Советско-германские отношения 1939–1941 гг. в отечественной и зарубежной историографии

Второй параграф «СССР-Германия 1939-1941 гг. в трудах историков ГДР» посвящен рассмотрению особенностей формирования восточногерманской традиции изучения советско-германских отношений кануна и начального этапа Второй мировой войны.

Изучение предыстории Второй мировой войны и советско-германских отношений 1939-1941 гг. в ГДР было подвержено влиянию со стороны историков СССР. В целом концепция событий предвоенного периода в восточногерманской историографии оформилась к началу 1950-х гг. и практически не отличалась от советской версии. Ключевыми тезисами этой концепции были следующие: мировой империализм во главе с Францией и Великобританией стремился стравить фашистскую Германию и миролюбивое Советское государство, в результате чего в 1939 г. мир оказался перед прямой угрозой новой мировой войны; СССР пытался сохранить мир и инициировал англо-франко-советские переговоры, которые потерпели неудачу из-за приверженности англичан и французов «мюнхенской политике», Советский Союз вынужден был принять предложение Германии о заключении договора о ненападении, который был мудрым шагом.

XX съезд КПСС и разоблачение культа личности И. Сталина побудили восточногерманских исследователей (В. Баслера, А. Шрайнера, Г. Фёрстера, Г. Шниттера и др.) вновь обратиться к предыстории Второй мировой войны. В ГДР внешняя политика СССР конца 1930-х гг. в итоге подверглась еще менее значительной переоценке, чем в СССР. Как и в СССР, в историографии ГДР приоритетными были вопросы военно-политической и экономической подготовки Германии к нападению на Советский Союз.

На рубеже 1950-х-1960-х гг. изучение советско-германских отношений 1939-1941 гг. было продолжено К.-Д. Хофтом, Х. Гёпфертом, Р. Кзоллеком, Г. Хассом. Несмотря на противостояние с историками ФРГ, ученые ГДР не могли абсолютно дистанцироваться от того, что происходило в соседнем государстве и вынуждены были периодически реагировать на публикации западногерманских историков (в первую очередь, Э. Нольте, А. Хильгрубера, Ф. Фабри).

Объединение Германии 3 октября 1990 г. стало катастрофой для восточногерманской исторической науки. Историки ГДР оказались в той же ситуации, что и советские ученые: им было необходимо опровергать самих себя и разрушать ту систему исторических взглядов, которую они сами создавали на протяжении десятилетий. Немногие исследователи ГДР смогли продолжить активную профессиональную деятельность в ФРГ (среди них - Ф. Кляйн, К. Петцольд, Д. Айхольц), что позволяет современным исследователям говорить о появлении в ФРГ альтернативной исторической культуры.

В третьем параграфе «Особенности освещения и изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. в объединенной Германии» представлен анализ тенденций развития историографии в современной ФРГ.

Оценки советско-германских отношений 1939-1941 гг., превалирующие в современной Германии, были сформулированы в основном во второй половине 1980-х-начале 1990-х гг.: в период «спора историков» и в ответ на дискуссию вокруг книг В. Суворова в России.

По вопросу о том, кому принадлежала инициатива советско-германского сближения, в среде историков ФРГ нет единого мнения. Нападение на Советский Союз рассматривается большинством современных немецких историков (М. Мессершмидтом, Г.А. Якобсеном, В. Ветте, Х. Моммзеном и др.) как начало самой разрушительной, наиболее трагической для всех участников фазы Второй мировой войны. Анализ современной литературы позволяет сделать вывод о том, что эти вопросы в настоящее время не находятся в центре внимания немецких историков. На рубеже XX-XXI вв. в немецкой исторической науке наметилась тенденция к изучению исторической памяти о событиях прошлого, особенностях их преломления в национальных историографиях. Советско-германские отношения 1939-1941 гг. все чаще рассматриваются авторами именно в этом контексте (С. Трёбст, С. Шаттенберг, В. Бенеке, С. Бергер и др.).

