Руандийский геноцид: причины, характер, значение

Свидетельства очевидцев показывают, что на всех уровнях - общенациональном, провинциальном, общинном - административная иерархия организовывала граждан на массовые убийства заранее намеченных жертв. В этой ситуации у каждого рядового гражданина-хуту оставалось гораздо более узкое поле выбора, чем, например, у жителя нацистской Германии в конце 1930-х гг.: оно исключало «пассивное соучастие» и сводилось к жесткой альтернативе - прямое участие или открытый отказ, означавший смерть. Такое сужение, навязанное руандийским государством, превратило практически всю общину хуту («народ») в орудие геноцида: режим, стремясь распространить коллективную ответственность за ликвидацию «этноса-врага» на население в целом, пытался тем самым реконституировать этническую идентичность хуту через своеобразное «крещение вражеской кровью»: таким образом выковывалось новое моноэтническое руандийское общество, в особой степени консолидированное, ибо творцом его оказывался теперь каждый хуту.

Административное и идеологическое воздействие государства на граждан, безусловно, сделало возможным предельное расширение субъекта геноцида, однако это расширение не могло состояться, если бы «воздействие» не превратилось во «взаимодействие» между государством и обществом. Действия государственной машины лишь открыли каналы для выхода негативной энергии фрустрированных групп внутри «этнического» большинства и способствовали их политической мобилизации. Организационные и идеологические усилия правящей элиты сомкнулись с социально-психологическими предубеждениями, стереотипами и ожиданиями широких масс населения.

Тотальность объекта геноцида. Предшествующий геноциду политический раскол в общине хуту в сочетании с резким сужением возможности политического и физического выбора у каждого гражданина обусловил максимальное расширение понятия «враг» за счет его политизации: объектом геноцида стал не только «враждебный этнос» - тутси -, но также его политические «пособники» (умеренные политики-хуту) и даже те хуту, которые отказались принимать участие в массовых убийствах. Результатом явилось уничтожено ок. 50 тыс. хуту.

С другой стороны, в ходе геноцида этнический критерий «врага» приобрел абсолютный характер, выйдя за рамки гендерных ограничений, освященных традицией, которая гарантировала женщинам определенный «иммунитет» в ходе политических конфликтов. Если первоначально жертвой геноцида стала преимущественно мужская часть общины тутси (в том числе старики и несовершеннолетние), то во второй половине мая и июне он распространился и на его женский сегмент. Если в первые полтора месяца наряду с физическим уничтожением мужчин происходило в основном «психологическое уничтожение» женщин (вынужденное присутствие и даже участие в убийствах мужчин, изнасилования, сексуальное рабство), то в середине мая, очевидно на общенациональном уровне, было принято решение о «геноциде без исключения». Маховик геноцида, в какой-то момент заведенный, таким образом, неизбежно раскручивался все больше и больше, разрушая вся прежде установленные и подкрепленные еще доколониальными поведенческими моделями рамки социальной и политической культуры.

Именно эта тотальность и субъекта, и объекта руандийского геноцида объясняет, почему его логическим следствием стал крах руандийского этнократического государства. Можно сказать, что в период тех страшных «Ста дней» государство «изменило самому себе»: оно отказалось от выполнения всех тех функций, которые и делали его государством (поддержание внутреннего порядка, внешняя защита, экономический контроль, социальное обеспечение, образование); его единственной функцией теперь стала организация геноцида, уничтожение определенной части населения, подавление которой и составляло сущность этнократического режима. Сосредоточившись на выполнении этой единственной задачи и задействовав для этого все свои административные ресурсы, руандийское государство истощило свою политическую энергию и психологически обескровило руандийское общество, поскольку организованный им геноцид привел к полной деградации политического и социального бытия. Именно здесь таится скрытая причина стремительного падения этнократического режима. Он оказался совершенно бессильным перед наступлением РПФ, развернувшимся практически сразу после начала геноцида; к концу мая отряды повстанцев-тутси контролировали больше половины страны и вели бои на подступах к Кигали. Этнократический режим не смогло спасти даже прямое вмешательство Франции («Турецкая операция»): 4 июля войска РПФ овладели столицей, а 18 июля - последним оплотом режима, городом Гизеньи на северо-западе страны.

