Алкогольная политика и "пьяная культура" в Советской России 1920-1930-х годов

В январе 1928 года был организован радиомитинг «Профсоюзы в борьбе с пьянкой», а в Третьяковской галерее Общество и Наркомат просвещения провели широко распропагандированную антиалкогольную выставку. Ильина И.Н. Общественные организации России в 20-е годы // Социальные реформы в России: теория и практика. Вып. 3. М., 1996. С. 104. Журнал «Трезвость и культура» публиковал официальные материалы, но обложку использовал для политически злободневных лозунгов. Так, на обложке второго номера журнала за 1929 год сообщалось, что «190 000 квартир можно было построить или 720 000 тракторов можно было купить на те деньги, которые были пропиты в СССР в 1927 году»

Важнейшей частью антиалкогольной кампании стал плакат, который связывал искоренение пьянства с завершением культурной революции, с антирелигиозной пропагандой и с повышением культурного уровня населения. Эти представления наиболее ярко и оптимистично выразил В. Дени в плакате «Долбанем!» (1929). Тогда же появились плакаты, противопоставлявшие употреблению алкоголя культурный досуг - «Книга вместо водки», «Кто умен, а кто дурак! Один за книгу, другой - в кабак» и другие. Плакат осуждал пьянство и на бытовом уровне. С призывом не пить на плакатах обращались к отцам дети (например, Д. Буланов «Папа, не пей!»), а тексты делали упор на сознательность: «Помни, когда ты пьешь, твоя семья голодает». В подобных произведениях зачастую сформировался образ пьяницы - человека опустившегося и страшного (Лебедев К. «Такой отец - губитель нашей семьи»). Тогда как в плакатах, агитировавших за первую пятилетку, пьянство трактовалось не больше, не меньше как тормоз социального прогресса: «Чтобы превысить промфинплан, снижай алкоголизм, травматизм, болезни»; «Социализм и алкоголизм несовместимы» и т. п.

Да и в целом с 1928 года борьба с пьянством постепенно приобретает характер очередной идеологической «кавалерийской атаки» под лозунгом: «Алкоголизм и социализм несовместимы». Приметой антиалкогольной кампании 1928-1929 годов стал публичный отказ от потребления спиртного. Например, в апреле 1928 года рабочие Балтийского завода выдвинули лозунг: «Бросим пить - пойдем в театр и кино». Однако подобное единодушие, созвучное решениям партийных органов, скорее свидетельствовало о нарастающем конформизме населения, нежели об осознанном движение за трезвость. В эту кампанию оказались вовлеченными даже дети. Почти повсеместно (в том числе и в школах) возникали ячейки юных друзей ОБСА. В Москве, Ленинграде, Вологде, Перми, Рыбинске тысячи детей выходили на улицы с лозунгами: «Мы требуем трезвости от родителей» и «Долой водку». Например, в Сормове состоялась грандиозная детская антиалкогольная демонстрация с участием более 5 тысяч учащихся, а московский областной слет пионеров принял решение об отказе старших братьев - комсомольцев - от употребления алкогольных напитков. В рабочих аудиториях в дни получки периодически проводились встречи родителей и детей под лозунгом «Отец, брось пить! Отдай деньги маме!».

Дальше - больше. Отряды «легкой кавалерии» стали закрывать питейные заведения, но к 1930 году кампания государственной борьбы с пьянством в основном выдохлась. Появились первые наркологические диспансеры, но работа, для которой требовались квалифицированный персонал и лекарства, проводилась слабо и эпизодически. В итоге медицина все больше уступала место политическим судам ОБСА.

Хотя «антиалкогольный фронт» был дополнен новым наступлением на «самогонные бастионы», по данным ЦСУ и Центроспирта, за первые пять лет после введения продажи государственной водки (1924-1929 гг.) выгонка самогона в стране не уменьшилась, а возросла с 480 млн. литров до 810 млн. литров. См.: Борьба с алкоголизмом в СССР. I пленум Всесоюзного Совета противоалкогольных обществ СССР, М.; Л, 1929. Возобновленная же милицией с начала 1928 г. антисамогонная деятельность, носившая ярко выраженный карательный характер, была тесно связана с провалом хлебозаготовок осени-зимы 1927 года. Постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 2 января 1928 года приготовление, хранение и сбыт самогона, а также изготовление, хранение, сбыт и ремонт самогонных аппаратов вновь запрещались, и за эти нарушения предусматривались административные наказания либо в виде штрафа до 100 рублей, либо в виде принудительных работ на срок до 1 месяца. Литвак К.Б. Указ. соч. С. 77.