На развитие историографии в объединенной Германии оказывает и проблема поиска новой национальной идентичности. В целом немецкое общество, несмотря на 20 лет единения, по-прежнему разрозненно. Политики и приближенные к ним историки пытаются играть на плюсах «преодоления прошлого», позиционируя современную Германию как самое миролюбивое государство, осознавшее свои ошибки прошлого и противостоящее любым проявлениям ревизионизма. Некоторые историки и публицисты искренне пытаются разобраться с непростым наследием 12-летнего господства нацизма. Вместе с тем, можно сказать, что «преодоление прошлого» в ФРГ еще пока дальше от завершения, чем это кажется многим немецким историкам. Современная молодежь устала от постоянного чувства вины, которое навязывается ей в школе на уроках истории. Бурная реакция общества на события, происходящие в исторической науке, говорит о том, что оно не готово принимать правду о прошлом такой, какая она есть. Объединенная Германия столкнулась со своеобразной дилеммой: с одной стороны, неприятное прошлое хочется забыть, с другой стороны, оно - общее для обеих Германий и воссоздающее германскую идентичность в XXI в.

Третья глава «Традиции изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. в историографии Великобритании, США, Франции, стран Центральной и Восточной Европы» состоит их трех параграфов.

В первом параграфе «От концепции „Guilty men“ к ревизионизму: советско-германские отношения 1939-1941 гг. в англо-американской и французской историографии» рассматривается процесс развития историографии темы с момента ее зарождения до конца 1970-х гг.

Англо-американская традиция формировалась под влиянием иных, по сравнению с германской исторической наукой, факторов. Неразрывная связь национальных исторических школ США и Великобритании (значительная общность взглядов, совместная реализация исследовательских программ, регулярный обмен кадрами) позволяет говорить о единой англо-американской историографической традиции изучения предыстории Второй мировой войны в целом и советско-германских отношений 1939-1941 гг. в частности.

Понять англо-американскую версию советско-германских отношений 1939-1941 гг. можно только в широком контексте споров о политике умиротворения, которые в своем развитии прошли ряд этапов.

Начиная с 1940-х гг., в англо-американской исторической науке отчётливо определились 2 направления. Представители первого («ортодоксального») направления (М. Фут, С. Хаксей, Л. Вольф, У. Черчилль и др.) осуждали политику умиротворения, считая, что твердый внешнеполитический курс Англии (у которой было достаточно ресурсов, чтобы оставаться великой державой), основанный на союзе с Советской Россией, мог бы помочь избежать катастрофы. Мюнхенская политика привела к советско-германскому сближению, заключению пакта Молотова - Риббентропа и вступлению Англии в войну. Сторонники второго («ревизионистского») направления (Г. Николсон, К. Хогг, В. Хэдли и др.) предпринимали попытки воссоздать «пейзаж 1930-х гг.» и объяснить рациональность и оправданность политики умировторения агрессора объективными факторами: военной слабостью Британской империи, позицией доминионов, настроениями общественного мнения, нежеланием СССР заключать англо-советское соглашение.

До середины 1960-х гг. в англо-американской историографии доминировала первая точка зрения. Во второй половине 1960-х гг. на смену «антиумиротворителям» пришло новое поколение историков (М.Дж. Гилберт, Р. Готт, Д.К. Уатт, А. Тейлор), во многом пересмотревшее оценку как внешней политики Великобритании накануне Второй мировой войны, так и советско-германских отношений 1939-1941 гг., представляющее умиротворение как неизбежный результат национального упадка. Представители ревизионистского направления М. Коулинг, Р. Паркинсон, подчеркивая оправданность политики умиротворения, утверждали, что СССР несет главную ответственность за срыв тройственных переговоров, сближение с Германией и, в конечном счете, - за развязывание Второй мировой войны.

К англо-американской национальной традиции изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. близка историография Франции (М. Бомон, А. Мишель, П. Ренувен, Ж.Б. Дюрозель). Для французских историков ключевыми в изучении предыстории и начального периода Второй мировой войны были вопросы о роли Франции в политике умиротворения и о причинах поражения в 1940 г. Вместе с тем, исследуя эти вопросы - ключевые для французского исторического сознания, историки были вынуждены обращаться и к проблеме советско-германских отношений 1939-1941 гг. В 1950-е гг. в трудах этих историков наблюдается тенденция к оправданию политики Франции накануне войны и обвинению СССР в «двойной игре». В 1960-е гг. оценки смягчаются, но ответственность за срыв тройственных переговоров по-прежнему возлагается на Англию и СССР.

Во втором параграфе «Советско-германские отношения 1939-1941 гг. в трудах современных англо-американских и французских историков: эпоха постревизионизма» рассматривается эволюция основных оценок событий 1939-1941 гг. в 1980-е-2000-е гг.

