными подразделениями в структуре территориальных воинских частей минской армии, именовавшихся «вэйсо» (Л Щ) [1, с. 358; 3, с. 30]. По тому же принципу на северо-западных рубежах пров. Ганьсу в начале XV в. было «устроено» еще некоторое количество монгольских племен, населявших здешнее приграничье [3, с. 42,43; 12, р. 225]. Впрочем, наделяя отдельные монгольские племенные объединения подобным статусом, минские власти не вторгались в их внутренне социальное устройство, не реформировали традиционно присущую им систему управления и продолжали рассматривать их как «варваров», отличающихся от соплеменников лишь особыми привилегиями, полученными за заслуги перед правящей династией. Симптоматично, что урянхайцы уже после того, как обрели упомянутый выше особый статус, продолжали приезжать к императорскому двору с данью наравне со всеми прочими «варварами». В частности, в «Мин ши» сказано, что император Юнлэ в 1413 г., явив милость к правителям трех перечисленных выше урянхайских округов, «совершившим преступные деяния», повелел тем принести дань во искупление провинностей [6, л.89].

Приведенное сообщение китайского источника, помимо указаний на даннические обязанности урянхайцев, важно для нас тем, что в нем содержатся сведения о допущенных ими «преступных нарушениях» условий пребывания в составе минской пограничной охраны. К числу таких нарушений, за которые, заметим, кстати, племенным лидерам в рассмотренных нами обстоятельствах не было назначено практически никакого наказания, скорее всего, относятся попытки расширить подконтрольные им кочевья за счет территорий пограничного округа Тайнин (^л Тайнин - округ на северо-восточной границе империи Мин. Его территория располагалась на стыке современных провинций Хэбэй (Я ^Ь), Ляонин (2 т) и Автономного района Внутренняя Монголия (Й Ш 5) КНР. Ныне г. Кайюань в пров. Ляонин КНР.)', предпринятые вопреки запрету имперской администрации [13, с.454]. Тем самым очевидно, что в начале XV в. в системе охраны и обороны северных границ империи Мин урянхайцы оказались малонадежным и трудно управляемым элементом. Вместе с тем Т. Барфилд полагает, что союз с ними, при всех сопутствующих ему сложностях и противоречиях, все же позволил Юнлэ защитить уязвимый северо-восточный фланг внешних рубежей Китая и отстоять прилегавшие к нему территории от нападений других более агрессивных кочевников [1, с. 358]. Если урянхайцы и выступали в подобной роли, то их участие в обеспечении безопасности китайских границ было недолгим, поскольку уже в 1436 г. они примкнули к ойратам, оказавшимся в то время основным внешним противником империи Мин [3, с. 50]. Следовательно, статус «союзников правящего дома» не связывал получивших его монголов никакими существенными долговременными обязательствами по отношению к минскому императору и не превращал кочевников в ревностных защитников рубежей китайского государства.

С учетом изложенного, эпизоды с формальным включением некоторых монгольскких племен в состав минских территориальных охранных войск вряд ли хотя бы как-то существенно изменили подход к отношениям с «северными инородцами», присущий мировоззрению китайских властей в рассматриваемое нами время. Напротив, эти эпизоды скорее всего связаны со стремлением императоров, стоявших у истоков минской государственности, к тому, чтобы, применяясь к современным им реалиям, внести определенное разнообразие в арсенал средств и методов практического воплощения догм традиционной политической доктрины об универсальном «правителе Поднебесной» и о «варварах» как объекте его мироустроительных воздействий. Как заметил Г. Серройс, правители империи Мин на протяжении первого столетия ее истории старались привлечь на свою сторону как можно больше монголов, причем эта политика была достаточно успешной, и ее творцы отличались широтой кругозора [23, р. 240]. Что касается политических успехов, о которых говорил упомянутый американский исследователь, то к их числу, с точки зрения государственных интересов империи Мин, безусловно, следует отнести тот факт, что приближением к трону одних «варваров» и отдалением других имперские власти способствовали обострению вражды и разобщенности среди монголов. Идея о создании «инородческих охранных подразделений», так или иначе, несла в себе зерна провокации внутримонгольского конфликта, поскольку открывала свободный доступ к китайской границе лишь некоторым избранным племенам. Тем самым последние обретали целый ряд чрезвычайно существенных для них возможностей и привилегий. Их лидеры получали имперские аристократические титулы и чиновные ранги, порой дополнявшиеся казенным жалованьем за пограничную службу, наделялись правом приезда к императорскому двору с данью, за которую, как правило, получали роскошные ответные дары, многократно превосходящие по качеству и количеству стоимость приношений. Помимо того перед «близкими» племенами открывались перспективы налаживания с Китаем меновой торговли, традиционно являвшейся для кочевников источником необходимых им товаров. Например, специально для «приближенных к правящему дому» урянхайцев в 1402 г. в Кайюане (Л¹Щ² и Гуаннине (^ л) Укрепленный пункт на северо-восточной границе империи Мин. Локализация - северная часть современной пров. Ляонин.были открыты конные рынки, на которых они могли торговать по особым льготным правилам [13, с.454]. Прочим монголам, обделенным такими возможностями, оставалось только оспаривать их у конкурентов, «предавшихся власти» империи Мин.