Непродуманная антиалкогольная компания 1928-1929 года, которой предшествовал год «либерального не запрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований Ю. Ларина и его сторонников в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений, привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами убить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось.

Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений, чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно и тех детей, что «баловались» на огороде самогоном, которые привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер свои традиции и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. То есть, мы видим, что объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями были налицо.

В потреблении алкоголя от города, разумеется, не отставала и деревня. Несмотря на все старания, Центроспирту удалось вытеснить самогон из города, но не из деревни, где потребление алкоголя приносило государству больше расходов, чем доходов. Так, в 1926-1927 хозяйственном году от городских рабочих было получено акцизного дохода со всех спиртных напитков по 11 рублей 19 копеек с человека, тогда как от крестьян трудом набралось по 2 рубля 72 копейки. И хотя сельскохозяйственное население в том же году принесло 53,7% всех поступлений в государственный бюджет от акциза со спиртных напитков, вопрос о том, как выкачать с помощью водки деньги из деревни, не мог не беспокоить власть предержащих, ибо прямые налоговые поступления от крестьянства были относительно небольшими. По стране сельскохозяйственный налог составил всего 11,8% всей суммы государственных и местных налогов. Там же. С. 87.

Но деревня и после отмены «сухого закона» с трудом переключалась на «казенку», предпочитая испытанный «домашний продукт». Конечно, сельское пьянство не было новостью для России. Характерно, что на протяжении двадцатых годов страна вернулась к дореволюционным нормам потребления спиртного. Вместе с тем, в этом процессе появилось нечто новое. Во-первых, неразборчивость населения в качестве питья. Десятилетнюю годовщину Октября челябинцы встречали в хмельном угаре. В заметке «Яд, а пить можно» газета «Челябинский рабочий» отмечала, что в связи со свободной продажей спирта-денатурата крестьяне закупали его четвертями для питья (четверть равнялась 1/4 ведра). А на надпись «Яд - пить нельзя» никто не обращал внимания.

Во-вторых, массовость этого явления. Как пели деревенские ребята:

«Хороша наша деревня,

Много в ней людей живет:

В будни гонят самогонку,

В праздник редко кто не пьет».

Писатель Борис Пильняк отмечал, что мужики в двадцатые годы недоумевали по поводу нижеследующей, непонятной им, проблематической дилеммы. «В непонятности проблемы мужики делились - пятьдесят, примерно, процентов на пятьдесят. Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все, от мала до велика, не покладая рук. Ежели они покупали телку, они десять раз примеривались, прежде чем купить. Хворостину с дороги они тащили в дом, избы у них были исправны, как телеги; скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши. Продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись и считались они врагами революции, ни более, ни менее того. Другие же проценты мужиков имели по избе, подбитой ветром, по тощей корове и по паршивой овце, - больше ничего не имели. Весной им из города от государства давалась семссуда, половину семссуды они поедали, ибо своего хлеба не было, другую половину рассеивали - колос к колосу, как голос от голоса. Осенью у них поэтому ничего не родилось. Они объясняли властям недород недостатком навоза от тощих коров и паршивых овец, - государство снимало с них продналог и семссуду, и они считались: друзьями революции. Мужики из «врагов» по поводу «друзей» утверждали, что процентов тридцать пять друзей - пьяницы (и тут, конечно, трудно установить - нищета ли от пьянства, пьянство ли от нищеты)…».