К началу 1980-х гг. интерес англо-американских и французских историков к советско-германским отношениям 1939-1941 гг. заметно снижается. Это совпало по времени с очередным «историографическим поворотом»: в начале 1980-х гг. позиции «ревизионистов» в англо-американской исторической науке постепенно ослабевают. Такие историки, как Л. Фуксер, П. Кеннеди, В. Мюррей и др. приводили все больше аргументов, развенчивающих тезисы ревизионистов об оправданности, традиционности и неизбежности политики умиротворения. Радикальные изменения, произошедшие во второй половине 1980-х гг. в СССР, побудили историков вновь обратиться к проблеме советско-германских отношений 1939-1941 гг. В этот период с особой остротой поднимался вопрос о последствиях советско-германских договоренностей; по мнению Дж. Робертса, Дж. Хаслэма, Д. Гланца именно они заложили основы для послевоенного раздела сфер влияния и начала Холодной войны.

В 1990-х-2000-х гг. наблюдается частичное возвращение англо-американских и французских историков к ортодоксальной версии событий 1939-1941 гг., что нашло выражение в возникновении «постревизионизма» (представителями этого направления стали Р.А.К. Паркер, Б. Маккершер, Ф. Макдоно, Д. Даттон, Г. Кеннеди и др.). М.Л. Рой, М. Дж. Карлей, Р. Овери активно обсуждали вопрос о том, мог ли стать англо-франко-советский союз эффективной альтернативой пакту Молотова - Риббентропа.

Несмотря на явное преобладание на разных этапах изучения начального периода Второй мировой войны и советско-германских отношений 1939-1941 гг. тех или иных тенденций, нельзя сказать, что историография развивалась линейно: от традиционной версии к ревизионизму, а затем - к постревизионизму. Разные оценки существовали зачастую параллельно и были обусловлены не только профессиональным интересом историков к этому периоду, но и влиянием реальной политики. В конце XX-начале XXI вв. англо-американские и французские историки также обращаются к проблемам национальной памяти о прошлом и влиянии культурных особенностей на развитие историографических сюжетов (П. Финни, Л. Валенси, П. Джексон и др.).

Третий параграф «„Новые историографические традиции“ изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. в странах Центральной и Восточной Европы» освещает процесс становления национальных историографий на постсоветском пространстве: в Польше, Латвии, Литве, Эстонии и Украине.

До 1989 г. в Польше, Украине и Балтийских республиках трактовка советско-германских отношений 1939-1941 гг. (как и истории Второй мировой войны в целом) практически не отличалась от официальной советской версии событий.

Попытки сформировать свою национальную традицию предпринимаются с 1989 г. Наряду с вопросами, которые были в центре интереса исследователей других стран (кто был виновен в срыве англо-франко-советских переговоров, был ли пакт Молотова - Риббентропа вынужденным шагом, насколько выгодны были его последствия для Советского Союза, кто был инициатором советско-германского сближения), для историков на постсоветском пространстве особую актуальность приобрел вопрос о том, являлось ли включение в состав СССР Литвы, Латвии, Эстонии, Северной Буковины, Бессарабии, части территории Финляндии, Западной Украины и Западной Белоруссии прямым следствием советско-германских договоров.

В отдельное направление стоит выделить польскую эмигрантскую историографию - работы историков, живших в эмиграции и посвятивших свои исследования польско-советским и советско-германским отношениям в межвоенный период и в годы Второй мировой войны (К. Клохович, Т. Комарницки, З. Симашко и др.). Их взгляды значительно отличались от официальной советской точки зрения и развивались под влиянием англо-американской традиции изучения международного кризиса 1939 г. Среди польских историков в эмиграции уже в конце 1940-х гг. зародились негативные оценки советской внешней политики 1939-1941 гг.

Создание группы по изучению сложных вопросов в российско-польских отношениях (одним из которых являются последствия советско-германских договоренностей 1939-1941 гг.) привело к попыткам если и не примирить абсолютно, то, по крайней мере, сблизить позиции учёных двух стран. Точка зрения современных польских историков (М. Корната, Э. Дурачиньски, М. Волоса, С. Дембски и др.) по основным вопросам, связанным с изучением советско-германских отношений 1939-1941 гг., близка к оценкам российских учёных (отошедших от традиционной советской интерпретации). Позитивным моментом является их готовность к ведению диалога и поиску взаимных, приемлемых для общества обеих стран интерпретаций. С одной стороны, это стало результатом реализации исторической политики, а с другой - свидетельством развития исторической памяти и исторического сознания.

