О роли церемониальных стратегий в легитимации российского самодержавия

Важно отметить, что перенос императорских регалий в Успенский собор был доверен высшим должностным лицам из ближайшего окружения царя, которые шли в сопровождении двух герольдмейстеров Сената. Светский характер этой церемонии подчеркивался отсутствием Мономахова (Животворящего) креста, поклонение которому прежде являлось обязательным элементом венчального чина ^{[15, с. 21 - 23]}. Присвоив себе прерогативу коронования супруги, некогда существовавшую у византийских императоров, Петр I, таким образом, заранее заложил в церемониальный текст идею законной исторической преемственности имперской государственности России от Константинополя. В этом отношении ему было важно подчеркнуть формальное равенство статуса императрицы, получившей корону "Божьей милостью", но из рук и по инициативе самодержца, статусу императора-помазанника, облеченного неограниченными полномочиями верховной власти в качестве законного наследника престола своих предков ^{[18, с.301 - 302]}.

"Западнический" оттенок доминировал и в репрезентативных стратегиях, использованных политической элитой Петербургского двора в 1725 г. с целью утверждения законности "природных" прав Екатерины I на преемство императорской власти. Их спорность при отсутствии завещательного распоряжения Петра Великого о дальнейшей судьбе российского престола была настолько очевидной для всех заинтересованных лиц, что зрелищный компонент церемониальных мероприятий мог обрести однозначный политико-юридический смысл только в условиях законодательного обеспечения нового статуса вдовствующей императрицы ^{[19, с. 230 - 234]}. В распоряжении ее сторонников находился обнародованный в 1723 г. манифест, подтверждающий право Екатерины Алексеевны на императорский титул и дававший возможность благоприятного толкования посмертной воли Петра I в соответствии с рекомендациями "Правды воли монаршьей".

Существует мнение о том, что коронование Екатерины I было проведено ради того, чтоб "почтить" супругу правящего императора, не предоставляя ей правомочия на управление государством ^{[19, с. 231]}. Эта точка зрения нуждается в некоторых дополнениях. Текст коронационного манифеста от 15 ноября 1723 г. действительно составлен в очень осторожных выражениях, не содержащих прямого указания на закрепление за Екатериной Алексеевной законных прав на наследование престола после ее коронования. Прежде всего, Петр I ставил перед собой задачу возведения русской монархии на уровень вселенской Империи с помощью визуально-мнемонических средств знакового характера. Не вызывает, однако, сомнений правота тех исследователей, которые видят в акте коронации Екатерины I стремление закрепить в сознании подданных легитимность вестернизированного государственного порядка, созданного в ходе Петровских реформ. Законодатель констатирует, что действия царя осуществлялись в знак подражания "Потентам" всех "Христианских Государств", которые непременно придерживаются обычая "супруг своих короновать, и не точию ныне, но и древле право у славных Императоров Греческих сие многократно бывало" ^{[19, с. 232, 8, с. 106 - 107, 12]}.

Создавая в общественном мнении образ императрицы-помощницы в нелегком "государевом деле", Петр, таким образом, намеренно внедрял в сознание своих подданных представление о заслуженно возвеличенной им супруге. Природное право монарха-самодержца назначать себе соправителя получило свое теоретическое обоснование в "Правде воли монаршей" ^[8]. Таким образом, трудно отрицать, что косвенным образом Петр I все же подготовил правовую почву для провозглашения "русской Минервы" императрицей, правда, на весьма зыбких юридических основаниях. В ночь на 28 января 1725 г. участники тайного совещания о судьбе российского трона проявили себя верными последователями смертельно больного государя, который нередко подавал правительственной элите пример субъективизма в выборе интерпретационных стратегий правоприменения из прагматических соображений.

Для понимания историко-правовой сущности выдвинутого сторонниками Екатерины I обоснования ее прав на преемство верховной власти от умершего супруга стоит более внимательно присмотреться к аргументам, высказанным в нормативных актах первых дней нового царствования. В манифесте от 28 января 1725 г. воцарение вдовы Петра I было представлено как акт воли умершего императора, подлежащий обнародованию, "дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люди о том ведали …" ^{[6, с. 2). Манифест был издан от имени "Синода обще с Сенатом", что должно было подчеркнуть богоизбранность новой императрицы в соответствии с государственно-правовыми представлениями того времени. Он содержал юридические ссылки на Устав 1722 г. и акт о коронации Екатерины, санкционированный Петром через полтора года после отмены старого порядка престолонаследия. Согласно синодальному указу, подписанному ранним утром в день смерти Петра I, обряд поминовения следовало проводить "по церковному чиноположению … с прочими преставившимися Российскими государями". Одновременно Синод предписывал духовенству всех церквей и монастырей молить Бога "о многолетнем Ея Величества … Великой Государыне Императрице здравии, и обо всей Их Величеств фамилии соборно и келейно …" [7, с. 3 - 4]}. Этот указ был рассчитан на всесословную аудиторию подданных российской короны и должен был закрепить в их сознании идею преемства императорской власти Екатерины Алексеевны от законного "природного" монарха православной державы, каковым являлся умерший Петр I. В законодательно закрепленной форме эктении о здравии Императорской фамилии новая императрица именовалась не только "Самодержавнейшей", но и "Благочестивейшей", пекущейся по примеру своего "вечно достойного памяти" супруга "о державе и победе" (7, с. 3 - 4).