Но эта литературная зарисовка не всегда соответствовала нэповской действительности: алкогольная стихия не делала четких различий между бедняком и середняком. Среди материалов политической сводки по письмам крестьян в «Крестьянскую газету» и журнал «Красная деревня» за март-май 1928 года сохранилось письмо «крестьянина-культурника», опровергающее сложившийся стереотип о том, что все бедняки - пьяницы и лентяи. Автор приводит совсем другой пример: «Но здесь пример одного пьяницы села Блоки можно привести - Милентьева Ивана, который был до выпуска русской горькой почти середняк - имел 1 корову и телку, 3 овцы, 2 свиньи, 5 десятин земли. Но когда вышла горькая, то он за один год пропил свою живность и зерно и к весне остался гол, как сокол. Пошел пасти скот в деревню Ледцо, но так пас 2 года и не допасет до конца, а уже весь заработок пропивал. А также и работал в РИКе в отхожем месте, заработал 30 рублей за 2 дня и за 2 дня их пропил, оставив семью из 7 душ голодать. А также, придя домой после пастьбы скота, он пропивал и то зерно, что припасет жена за лето». Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах / Сост. С.С. Крюкова. М., 2001. С. 227.

Вот еще один наглядный пример. В деревне Лисавино Московской губернии до 1914 года из 60 домохозяев было пять безнадежных пьяниц, на которых махнули рукой и сборщики податей, и односельчане, и даже жены. У таких крестьян крестьянскими оставались только кличка и паспорт, а все остальное уходило или в шинок, или в казенку. В двадцатые годы число пьяниц в деревне выросло до 7 человек, причем с «довоенным стажем» из них оказалось всего четверо, так как один уже умер от пьянки. Трое новых алкоголиков были сравнительно молодыми крестьянами. Мурин В.А. Указ. соч. С. 48,50. То есть третьей специфической чертой деревенского пьянства эпохи нэпа явилось раннее приобщение к алкоголю молодежи как последствие бурного развития самогоноварения в деревне. Водка была приятной в трех отношениях: «Во-первых, выпить, одурманить мозги, само по себе удовольствие, во вторых, пивший водку показывал, что и он де не хуже взрослых, и в третьих, питье водки указывало на сравнительное благополучие в материальном отношении». За новый быт. Пособие для городских клубов. М., 1925. С. 28.

В четвертых, водка и самогон, как способ убивания свободного времени, тесно соседствовали со сквернословием, драками, пьяными песнями и хулиганством. Односельчане замечали, что иной парень трезвым был относительно спокойным и смирным, но как только напивался - «ему море по колено!». Например, напившийся С. придирался к девчатам, которые сидят на вечеринке смирно («Ну … мать … вставай, девки, а то морду набью!») и к тем, кто танцует («Ну, вы што тут расплясалися? Марш в угол, а то в рожу заеду!»). Также он искал повода к придиркам и в отношениях с парнями: «фыркнет соплями на чистую рубашку парня», а в ответ на возмущение затевает драку. Деревенское гулянье в двадцатые годы стало самой распространенной формой молодежного отдыха: молодежь гуляла не менее 60 раз в году. Причем парни с самого раннего утра спешили ублаготворить себя выпивкой. Мурин В.А. Указ. соч. С. 58-59,65-66. Показательна в этом отношении деревенская частушка второй половины двадцатых годов, диалогичная по законам жанра. В ответ на девичьи упреки:

«Хороши наши ребята,

Самогоночки не пьют.

Как завидят полбутылки,

Так с руками оторвут»,

Парни озорно отвечали:

«Мы того побить хотели,

Кто нас пьяницей назвал,

За свои мы деньги пили,

Нам никто не покупал».

Обильной выпивкой сопровождалась каждая деревенская свадьба. Свадебный ритуал соблюдался неукоснительно. Свадебный поезд периодически останавливался, чтобы выпить стаканчик-другой, благо причина для этого всегда находилась: то «сломалась оглобля», то «порвались гужи» и т.п. Пили и во время венчания и после оного. Иногда свадебный обряд приобретал откровенно гротескный характер: «По положению батюшка должен читать новобрачным нравоучения, но самогон связал ему язык, и пробормотав какую-то нелепицу, батюшка объявил обряд выполненным». Там же. С. 126,128.

Несмотря на заявления сельских комсомольцев, что комсомольцы - это «те, которые не пьют», и деревенская комсомольская свадьба не обходилась без возлияний. Перед нами описание «красной свадьбы» в селе Ново-Покровка Семипалатинской губернии, «сценарий» которой пугающе напоминает традиционный сельский праздник: «Жених с невестой направляются в дом жениха, здесь молодых благословляют и сажают в углу под образами. На столе перед ними стоит четверть самогона и... сосна, украшенная цветами. На груди жениха красуется красный бант, приколотый значком КИМа». Бузотер. 1926. № 18. С. 11.