Ведущей тенденцией развития историографии Украины в постсоветский период является стремление придать истории Второй мировой войны «национальное звучание». Анализ украинских исследований предыстории и начального этапа Второй мировой войны позволяет сделать вывод о сосуществовании в современной Украине двух историографических традиций: новой, национальной, сформировавшейся в последние десятилетия (А.Ф. Трубайчук, В.С. Коваль, П.П. Брицкий, И.И. Дробот, В.И. Кучер и др.), и традиции, в основе которой лежит советско-российская интерпретация событий 1939-1941 гг. (М.В. Коваль, А.Е. Лисенко, И.К. Патриляк, М.А. Боровик и др.).

Позиции историков и обществ стран Балтии далеки от стремления к сотрудничеству с российскими коллегами. Историческая память о пакте Молотова-Риббентропа как поворотном и трагическом моменте в XX в. выступает сегодня инструментом для построения новой национальной идентичности народов Латвии, Литвы и Эстонии. Для стран Балтии образ «жертвы» агрессивной внешней политики двух тоталитарных государств становится основанием для легитимности их существования на современной карте мира. Историки (И. Фелдманис, А. Каспаравичюс, М. Ильмярв и др.) активно включены в процесс формирования новой национальной идентичности.

В Заключении подводятся наиболее значимые итоги исследования, резюмируются основные положения работы, делаются выводы.

Исследование национальных историографических традиций изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. показало, что в изучении Второй мировой войны и ее предыстории для каждой из рассмотренных стран были свои ключевые моменты, обусловленные теми ролями, которые играли эти государства в международном политическом кризисе 1939 г., а также особенностями их политического развития в послевоенное время.

Уже в первые послевоенные десятилетия в СССР, Германии, Великобритании и США были заложены основы национальных историографических традиций изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. Эти традиции впоследствии под влиянием разных факторов трансформировались, но в той или иной степени присутствуют в исторической науке этих стран до сих пор. Так, отечественная традиция изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг. хотя и была значительно поколеблена к середине 1990-х гг., но не преодолена полностью. В последнее десятилетие в российской исторической науке наблюдается все большее стремление вернуться к традиционной трактовке предвоенного политического кризиса в целом и советско-германского договора о ненападении в частности. Все большая инструментализация исторической политики позволяет говорить о том, что для России по-прежнему характерна «манипулируемая память» о событиях прошлого (те сюжеты, которые особо значимы и которыми можно гордиться, подчеркиваются, напротив, «неудобные» же вопросы, напротив, замалчиваются и вытесняются из исторической памяти).

Развитие немецкой историографии советско-германских отношений 1939-1941 гг. было обусловлено разделом Германии и Холодной войной. Историческая память немцев о трагических событиях оказалась «раздвоенной». Историки и общество ГДР отказались от вины за прошлое, сделав основой для национальной идентичности антифашизм. Историография в Восточной Германии развивалась под влиянием и неусыпным контролем советской исторической науки, а временами была даже более ортодоксальной и устойчивой к изменениям, чем в Советском Союзе. Объединение Германии, казалось бы, означало и крах исторической науки ГДР. Однако историографическая традиция, сформированная на протяжении четырех десятилетий, оказалась достаточно жизнеспособной.

Общественность и наука Западной Германии были в более сложной ситуации - им пришлось пройти своеобразный путь осмысления прошлого: от стремления «вытеснить» из памяти, забыть неприятные воспоминания, доминирующие в конце 1940-х-1950-х гг., до признания вины немцев и осознания того, что необходимо реалистично оценить прошлое, чтобы не допустить повторения трагических событий в будущем. Для современной Германии характерна «память-долг»: политики демонстрируют, что немцы успешно прошли сложный путь «преодоления прошлого», историки подводят под этот процесс документальную основу, в то время как «обычные немцы» (особенно молодое поколение) по-прежнему воспринимают поражение Германии в 1945 г. как самую страшную национальную катастрофу.

