Наследие Грозного

Интрига боярской партии встревожила Бориса, и он решил нанести упреждающий удар. По его настоянию дума постановила провести ревизию казны. Проверка обнаружила большие хищения. Посольский приказ выступил за рубежом с заявлением, что Головины «покрали» царскую казну. Подлинность их заявления удостоверена описью царского архива, в которой упомянут столпик с боярским приговором г.: «...что приговорили бояре Петра Головина за государеву краденую казну Казенного двора казнити смертию, тут же и вин его скаска, какова ему Петру чтена». Казначея вывели на Лобное место и обнажили для казни, но в последний момент ему объявили о помиловании. С опальным обошлись сравнительно мягко: его избавили даже от обычной в то время торговой казни. Головина сослали в Казанский край, где он и умер в тюрьме. Ходили слухи, что его тайно умертвили по приказу Бориса. Русские источники подтверждают версию о насильственной гибели П.И. Головина. Вместе с ним опале подвергся (не позднее декабря г.) окольничий и казначей В.В. Головин. Брат казначея - М.И. Головин, находившийся в своей вотчине в Медынском уезде, бежал от царской опалы в Литву.

Суд над Головиным послужил поводом к смене высшей приказной администрации. Правда, новые назначения носили совсем иной характер, нежели те, которые были проведены по случаю коронации. Тогда речь шла об изгнании бывших «дворовых» приказных. Теперь наблюдалось обратное явление. Изгнав земских казначеев из центрального финансового ведомства страны, Годунов постарался насадить туда своих старых соратников по «дворовой» службе. Пост главного казначея занял думный дворянин Д.И. Черемисинов, служивший некогда в опричнине, а затем на «дворовой» службе. Бывшие «дворовые» люди контролировали теперь три крупнейших приказных ведомства государства - Конюшенный приказ (конюший Б. Ф. Годунов), Большой дворец (дворецкий Г.В. Годунов) и Казенный приказ. Контроль над казной облегчил правительству проведение его новой финансовой и податной политики.

Поздние летописи утверждали, чти дело Головина было следствием прямого столкновения между Годуновым и знатью. В открытой вражде бояре будто бы «разделяхуся надвое: Борис Федорович Годунов дядьями и братьями, к нему же присташа и иные бояре, и дьяки, и думные и служивые многие люди; другую же сторону князь Иван Федорович Мстиславский, а с ним Шуйские и Воротынские, и Головины и Колычевы, и иные служивые люди, и чернь московская». По летописи, столкновение завершилось пострижением Мстиславского и ссылкой Воротынских и Головиных. Хотя летописец верно определил круг аристократических противников правителя, в его записи, по-видимому, были объединены разновременные события. Осуждение Головиных имело место задолго до падения Мстиславского, а ссылка Воротынских относится к более позднему времени.

Пострижение главы Боярской думы окружено многими легендами. В поздних и вовсе малодостоверных источниках XVII в. отразилось предание о том, что Мстиславский выступил против Бориса после долгих колебаний, поддавшись уговорам Шуйских, Воротынских, Головиных и других бояр. Старый регент будто бы замыслил призвать Годунова в свой дом на пир и там убить, однако правителя предупредили о его замысле, «он же нача изберегатися и невредим от них (бояр.-Р. С.) бысть». Эта версия не внушает доверия. Мстиславскому незачем было прибегать к таким крайним мерам, как убийство. Глава опекунского совета и Боярской думы мог бороться против Годунова в рамках законности. В источниках имеются сведения о том, что Мстиславский и его сторонники разрабатывали планы развода царя Федора с бесплодной царицей Ириной Годуновой. В случае успеха, заметил в своих записках Петр Петрей, бояре рассчитывали женить Федора на дочери Мстиславского. Шведский дипломат, впервые посетив Москву после воцарения Бориса, записал немало слухов без всякой критической проверки. Его сообщение можно было бы отвергнуть как недостоверное, но оно находит косвенные подтверждения в русских источниках. После пострижения Мстиславского судьба его дочерей стала предметом специальных разъяснений со стороны Посольского приказа. Борис поручил своим дипломатам объявить за рубежом, что девица Мстиславская была выдана замуж за князя Василия Черкасского. Для русской дипломатической практики подобные разъяснения по поводу заурядного брака в боярской среде были случаем из ряда вон выходящим. Необычный интерес Посольского приказа к боярышне подтверждает версию о том, что дочь Мстиславского метила в жены царю Федору. Ее замужество положило конец планам такого рода.