Но с другой стороны, комсомольцы в ряде случаев блюли чистоту своих рядов. Так, 18-летний комсомолец Федор Шамалин был исключен из рядов ВЛКСМ после того, как напоенный матерью до потери сознания разорвал комсомольский билет в присутствии секретаря ячейки. Также члены деревенских комсомольских организаций неоднократно доносили в милицию на односельчан-самогонщиков. Не останавливало даже семейное родство. На известного деревенского самогонщика Андрея Яковлевича Сысоева его дочь комсомолка Нюша лично написала заявление в милицию. Вскоре приехал отряд из районного центра и накрыл всех самогонщиков. Затем последовали арест, суд и штраф в 25 рублей. Но когда родители узнали, кто был виновником злоключений, Нюше пришлось уехать в Москву на фабрику. Мурин В.А. Указ. соч. С. 14,16.

Но как гласила деревенская частушка:

«Самогонщику все едино,

Что ни поп, все батька,

Лишь была бы самогонка,

Да затвора кадка».

Большинство самогонщиков стали профессиональными винокурами, мелкими заводчиками, готовыми пойти на все, чтобы обогатиться. На базе самогоноварения рождалась новая, советская буржуазия, и, само собой, истраченные пролетариатом и крестьянством на самогон деньги обогащали отнюдь не «родное государство».

Корни алкоголизма лежали, несомненно, глубже сферы классового противостояния. Но если честно, то некоторые основания для того, чтобы связывать злоупотребление спиртным с «нэпманской стихией» все же были. На первом месте стояли экономические причины. 18 января 1923 года ВЦИК и СНК приняли декрет «О дополнительном обложении торговых и промышленных предприятий на проведение мероприятий по борьбе с последствиями голода», которым устанавливалось дополнительное обложение не только предприятий, производящих предметы роскоши и торгующих ими (50% стоимости патентов и 1% с оборота), но и кафе, ресторанов высших разрядов (100% патента и 3% с оборота), торговых заведений пивом и вином (100% их стоимости). СУ РСФСР. 1923. № 4. Ст. 77.

Последствия «сухого закона» сказывались не только на мелкой уличной преступности и «бытовухе». 24 сентября 1923 года в Ростове-на-Дону с пивзавода «Заря» до ночи шел экстренный отпуск пива частным владельцам - разливали даже горячее. Дело в том, что на следующий день цена на сей напиток должна была повыситься вдвое. Булдаков В.П. Социокультурные гримасы нэповского времени и проблема социальной стабильности // Право, насилие, культура: региональный аспект (первая четверть). М.; Уфа, 2001. С. 282. В условиях рыночной стихии и прямого государственного давления предпринимателям приходилось проявлять «чудеса» изворотливости, чтобы завлечь покупателя. Печать сообщала, что в Ленинграде арендаторы норовили открывать «заведения с желто-зелеными вывесками» (пивные) поближе к заводам, мотивируя тем, что вложишь ближе к массам, производительность подымешь, Бегемот. 1925. № 5. С. 14. а в городе Гусь Хрустальный Владимирской губернии некий предприимчивый частный торговец ходатайствовал перед ЦИКом, «идя навстречу населению и все развивающейся промышленности», об открытии крупной оптовой торговли крепкими напитками. Смехач. 1927. № 4. С. 6. На страницах сатирических журналов такой «специалист», сетовавший на трудности жизни, был представлен весьма карикатурно: «Завод самогонный имею, а обидно: не знаю, как до довоенной выработки поднять производство - до войны то ведь его не вырабатывали». Бегемот. 1925. № 6. С. 7.

Наряду с причинами меркантильного характера, наличествовали и чисто психологические факторы. Бизнес периода нэпа был скорее ориентирован на выживание и на прожигание жизни, чем являлся базовой жизненной целью. Явления, названные в литературе «гримасами» или «угаром» нэпа, достаточно известны и даже хрестоматийны. Не секрет, что нэпманы, неуютно чувствовавшие себя в Советской республике, часто вели себя по принципу «пропадать - так с музыкой», предаваясь пьяным кутежам и разврату. Отсюда - некая «аура», которая ассоциировалась с «последними русскими капиталистами» и влекла за собой вполне определенный спектр впечатлений. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. … С. 178. Карикатуры в рубриках «Гримасы нэпа», изображающие дремлющих за столом, уставленным едой и спиртным, жирных нэпманов, быстро стали приметой времени:

«Хорошо!... Душе отрадно!...