Несмотря на ярко выраженное своеобразие англо-американской традиции изучения советско-германских отношений 1939-1941 гг., можно выделить ряд черт, которые во многом напоминают особенности развития памяти об этих событиях в СССР, ФРГ и Франции. Во-первых, обращает на себя внимание стремление найти конкретных виновников трагического хода событий. Если в Великобритании это были «умиротворители», а затем - лично Н. Чемберлен, то в ФРГ в первые послевоенные десятилетия главным виновником всех бед немецкой нации объявили Гитлера, а в СССР в 1960-е гг. ответственность за катастрофическое начало Великой Отечественной войны возложили на Сталина. Во-вторых, упадок империи, ностальгия по былому имперскому величию сначала породили такое течение, как ревизионизм, отрицающий абсолютность упадка, а затем - постревизионизм, в рамках которого частично возродилась черчиллевская («ортодоксальная») версия происхождения Второй мировой войны. Своеобразная ностальгия по былому величию страны влияет на развитие историографии и во Франции, и в современной России, и в какой-то степени - в Германии (особенно в восточной ее части, где даже возник своеобразный термин - «остальгия»). В-третьих, аргументация сторонников «ревизионистской школы» во многом напоминала точку зрения апологетов официальной советской версии происхождения Второй мировой войны: вынужденность принятия решений, их оправданность и рациональность в сложившихся в 1930-х гг. условиях; возможность за счет соглашений с Гитлером на какое-то время отодвинуть начало войны.

Подобно тому, как это происходило в СССР и в Великобритании, во Франции долгое время также существовала «ортодоксальная» версия истории Второй мировой войны, центральным элементом которой стало Сопротивление, и которая начала возвращаться на страницы исторических трудов в начале 2000-х гг.

После распада Советского Союза и крушения социалистического блока на постсоветском пространстве начинается формирование национальных историографий. Особый интерес представляет историографическая традиция, получившая развитие в Польше после крушения социалистического блока, истоками которой стали труды польских историков-эмигрантов. «Новая историографическая традиция» стран Балтии основана на осуждении советской внешней политики конца 1930-х гг. Идеологический конструкт оккупации, а затем - освобождения от неё выполняет сегодня в Латвии, Литве и Эстонии интегративную функцию, а сам пакт стал своеобразным «местом памяти».

Таким образом, историография советско-германских отношений 1939-1941 гг., являясь неотъемлемой частью историографии Второй мировой войны в странах, которые принимали непосредственное или косвенное участие в международном кризисе 1939 г., имеет ярко выраженную национальную специфику, что позволяет говорить о существовании национальных историографических традиций. В основе формирования этих традиций лежит комплекс исторических, идеологических, политических факторов. В предыстории и истории войны исследователи разных стран выделяют те ключевые моменты, которые имеют особое значение для исторической памяти общества и формирования национальной идентичности. Различные основания для идентичности вступают в конфликт и не позволяют исторической памяти и исторической науке существовать отдельно от политики.

ПУБЛИКАЦИИ АВТОРА ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных изданиях (в соответствии с перечнем ВАК)

1. Дискуссия с прошлым: как изучают историю Второй мировой войны в школах ФРГ // Педагогическое образование в России. 2011. № 3. С. 260-265 (0,6 п.л.).

2. «Контроверза Голдхагена»: историческая дискуссия в контексте медиаполитического дискурса // Политическая лингвистика. 2011. № 4. С. 189-194 (0,4 п.л.).

3. Англо-американская историография советско-германских отношений 1939 - 1941 гг. // Проблемы истории, филологии, культуры. 2012. № 1. С. 398-403 (0,7 п.л.).

Статьи в сборниках научных трудов и материалов конференций

1. Советско-германские отношения 1939-1941 гг. в общественных и исторических дискуссиях 1985-2006 гг. // Шаг в историческую науку: материалы регион. студ. науч. конф. Екатеринбург, 2006. С. 54-56 (0,1 п.л.).

2. «Превентивная война» И.В. Сталина: продолжение дискуссий // История. Право. Образование. Материалы II регион. науч. конф. Ч.1. Нижний Тагил, 2006. С. 161-164 (0,2 п.л.).

3. Великая Отечественная война: продолжение дискуссий // Россия в мировом сообществе цивилизаций: история и современность. Междунар. науч.-практ. конф. Пенза, 2006. С. 147-151 (в соавторстве с В.Н. Земцовым) (0,3 п.л.).

4. Советско-германские отношения 1939-1941 гг. в историографических дискуссиях: 1985-2006 гг. // Запад, Восток и Россия: источник в микро- и макроисторической перспективе. Екатеринбург, 2006. С. 170-173 (0,3 п.л.).