Крах государства как структуры сопровождался и крахом государства как идеи. В результате геноцида «этническое» сознание полностью восторжествовало над государственным. Столкнувшись с угрозой утраты власти, политическая элита хуту приняла и осуществила уникальное решение: в июле 1994 г. был организован массовый исход этноса хуту из Руанды, в результате которого страну покинуло несколько миллионов человек. Целью исхода было отделить «народ» от «территории», тем самым лишив государство одного из фундаментальных его признаков. Чтобы не допустить превращения руандийского государства в инструмент политического господства тутси, этнократический режим хуту был готов пойти даже на его временную ликвидацию, на нарушение континуитета политических институтов. «Даже если они [тутси], - заявлял один из лидеров хуту, - добьются военной победы, они не получат власти. У нас есть народ. У них - только пули».

Последствия руандийского геноцида

Можно с полным основанием утверждать, что геноцид 1994 г. оказал огромное воздействие на историю как Руанды, так и стран зоны Великих озер. Масштаб этого воздействия был предопределен системой этнополитического взаимодействия государств этого региона, сложившейся еще в 1960-х гг.

Через традиционные механизмы взаимодействия (потоки беженцев, информационная циркуляция) конфликт тутси и хуту вышел за пределы Руанды (и Бурунди): он распространился на Заир, расколов прежде единую местную общину баньяруанда (тутси + хуту), спровоцировал Первую конголезскую гражданскую войну 1996-1997 гг. и дестабилизировал ситуацию во всем регионе Великих озер, послужив прелюдией «Третьей мировой войны». Руандийский геноцид стал катализатором местных социальных конфликтов, также принимавших традиционную этническую форму, которые вышли на поверхность в условиях кризиса «клептократического режима» маршала Мобуту. В таком контексте распространение руандийской модели этнического противостояния неизбежно принимало характер эпидемии и во многих регионах выражалось в форме символического принятия на себя участниками войны «руандийских этнических ролей». Так, в рамках Итурийского конфликта 1999-2007 гг. (локальный конфликт внутри Второй конголезской гражданской войны 1998-2003 гг.) столкнулись местные этнические большинство (ленду; ок. 700 тыс.) и меньшинство (хема; ок. 150 тыс.), которые имели общие язык и культуру и практиковали смешанные браки: они различались преимущественно своими занятиями (земледелие у ленду, скотоводство у хема). По свидетельству одного из представителей организации «Хьюман райтс уотч», эти этносы, не имеющие отношения к руандийским «этносам», «теперь (в 2001 г. - И.К.) отождествляют себя с категориями «хуту» и «тутси»… Ленду ныне считают себя родственниками хуту, тогда как хема отождествляют себя с тутси. Обе эти группы долгое время боролись за контроль над землей, но эти формы идентификации и их связь с геноцидом угрожает трансформировать эту борьбу в нечто гораздо более разрушительное».

С другой стороны, руандийский геноцид разрушил систему «государств-сосудов» Руанды и Бурунди и в конечном итоге подорвал сложившуюся в регионе модель этнополитического взаимодействия. Его непосредственным результатом явилось восстановление в Руанде этнократического государства: военная диктатура РПФ стала инструментом господства тутси над хуту. Таким образом, геноцид первоначально не прервал этнократическую цепь: одна этнократия породила другую. Однако установление в Руанде режима власти меньшинства-тутси превратило ее в этнократического «близнеца» Бурунди. Прекращение процесса «обмена беженцами» ликвидировало ту сущностную связь, которая обеспечивала взаимообусловленность политического развития Руанды и Бурунди - ту взаимообусловленность, которая порождала и укрепляла социально-экономическую, идеологическую и социально-психологическую базу для сохранения в них этнократических режимов. Прежде притягивавшиеся друг к другу как «+» и «-», эти государства, став двумя «+», в своем дальнейшем историческом движении пошли каждое своим особым автономным путем. После двух гражданских войн конца 1990-х -- начала 2000-х гг. из этой ловушки регионального этнополитического взаимодействия удалось выбраться и Заиру (ДРК).