Сердце дремлет... Сердце спит...

Только грубо и нескладно

НЭП за рюмочкой сопит...». Крокодил. 1922. № 1. С. 7.

Пьянство неизменно присутствовало среди набора «смертных грехов», присущих нэпманам. В 20-е годы «нэпо румяная, угарно пьяная» нередко рисовалась в виде запеленутого младенца, рядом с которым располагались непременные атрибуты в виде пива и карт. Красный ворон. 1923. №2. С. 8. В массовом сознании эпохи как в кривом зеркале «шинкари, трактирщики, самогонщики и священники» сливались в одно неразделимое целое. Типичный пример восприятия городским населением нэпманского «делового мира» 1926-1927 годов дает нам современник этих событий писатель Лев Шейнин: «В Столешниковом переулке, где нэп свил себе излюбленное гнездо... покупались и продавались меха и лошади, женщины и мануфактура, лесные материалы и валюта. Здесь черная биржа устанавливала свои неписанные законы, разрабатывая стратегические планы наступления «частного сектора». Гладкие мануфактуристы и толстые бакалейщики, ловкие торговцы сухофруктами и железом, юркие маклера и надменные вояжеры, величественные крупье, шулера с манерами лордов и с бриллиантовыми запонками, элегантные кокотки в драгоценных мехах и содержательницы тайных домов свиданий,... грузные валютчики,... мрачные, неразговорчивые торговцы наркотиками». Шейнин Л. Старый знакомый. М., 1957. С. 38. И, конечно, непременным атрибутом всего этого мира было беспробудное пьянство: «Там кутеж, трещат трактиры. Все делишки бражные». Крокодил. 1922. № 1. С. 11.

Но самое главное другое. В нэпе виделась угроза перерождения коммунистов, растворения в новых условиях основ коммунистической морали. Пугало распространение алкогоголя и наркотиков, проституции и азартных игр, коррупции и спекуляции. Вот весьма характерное сообщение «Известий» Воронежского губернского комитета партии с типичными для партийной печати тех лет «зоологическими» оценками: «Развелись волчьи ямы буржуазного окружения: кафе, рестораны, игорные притоны, буфеты с крепкими напитками, тотализатор и т.п. - поджидают коммунистов, особенно молодых, чтобы разложить партию». Цит. по: Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921 - 1929 гг.). СПб., 1997. С. 150-151. Л.Д. Троцкий позднее вспоминал: «В нравы нового правящего слоя входили настроения моральной успокоенности, самоудовлетворенности и тривиальности. … Хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих». Троцкий Л.Д Моя жизнь. М., 1991. С. 478.

Заметим, что в менталитете 1920-х годов (особенно городского населения) нэпман и советский аппаратчик-бюрократ предстают, как кентавр, в неразрывном единстве. Следует признать и то очевидное обстоятельство, что немалую толику в «общее дело» распространения пьянства в Советской России вносили представители местной номенклатуры. Президиум Енисейского губкома партии 15 июня 1921 года дал задание начальнику губернской чрезвычайной комиссии Р.К. Лепсису срочно провести следствие по делу о поголовном пьянстве коммунистов в партийных и советских учреждениях города Минусинска и уезда. По результатам проверки 12 июля на закрытом заседании губкома было вынесено решение передать виновников попоек «для принятия мер» в Енисейскую «чрезвычайку». Такая же «оздоровительная» операция была осуществлена летом 1922 года в Ачинском уезде, а в декабре того же года поход против пьянства местных начальников был предпринят в Чумаковской волости Каинского уезда Новониколаевской губернии. Весьма показательны итоги проведенной в 1928 году в Рязани проверки работников советских учреждений: 1139 человек, или 22% всего их состава были признаны непригодными к работе, в том числе пьяниц среди них насчитывалось 484 человека. См.: Измозик В. Голоса из прошлого. Письма 20-х годов, не дошедшие до адресатов // Наука и жизнь. 1994. № 3. С. 3-16.