Помимо этого, Екатерина I обрела утвержденный церковью статус защитницы "Святой православной веры, православных Христиан во век века" ^{[7, с. 4]}. Это не только уравнивало ее в правах с исконными православными государями предшествующего периода, но и позволяло впредь обойти молчанием вопрос о западном происхождении императицы, которое, несмотря на усилия Петра I по внедрению европейской культуры в политический быт России, время от времени будоражило умы убежденных традиционалистов. Одновременно церковь брала под защиту канонического закона всех членов второй семьи умершего императора, провозглашая равенство перед Богом как для Екатерины и ее дочерей, так и для всего потомства опальной царицы Евдокии Лопухиной.

Реализация сценария законного воцарения Екатерины Алексеевны на престол была бы неполной без придания новой власти ореола надсословности, позволяющего "Ея Величеству" претендовать на "действительное исполнение" всех дел, зачатых трудами" Петра I " в пользу государственную". ^{[19, с. 234]}. С этой целью церемония погребения была превращена усилиями бывших Петровских сподвижников в грандиозный политический спектакль, прославляющий "славные" деяния умершего императора на "общее благо".

Обряд похорон Петра I был разработан фельдмаршалом графом Я. Брюсом на основе французских, немецких и шведских образцов прославления земных свершений почивших монархов. Западнический стиль оформления траурной залы Зимнего дворца, где более месяца находилось тело покойного императора, подчеркивал вселенское могущество России, достигнутое титаническими усилиями "многоименитого" Отца Отечества ^{[23, с. 230]}.

Организаторы погребального шествия в Петропавловский собор, которое состоялось 10 марта 1725 г., дополнили имперскую символику надсословными атрибутами. В полдень население Петербурга было оповещено пушечным выстрелом о начале траурной церемонии. Как императора, Петра I хоронили с воинскими почестями. От Зимнего дворца до церкви Святых Апостолов через Неву по пути шествия похоронного кортежа были выставлены гвардейские полки, мушкетеры, флотские офицеры и матросы. По свидетельству Феофана Прокоповича, "толикое вскоре множество народа собралося, что не только по обеим сторонам путь широко заключили, но и везде крыльца и по всем палатам окна наполнили, и самые кровли не праздны были" ^{[23, с. 239]}.

Из официального описания церемонии погребения Петра I известно, что организаторам траурной церемонии удалось предотвратить беспорядки, неизбежные при массовом скоплении людей. Присутствующие на похоронах партикулярные лица были разделены на группы, соответствующие правам состояния, чинам и рангам. Они располагались вдоль столичных зданий "по пути стоящим" таким образом, чтобы "каждый класс, видя в ходу свое место, без труда изойти и предыдущим себя поставити мог бы" ^{[23, с. 239]}. Сенаторы, высшее духовенство генералитет и представители знатнейших дворянских фамилий дожидались начала церемониала в покоях Зимнего дворца.

В целом, семантический смысл траурной церемонии основывался на идее союза императорской фамилии и сословий, объединенных общей скорбью о "великом герое и государе", посвятившего жизнь достижению благоденствия Отечества ^{[23, с. 242]}. В "Слове", произнесенном над гробом Петра Великого, Феофан Прокопович использовал богословские категории православной проповеди для обоснования светской политической программы отношения новой власти к Петровскому государственному наследию. Уходя из жизни, император не оставил Россию "нищей и убогой". Он сделал ее "сильной и славной" на весь мир, заставил трепетать врагов, и подарил подданным "духовные, гражданские и воинские исправления" ^{[23, с. 231]}. В заключение Феофан обратился к императрице от имени всех подданных, титулуя ее "самодержавнейшей государыней нашей великой героиней … и матерью всероссийской" ^{[23, с. 231]}.