5. Советско-германские отношения 1939-1941гг.: исторические дискуссии в ФРГ и России // Шаг в историческую науку. Материалы регион. науч.-практ. конф. Екатеринбург, 2007. С. 212-216 (0,35 п.л.).

6. Советско-германские отношения 1939-1941гг. в исторических и общественных дискуссиях // Актуальные проблемы развития гуманитарных наук. Екатеринбург, 2007. С. 112-114 (0,1 п.л.).

7. Современная Россия и память о прошлом: СССР-Германия в 1939-1941 гг. // Воспитательный потенциал исторического образования: сб. науч. ст. Екатеринбург, 2008. Часть II. С. 396-402 (0,4 п.л.).

8. Историографические и общественные дискуссии в ФРГ и России о советско-германских отношениях 1939-1941 гг. // История. Право. Образование. Материалы III регион. науч. конф. Нижний Тагил, 2008. С. 220-226 (0,4 п.л.).

9. Советско-германские отношения 1939-1941 гг. в англо-американской историографии // Запад, Восток и Россия: национально-культурная идентичность в историческом контексте. Екатеринбург, 2008. С. 102-110 (0,45 п.л.).

10. Историческая память как категория исторической науки // Философия и наука. Екатеринбург, 2009. С. 127-131 (0,1 п.л.).

11. Советско-германские отношения 1939-1941 гг. в зарубежной и отечественной историографии // Актуальные проблемы развития гуманитарных наук. Екатеринбург, 2008. С. 184-186. (0,1 п. л.).

12. Советско-германские отношения 1939-1941 гг.: «преодоление прошлого» историками и обществом в ФРГ // Новейшая история России в образовательном пространстве школы и вуза: традиции и новации: сб. науч. ст. Екатеринбург, 2009. Ч. I. С. 299-305 (0,4 п.л.).

13. Советско-германские отношения 1939-1941 в историографии ФРГ // Диалог культур и цивилизаций. Материалы Х Всерос. науч. конф. Тобольск, 2009. С. 145-146 (0,2 п.л.).

14. Историческая память как категория исторической науки // Шаг в историческую науку. Материалы регион. конф. Вып.9. Екатеринбург, 2009. С. 21-25 (0,3 п.л.).

15. Пакт Молотова-Риббентропа: 70 лет спустя // Политическая коммуникация. Материалы Всерос. науч. школы для молодежи. Екатеринбург, 2009. Т. 2. С. 79-83 (0,1 п.л.).

16. Советско-германский договор о ненападении 70 лет спустя: «Бегом от пакта» или «Назад в будущее»? // Запад, Восток и Россия: историк и время. Екатеринбург, 2009. С. 109-119 (0,5 п.л.).

17. Пакт Гитлера-Сталина в современной германской историографии // Диалог культур и цивилизаций. Материалы ХI Всерос. науч. конф. Тобольск, 2010. С. 144-146 (0,4 п.л.).

18. «Кто развязал войну?»: историки Великобритании и США о советско-германских отношениях 1939-1941 гг. // История как ценность и ценностное отношение к истории: сб. науч. ст. Екатеринбург, 2010. Ч. I. С. 151-160 (0,5 п.л.).

19. Дискуссии вокруг пакта Молотова-Риббентропа в контексте информационной войны // Современные информационно-психологические войны в политическом пространстве России. Материалы Всерос. науч.-практ. конф. Екатеринбург, 2010. С. 39-44 (0,4 п.л.).

20. «Забыть? Вспоминать? Помнить!»: Вторая мировая война на страницах школьных учебников истории ФРГ // Запад, Восток и Россия: Историк и Власть. Екатеринбург, 2010. С. 143-151 (0,4 п.л.).

21. «Контроверза Голдхагена» в процессе преодоления прошлого: к истории дебатов о вине немцев // Запад, Восток и Россия: Историк и Власть. Екатеринбург, 2011. С. 118-127 (в соавторстве с Д. Юнгханнсом 0,4 п.л.).

22. Историческая память в контексте патриотического воспитания: теоретический аспект // Патриотизм в современной России: от национальной идеи к практике гражданственности. Екатеринбург, 2012. С. 47-53 (0,3 п.л.).

23. Тема советско-германских отношений 1939-1941 гг. в историографии ГДР // Запад, Восток и Россия: война-мир-память. Екатеринбург, 2012. С. 174-183 (0,55 п.л.).

Размещено на Allbest.ru