Материалы перлюстрации показывают, что из 82 крестьянских писем 20-х годов, упоминающих о поведении местной власти, 79 (96%) отзывались о ней крайне отрицательно, отмечая пьянство, взяточничество и грубость деревенских коммунистов. Гимпельсон Е.Г. Нэп и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000. С. 371. Перед нами выдержки из доклада начальника Информационного отдела ГПУ Ашмарина в Секретариат А.И. Рыкова «Об экономическом и политическом положении крестьян за январь и февраль 1923 г.»: «Пьяный разгул в деревне не мог, конечно, не захватить и провинциальных совработников. И действительно: крестьяне нередко в ответ на противосамогонную агитацию указывают на пьянствующих членов сельсоветов, волисполкомов, милиционеров и совработников, в особенности командированных в село из уездного или даже губернского центра.... Руководители милиции сплошь и рядом не только досуг свой, но и служебное время проводят в попойках с деревенскими властями, коммунистами, учителями, попами и кулаками». ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 55. Д. 204. Л. 20-40. М.М. Пришвин описывает довольно анекдотическую историю об исключенном из рядов партиии коммунисте-фельдшере, который, когда его сделали заведующим отделом здравоохранения, в тот же день выпил весь спирт в аптеке. Пришвин М.М. Указ, соч. С. 169.

Архивные документы свидетельствуют, что на уровне низовой власти кипят страсти иногда почище шекспировских. Наглядный пример тому, письмо жителя хутора Большая Таловая Донского округа, бывшего председателя сельсовета В.И. Бутченко от 12 февраля 1927 года на имя своего знакомого и бывшего сослуживца, теперь члена ВЦИК Н.Т. Опанасенко с просьбой помочь в восстановлении в избирательных правах. Автор послания констатирует, что по его приезде на хутор в 1924 году «органы управления стояли не на высоте своего положения»: «Председателем сельсовета был некий Скворцов, человек не то, что любит выпить, а просто алкоголик, грубый и почти не грамотный человек. И этот человек почти бесконтрольно и даже самостоятельно вершил судьбы населения хутора». Его преемник на посту председателя сельсовета Ткаченко, «просто до тех пор допился, что даже замотал 300 рублей налоговых денег». После отдачи прежних председателей под суд за растрату, автору письма, возглавившему сельсовет весной 1925 года, в помощь было направлено два партийца из райисполкома. Но это не смогло предотвратить конфликт между беспартийным председателем и секретарем сельсовета - кандидатом в члены партии, который стал писать доносы в партийную ячейку, достигшие своей цели. ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 140. Д. 1163. Л. 2-4.

Больше всего возмущение местных жителей вызывали руководители-коммунсты. Как отмечалось в одном анонимном письме в «Крестьянскую газету» от 30 августа 1928 года: «Набрали в партию всякой своры. Я наблюдаю все время и все хуже. В 1917 году лучше были люди. Были и плохие некоторые, но мало, а сейчас все хуже: все карьеристы и пьяницы, лишь бы ему лучше было … Белогвардейцы в карательных отрядах мучили бедноту, убивали, а теперь пролезли в партию - тоже братья. Партеец напьется и буянит. Я не знаю ни одного, которые не надругаются над бедными женщинами, где квартируют». Соколов А.К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа». (Анализ общественных настроений конца 20-х годов по письмам и откликам рядовых советских граждан) // НЭП: завершающая стадия. Соотношение экономики и политики. М., 1998. С.134-135. Вот еще одно анонимное письмо в редакцию «Крестьянской газеты» из Донбасса, написанное летом 1928 года: «Вся нечистота забралась в партию. Широкая дорога в партию! Они этого хотели. Они теперь воцарились у власти, у руля, а крестьянин-рабочий уже потерял надежду в справедливость выборов. Собрание рабочих или крестьян на селе - наше дело проголосовать, а уж выборный есть партиец-пьяница», для которого создам «настоящий коммунизм» - курьерские поезда, в вагонах шампанское и чего твоя душа желает, а рабочий работай, есть не проси». Там же. С. 136-137. Крестьянин Брянской губернии С.А. Карнеев в письме в редакцию «Крестьянской газеты» жаловался, что их деревню «замучили наши братья коммунисты»: «как понесет наш темный крестьянин свои гроши в сельсовет сдавать, деньги отдаст сельсовету, а сельсовет деньги пропьет». Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 115. На крестьянском митинге в Поподьинской волости Рязанского уезда 31 января 1925 года со всей ответственностью за свои слова было сделано заявление, что «у нас коммунисты каждый день пьяные находятся … ни одного собрания не проведут не пьяные, все вдрыск, … все пьянствуют». Там же. С. 205.