Утверждение о том, что дух Великого императора продолжает жить в Екатерине I и ее настоящих и будущих потомках, сопровождалось призывом к "сыновьям российским" "утешить государыню" "верностию и повиновением". Отдельное слово о необходимости "утешать … самих себе, несумненным познанием Петрова духа в монархине нашей … " Феофан адресовал "благороднейшему сословию, всякого чина и сана". Подразумевалось, что именно лояльность придворной знати станет залогом политической стабильности нового царствования вопреки сомнительным в юридическом отношении обстоятельствам воцарения вдовы Петра Великого ^{[23, с. 231 - 232]}.

Выразительность и универсальность репрезентативных кодов, рассчитанных на восприятие их политико-юридического смысла самыми различными социальными слоями, была продиктована отсутствием продуманной дефиниции императорской власти в действующем законодательстве начала 1720-х гг. Появление таковой не состоялось и в последующий период. Рецепция данного понятия происходила лишь на терминологическом уровне. Россия времен Петра Великого не соответствовала имперским критериям западной политико-правовой парадигмы ни в территориальном отношении, ни, тем более, применительно к институту империума. Наличие такового в императорском Риме периода принципата предполагало четкое разделение властных полномочий между старыми республиканскими структурами и принцепсом с последующим закреплением политико-правовых прерогатив императора не только по обычаю, но и на законодательном уровне.

Что же касается военно-политического аспекта российской императорской власти, то обращение правящей элиты к соответствующим текстовым кодам отличалось умеренностью. В основном, оно практиковалось для прославления могущества российской армии и флота на фоне активной разработки официального мифа о наличии мощных исторических корней западной агрессии против России, позволяющего имперскому государству активизировать свое вмешательство в решение военных и дипломатических проблем общеевропейского уровня. Следует констатировать лишь относительную правоту сторонников концепции "византинизма", согласно которой императорская власть в России создавалась на основе модификации восточных концептов монархического государства, доставшихся в наследство московским государям из церемониального текста византийской политической практики. Византийская форма церемониала, во многом выросшая на основе государственно-правовых институтов Рима периода домината, безусловно, имевших оттенок древневосточного влияния, была ориентирована на создание весьма высокой степени дистанцирования императорской власти от подданных.

С первой четверти XVIII в. коронационные торжества в Российском государстве, напротив, отличались ярко выраженным всесословным размахом, что хорошо видно из официальных описаний этих мероприятий, в которых элитарная семантика историко-политических стратегий соседствовала с массовыми народными гуляниями и нарочитой "славянизацией" некоторых элементов церемониального текста. По мере модернизации старомосковского венчального чина наиболее существенные новеллы получили нормативное закрепление в законодательстве первых Романовых, а имперский размах государственной идеологии последующего столетия способствовал возникновению более масштабных стратегий трансляции светских канонов коронационного церемониала в форме роскошных книжных изданий. Их публичность свидетельствовала о репрезентативном значении церемониального текста для моделирования политико-мнемонических кодов имперской идеологии, в которых главенство политики над историей становилось мощным фактором для утверждения законной природы российского самодержавия.

Библиография

1. Бойцов М.А. Сидя на алтаре… // Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти / Научн. ред. Н.А. Хачатурян. - М.: Наука, 2006. - С. 190-262.

2. Бибиков М.В. "Великие василевсы" Византийской империи: к изучению идеологии и эмблематики сакрализации власти // Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти / Научн. ред. Н.А. Хачатурян. - М.: Наука, 2006. - С. 29-51.

3. Блок М. Короли-чудотворцы: очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии / Пер. с фр. В.А. Мильчиной. Научн. ред. А.Я. Гуревич. - М.: Школа "Языки русской культуры", 1998. - 712 с.

4. Болингброк. Письма об изучении и пользе истории / Пер. С.М. Берковской, А.Т. Парфенова, А.С. Розенцвейга / Общая ред. М.А. Барга. - М.: Наука, 1978. - 358 с.

5. Дмитриева О.В. "Древняя и достойная процессия": репрезентация королевской власти в парламентских церемониях второй половины XVI - начала XVII в. // Королевский двор в политической культуре средневековой Европы: теория, символика, церемониал / Научн. ред. Н.А. Хачатурян. - М.: Наука. 2004. - С. 360 - 382.

6. Законодательство 1725 года. 28 января. Манифест от Синода обще с Сенатом и Генералитетом. "О кончине Императора Петра I и о вступлении на престол Императрицы Екатерины I // Законодательство Екатерины I и Петра II / Составитель и автор вступительных статей В.А. Томсинов. - М.: Зерцало, 2009. - С. 2.

7. Законодательство 1725 года. 28 января. Синодский. "О кончине и поминовении Государя Императора Петра I и о форме, как читать на эктениях о здравии Императорской фамилии // Законодательство Екатерины I и Петра II / Составитель и автор вступительных статей В.А. Томсинов. - М.: Зерцало, 2009. - С. 3 - 4.