Разрушение системы «переливающегося насилия» стало главной причиной того, что четыре страны, бывшие на протяжении четырех десятилетий ее пленниками (Бурунди, Руанда, Заир, Уганда), встали в начале XXI в. (Уганда еще в 1990-х гг.) на путь внутриполитического умиротворения и - в той или иной степени - демократизации. Даже в Руанде, которой история отвела роль эпицентра кризиса 1990-х гг., режим П.Кагаме, сохраняя в целом свой авторитарный характер, предпринял ряд мер по частичной политической либерализации и избавлению страны от наследия этнического противостояния (массовое возвращение беженцев с конца 1996 г., допуск политической оппозиции к участию в выборах 2003 г., конституционная поправка 2004 г. о запрете политической мобилизации по этническому принципу, отмена смертной казни в 2007 г.). Режим Й.Мусевени в Уганде, сохраняющий полуавторитарный характер, в июле 2005 г. снял, наконец, ограничения на деятельность политических партий. В ДРК, несмотря на трудности начавшегося в 2003 г. переходного периода и сохранение локальных очагов конфликта (в Северном и Южном Киву, в Итури, в Северной Катанге), удалось реализовать компромиссную политическую модель, основанную на частичной децентрализации и разделе полномочий между президентом и премьер-министром, ответственным перед нижней палатой (конституция 2006 г.). Выборы 2006 г. привели к созданию многопартийного парламента, в котором партия президента Жозефа Кабилы (Народное движение за реконструкцию и демократию) не имеет абсолютного большинства, и многопартийного правительства, возглавленного ветераном заирской политики Антуаном Гизенгой, лидером Единой лумумбистской партии. При всей хрупкости нынешней конголезской демократии (трудности интеграции партизанских соединений в армию, конфликт между властями и главной оппозиционной силой - Движением за освобождение Конго Ж.-П.Бембы Гомбо - в марте-апреле 2007 г.), эти изменения стали знаковыми для истории независимого Заира, чередовавшей гражданские войны с военными диктатурами. Но наиболее впечатляющие успехи продемонстрировала Республика Бурунди, которая впервые в своей истории с 1966 г. отказалась от этнократической системы: в 2003 г. бывший военный диктатор П.Буйоя, вновь захвативший власть в 1996 г., передал власть Домисьену Ндайизейе, лидеру партии ФРОДЕБУ, представляющую умеренное крыло общины хуту. Политический компромисс между двумя «этносами» был закреплен переходной конституцией 2004 г., установившей принцип 60% - 40% для их представительства в правительстве (ст. 129), государственном секторе (ст. 143) и в парламенте (ст. 164); в правительстве имеют право участвовать все партии, набравшие на выборах более 5%. В результате президентских выборов 2005 г. главой государства стал бывший лидер главной группировки мятежников-хуту Пьер Нкурунзиза. Таким образом, руандийский геноцид, оказавшийся логическим результатом и высшей точкой развития этнократической системы, обусловил в итоге ее постепенное размывание в Руанде и полную ликвидацию в Бурунди.

Геноцид в Руанде и инициированная им цепь событий в зоне Великих озер в конце ХХ - начале ХХI в. показывает, сколь извилистыми и порой непредсказуемыми путями идет история. Они еще раз свидетельствуют, как часто неоднозначна роль переломных исторических событий. Геноцид 1994 г. и «Третья мировая война», унесшие миллионы жизней и принесшие неисчислимые человеческие страдания, а в глобальном масштабе продемонстрировавшие мрачную изнанку эпохи глобализации, в то же время сломали просуществовавшую почти четыре десятилетия порочную систему переливающегося этнополитического насилия в этом регионе. В такой перспективе 1990-е годы по отношению к Черной Африке можно воспринимать не только как «потерянное десятилетие», но и в определенной степени как период разрушения рожденных еще при колониализме и поддерживавшихся в эпоху биполярного противостояния политических структур и механизмов - как государственных, так и межгосударственных - и в этом смысле как продолжение далеко не завершенного процесса деколонизации. Гражданские войны конца ХХ - начала ХХI в., нанесшие огромный ущерб континенту в экономическом и гуманитарном измерении, в то же время способствовали максимально быстрой «расчистке» африканского политического и социально-экономического поля от прежних элит и укоренившихся моделей отношений.

Размещено на Allbest.ru