В октябре 1927 года в ЦК поступали многочисленные сведения с мест однообразного содержания: «Работа сельсоветов и виков при пьяных руководителях слаба и ограничена сбором налогов». Куликова Г.Б Нэп и проблема вовлечения масс в деятельность государства // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 101. Хотя это и не совсем так. Многие крестьянские письма тех лет свидетельствуют о распространенности такого явления, как взяточничество, шедшее бок о бок с пьянством и развратом. То есть сфера шкурных интересов таких горе-руководителей распространялась намного дальше радения за государственное дело. За примерами не надо было ходить далеко. Селькор «Зоркий глаз» из Смоленской губернии в обращении в «Крестьянскую газету» 30 декабря 1927 года повествует о несправедливом решении волостной земельной комиссии о разделе имущества, решающим аргументом в пользу которого стало самое банальное угощение: «Когда кончился суд, тогда гражданки Анастасии Степановой ее отец Степан Петрович взял всю земельную Комиссию и своего свидетеля и повели их в трактир…». Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 167.

Аналогично заявление группы комсомольцев-красноармейцев, побывавших в отпуске в августе 1924 года в деревне Гордеевка Курской гуернии, в ЦК партии. В деревне, где «на каждом шагу пьянство, взятки и разбойничество», «в июне месяце сего года был общий передел земли. От всей земли в конце получился [кусок] небольшой площади земли в остатке. По размещению председателя сельсовета товарища Родченко И. земля была продана за самогон, за ведро десятина. … Второй пример. Уездный уголовный розыск послал своего агента в нашу деревню для борьбы с самогоном. Агент приехал и прямо на квартиру к председателю сельсовета. А председатель сельсовета в это время как раз гнал самогон с секретарем ячейки РКП(б) товарищем Белоусовым и членом Бюро ячейки. Ну какая здесь борьба, когда само начальство пьет и гонит самогон? Агент соблазнился и начал пить самогон, пока не свалился. В это время мимо проходили два крестьянина. Они были задержаны и арестованы. Когда их обыскали, то у них обнаружили 1 револьвер системы наган. Агент уголрозыска стал шутить, но шутки бывают недолго. Получился выстрел и был наповал убит член Бюро ячейки РКП(б). Сейчас же был составлен акт, в котором говорилось, что член бюро застрелился сам. На этом и кончилось без всякого разбирательства.». Там же. С. 145.

Кстати, случаи пьяного произвола со стороны местных властей, не были такой уж редкостью. В письме Е.П. Горбатенко из города Кобеляки в «Крестьянскую газету» (1925 год), подробно описывается суд над бывшими агентами транспортного отдела ГПУ, которые «аресты, обыск самогона и оружия» производили «в пьяном виде, под самогонными парами». При этом «арестованных жестоко избивали кулаками и ладонями по лицу, шее, спине, шомполами по пятам ног и концам пальцев рук, дулом револьвера наносили удары в живот и в полость рта, выкручивали руки, жгли ноги бумажками, продетыми меж пальцев, предварительно облив их и все ноги керосином или бензином, опаивали чрезмерно водою, давая неизвестно какие пить порошки, названные обвиняемыми морфием, давили и крутили за половые ядра». Там же. С. 157.

Весьма нередки были случаи, когда пьяные продинспектора, перепутав, что нужно выколачивать из крестьян - то ли продналог, то ли самогон с закуской, подвергали данников издевательским экзекуциям. Похоже, что за обычным опьянением стояло «опьянение от власти». М.М. Пришвин видел в этом некоторую закономерность функционирования нового режима: «Получается такое впечатление, будто власть эта в существе своем имеет зло, кто бы ни взялся за нее, всяк будет делать зло: ….деревенский писака, чтобы добыть себе самогона и т.д.». Более того, по его мнению, «честным человеком можно назвать такого, который трудится и не занимается местной политикой при помощи самогона». Пришвин М.М. Указ. соч. С. 147,151.