8. Законодательство 1726 года. 21 апреля. "Правда воли Монаршьей" // Законодательство Екатерины I и Петра II / Составитель и автор вступительных статей В.А. Томсинов. - М.: Зерцало, 2009. - С. 76 - 136.

9. Именный, сказанный на Постельном крыльце Стольникам, Стряпчим и Дворянам. О венчании на Русское Царство Государя, Царя и Великаго Князя Феодора Алексеевича и о присутствии при оном Боярам и прочим Чинам без мест. 16 июня 1676 г. // Полное собрание законов Российской Империи. СПб. : тип. II-го Отделения Собственной Е.И. В. канцелярии, 1830 - 1917. Собрание I (далее - ПСЗ I). Т. 2. № 647.

10. Книга об избрании на царство Великаго государя, царя и Великаго князя Михаила Федоровича. Издана Комиссиею печатания государственных грамот и договоров, состоящей при Московском Главном архиве Министерства Иностранных дел. - М.: в Синодальной типографии. 1856. I-я паг. С. I-XL, II-я паг.: С. 1 - 111 (нумерация страниц дана в русской письменности XVII в.).

11. Коронационный сборник, с соизволения Его Императорскаго Величества Государя Императора изданный Министерством Императорскаго Двора. Т. 1 / Составлен под ред. В С. Кривенко. - СПб.: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1899. - 415 с.

12. Манифест. О короновании Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны. 15 ноября 1723 г. // ПСЗ I. Т. 7. № 4366.

13. Марасинова Е.Н. Власть и личность: очерки русской истории XVIII века / Отв. ред. Л.В. Милов.-М.: Наука, 2008. - 460 с.

14. Марасинова Е.Н. Государственная идея в России первой четверти XVIII в. (К истории формирования понятий и терминов) // Европейское просвещение и цивилизация России / Отв. ред. С.Я. Карп. С.А. Мезин. М.: Наука, 2004. - С. 129 - 149.

15. Описание коронации Ея Величества Императрицы Екатерины Алексеевны, торжественно отправленной в царствующем граде Москве 7 майа 1742 году. Печатано в Санктпетербурхе при Сенате 1724 году, сентября 5 дня. А в Москве против того ж Генваря в 30 день 1725 году. - 81 с.

16. Поляковская М.А. Византийский придворный церемониал XIV в.: "театр власти" / Научн. ред. Т.В. Кущ.-Екатеринбург: изд-во Урал. ун-та. 2011. - 334 с.

17. Самойлова Т.Е. Власть перед лицом смерти // Королевский двор в политической культуре средневековой Европы: теория, символика, церемониал / Научн. ред. Н.А. Хачатурян. - М.: Наука. 2004. - С. 495 - 521.

18. Соколова Е.С. История и политика в репрезентативных стратегиях коронационного церемониала в России XVII - XVIII вв.: юридический аспект // Запад, Восток и Россия: Историческая политика и политика памяти: Вопросы всеобщей истории: Сборник научных и учеб.-метод. трудов (Ежегодник). Выпуск 16 / Под ред. проф. В.Н. Земцова. - Екатеринбург: УрГПУ, 2014. - С. 291 - 307.

19. Соколова Е.С. Обоснование надсословной природы российского самодержавия в законодательстве Петра I о порядке престолонаследия и в политической практике первой половины 1720-х гг.: опыт историко-юридической реконструкции // Актуализация исторического знания и исторического образования в современном обществе. Ежегодник. XVII всероссийские историко-педагогические чтения: сб. науч. ст. / под ред. проф. Г.Е. Корнилова. - Екатеринбург: УрГПУ, 2013. Ч. II. - С. 223 - 237.

20. Тарановский Ф.В. Соборное избрание и власть великого государя в XVIII столетии // Тарановский Ф.В. История русского права. - М.: Зерцало. 2004. - С. 83 - 110.

21. Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1: От Петра Великого до смерти Николая I. - М.: ОГИ, 2002. - 607 с.

22. Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монаршьих титулов. - М.: Языки русской культуры. 2000. - 144 с.

23. Феофан Прокопович. Слово на погребение Петра Великого. Краткая повесть о смерти Петра Великого, императора и самодержца Всероссийского // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты / Сост. Е.В. Анисимов.-М.: Пушкинский фонд. Третья волна. 1993. - С. 229 - 242.

24. Чин поставления на Царство Государя, Царя и Великаго Князя Феодора Иоанновича. 18 июня 1676 г. // ПСЗ I. Т. 2. № 648.

25. Эльфонд И.Я. Проблема этногенеза французов во французской историографии XVI в. // Историческая память в культуре эпохи Возрождения / Отв. ред. Л.М. Брагина. - М.: Наука, 2012. - С. 207 - 223.

Размещено на Allbest.ru