Следует заметить, что стратегия «разделяй и властвуй», в общем, должна быть отнесена к основополагающим принципам минской политики в отношениях с монголами, и варианты практической реализации этой стратегии, избираемые в разное время имперскими властями, отнюдь не ограничивались попытками привлечь «инородческие» племена к охране китайских границ. Помимо этих попыток целям углубления раскола и обострения розни среди «северных варваров» служили методы регулирования посольских связей и приграничной торговли.

Список литературы

1. Барфилд Т.Дж. Опасная граница: кочевые империи и Китай (221 г. до н.э. - 1757 г. н.э.) / Пер. с англ. Д.В. Рухлядева, В.Б. Кузнецова, науч. ред. и предис. Д.В. Рухлядева. СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2009. 488 с., илл. (Серия «Nomadica»).

2. История Китая с древнейших времен до начала XXI в.: в 10 т. / гл. ред. С.Л. Тихвинский / Т. V: Династии Юань и Мин (1279-1644) / отв. ред. А.Ш. Кадырбаев, А.А. Бокщанин; Институт востоковедения РАН. - М.: Наука, 2016. 687 с.: илл.

3. Покотилов Д.В. История восточных монголов в период династии Мин. 1368-1634 (по китайским источникам). СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1893. 230 с.

4. Бокщанин А.А. Китайские императоры периода Мин (1368-1644) / Общество и государство в Китае: XXXIX научная конференция / Институт востоковедения РАН. М.: Восточная литература, 229. С. 101 -109.

5. Уваров П.Ю., Рябинин А.Л. Китай в средневековом мире. Взгляд из всемирной истории. СПб.: Наука, 2017. 286 с.

6. тft„'Д Ж g ftЩ Ш„ ftЖ:* Ф ftR1974 (ftft-ftft+A, А А А Н--Ь).[Мин ши (История династии Мин.). Сост. Чжан Тинюй и др. Пекин: Чжунхуа шуцзюй, 1974 (раздел «Лечжуань» (Биографические описания), цз. 170, 198, 327].

7. Мартынов А.С. Статус Тибета в XVПП-XVin веках в традиционной китайской системе политических представлений. М.: Наука, 1978. 282 с.

8. Железняков А.С. Монгольская цивилизация. История и современность. Теоретическое обоснование атласа / Институт востоковедения РАН, Институт социологии РАН. М.: Весь мир, 2016. 288 с.

9. Bat-Ochir Bold. Mongolian Nomadic Society: a reconstruction of the `medieval' history of Mongolia. Richmond, Surrey: Curzon Press, 2001. 204 p.

10. ElverskogJ. The `Jewel Translucent Sutra'. Altan Khan and the Mongols in the Sixteenth Century. Leiden Boston: Brill, 2003. 388 p.

11. Rossabi M. The Legacy of the Mongols / From Yuan to Modern China and Mongolia: The Writings of Morris Rossabi. Leiden - Boston: Brill, 2014. Р. 423-442.

12. The Cambridge History of China / gen. ed. D. Twitchett, J.K. Fairbank. Vol. 8. The Ming Dynasty, 1368 - 1644. Part 2. Cambridge (Mass.): Cambridge University Press, 2008. XXVI+1083 p.

13. ш а ш sж / д а ш Ш: ц ш й, ш ж, а ш ш / я ш attщ к ш ж m. - ftж: к

Ш Щ № tt, 1991. - 1021ft. [История монголов с древности до начала XX в. / Гл. ред.: Ма Шучжэнь, Ян Цин, Цзян Вэйцзянь / Институт истории Академии общественных наук Автономного района Внутренняя Монголия. Пекин: Миньцзу чубаньшэ, 1991. 1021 с.].

14. Границы Китая: история формирования / Под общ. Ред. В.С. Мясникова и Е.Д. Степанова. М. : Памятники исторической мысли, 2001. - 470 с.

15. * я ш ж* m т ш tft: а т * я / щ дт я ш. -ftЖ: * я ftа щ № tt, 1996.6 ЙЯ [История Китая. Географический атлас. Т. 7. Период правления династий Юань и Мин / Ред. Тан Цисян. Пекин: Чжунго диту чубаньшэ, 1996. Изд. 6-е].История Китая: Учебник / Под ред. А.В. Меликсетова. М.: Издательство МГУ, 1998. 736 с.

16. Бокщанан А.А., Непомнин О.Е. Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая / Ин-т востоковедения РАН. М.: Восточная литература, 2002. 430 с. : ил., карты.

17. Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. 4-е издание, дополненное. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. 512 с. (Серия «Nomadica»).

18. Крадин Н.Н. Структура власти в кочевых империях / Кочевая альтернатива социальной эволюции. М.: Центр цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН, 2002 (Серия «Цивилизационное измерение». Т. 5). С. 109-126.

19. МаялвинВ. Империя ученых. М.: Европа; КДУ, 2017. 384 с. (Серия «Империи).

20. ^ Л A. AtЙ М Ш /Я Ж А №. Ж -- + Ж Ш. AtЖ: 1939. А + Ж [Сяо Дахэн. Обычаи и привычки северных инородцев / Госюэ вэньку. Т. 29. Пекин: 1939. 80 л.].

21. Свистунова Н.П. Организация пограничной службы на Севере Китая в эпоху Мин / Китай и соседи в древности и средневековье / АН СССР, Ин-т востоковедения; [отв. ред. С.Л. Тихвинский]. М.: Наука, 1970. С. 177-232.

22. Serruys H. A Mongol Settlement in North China at the End of the 16th Century / Central Asiatic Journal. Vol. 4. № 4 (1959). Р. 237-278.

Размещено на Allbest.ru