Хотя зачастую местные власти просто проявляли полнейшее бездействие в борьбе с пьянством, не зная как себя вести в той или иной ситуации. Из письма И.В. Попова со станции Алпатьево Московско-Казанской железной дороги (Рязанская губерния) видно, что в подобное двусмысленное положение низовое начальство было поставлено соответствующей законодательной базой. По данным председателя сельсовета в селе Алпатьево Котомкина до 30% жителей занимаются производством самогона. Однажды председатель сельсовета, «заметив однажды дикую попойку на железнодорожной будке, зашел туда и конфисковал самогонку». Но вот в чем правовой парадокс: за подобную самодеятельность ему теперь грозит статья 106 Уголовного Кодекса (за превышение власти), но если бы он не конфисковал самогон, то тем самым попадал бы под действие статьи 105 УК (за бездействие власти). Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 120. «Зигзаги» Центра в отношении производства и продажи спиртных напитков ставили местную власть в весьма щекотливое положение, вынуждая давать маловразумительные ответы на вопросы: «Что заставило советскую власть продавать русскую горькую? Почему она дорогая и какая польза государству?», «Почему Советская власть борется с самогоном, тогда как сама выпускает 30-градусную горькую» и т.п. Там же. С. 203, 205.

Под давлением как экономических, так и социальных факторов, на антиалкогольном фронте большевистские правители окончательно сдали «командные высоты» как раз ко времени свертывания нэпа. До конца двадцатых годов Сталин в целом был сторонником сдерживания пьянства. Он поддерживал антиалкогольную борьбу, придерживаясь так называемой «политики пресса», когда сверху планировалось систематическое сокращение выпуска и общедоступности водки (например, в части выпуска спиртных напитков был утвержден не госплановский вариант I-го пятилетнего плана, а несколько сокращенный план, рожденный в недрах ОБСА), а регламентация торговли спиртными напитками в регионах была отдана в юрисдикцию местным Советам.

Однако планы первых пятилеток окончательно похоронили утопию всеобщей трезвости. С одной стороны, расширения продажи спиртных напитков стало важным внутренним источником поступления средств на нужды форсированной индустриализации (в 1929 г. стране впервые был спущен план по водке), а с другой, спаивание народа, позволяло сохранять бездефицитный бюджет. Подробнее см.: Треншел К. Проблема пьянства в России и антиалкогольная кампания в годы первой пятилетки (1928-1933) // История России: Диалог российских и американских историков. Саратов, 1994. С. 91-93.

После принятия политических решений о свертывании нэпа накал на фронте антиалкогольных битв резко пошел на убыль. Сначала власти поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных и винных лавок в Ленинграде в 1931-32 годах, но уже в сентябре 1932 года Ленинградский облисполком направил в адрес районных исполкомов секретное предписание заранее согласовывать с ним все подобные случаи. Еще через год областные власти приняли решение об открытии новых винных лавок для усиления реализации водочных изделий. В апреле 1932 г. прекратило свою деятельность и «Общество по борьбе с алкоголизмом», как мешавшее «добыванию» средств на индустриализацию, а вместо него возникло более аморфное движение «за здоровый быт». Были закрыты издаваемые в Москве и Харькове журналы «Трезвость и культура», фактически полностью прекращена антиалкогольная пропаганда, перестали публиковаться сведения и статистические данные о распространении пьянства в стране.

Новым лозунгом дня стали слова тогдашнего наркома пищевой промышленности СССР А.И. Микояна: «Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера?». Ведущая тенденция в области алкогольной политики прорисовывалась вполне определенно: в целях обеспечения «веселой жизни» к 1940 году производство спирта вдвое превысило довоенные показатели. Однако, не стоит забывать, того, что первым шагом на пути «всеобщей алкоголизации» страны стал, несомненно, год «великого перелома», грандиозностью и масштабностью «большого скачка» затмивший «скромный» и незаметный поворот «пьяной» политики.

Размещено на Allbest.ru