Мстиславский и его дочь вовсе не были жертвами честолюбия Бориса, как то пытались изобразить некоторые поздние писатели. Мстиславский едва ли не с первых месяцев царствования Федора оказался в раздоре с Н.Р. Юрьевым. Кардинал Болоньетти в письме от августа г. писал со слов литовских послов и выходцев из России, что Мстиславский очень предан польскому королю, а Никита Романов возглавляет партию антипольской ориентации. Став преемником заболевшего Юрьева, Годунов завершил борьбу со Мстиславским. Поздние источники сохранили предание о том, что Борис одолел главу думы и «напрасно измену положи» на него благодаря поддержке главных думных дьяков братьев Щелкаловых. В годы опричнины номинальный глава Боярской думы был послушной пешкой царя в сложной политической игре. После сожжения Москвы татарами Грозный принудил его публично покаяться в том, что он своей изменой навел татар на святую Русь и тем погубил царствующий град. Иван IV возложил на главу земщины и всю ответственность за поражение от армии Батория, избил его посохом и взял с него новую запись с признанием вины.

Годунов и Щелкалов добились отставки Мстиславского без суда, после того как раскрылись его интриги против царицы Ирины. Главный опекун приходился Федору троюродным братом, и ссора была улажена чисто семейными средствами. Первый боярин думы был вынужден сложить регентские полномочия и удалиться на покой в монастырь. Власти старались возможно дольше скрывать опалу Мстиславского. Спустя полгода после его отставки московские дипломаты получили предписание разъяснить за рубежом, что он «поехал молитца по монастырям». Это была полуправда. В приходо-расходных книгах Соловецкого монастыря удалось найти запись, раскрывающую обстоятельства и время изгнания регента. «Июля в день ( г.-Р. С.),-значится в документе,- приезжал в Соловецкий монастырь помолитися князь Иван Федорович Мстиславский и дал на корм на два стола рублей». Из Соловков боярин уехал на Белоозеро, в Кириллов монастырь, где постригся под именем старца Ионы. Регента доставили к месту заточения совсем не так, как других опальных «изменников»: ему позволили совершить по пути паломничество в Соловецкий монастырь. Согласие боярина на добровольное изгнание избавило от опалы членов его семьи. Более того, старший сын регента боярин Ф.И. Мстиславский унаследовал обширное удельное княжество и сменил отца на посту первого боярина думы. Начиная с ноября г. он неизменно занимал место главного воеводы в армии и старшего из бояр на торжественных приемах.

Суд над Головиными и отставка Мстиславского обострили конфликт между Годуновым и знатью.

Опекунский совет, назначенный Грозным, окончательно распался в связи с болезнью Н.Р. Юрьева и пострижением И.Ф. Мстиславского. Новая ситуация в Москве получила отражение в польских источниках, отличавшихся большой достоверностью. К их числу относится отчет гродненского капитана Белявского о тайной беседе с переводчиком русского посольства, возвращавшегося в Москву из Праги. Толмач Яков Заборовский, поляк по рождению, еще до того, как попал в московский плен и стал служить в Посольском приказе, в течение десяти лет состоял под началом у Белявского. С помощью всевозможных уловок Заборовский добился свидания с Белявским и после клятвы на распятии о неразглашении тайны подробно рассказал ему о московских делах. Беседа состоялась в начале мая г., но сведения Заборовского отражали положение, сложившееся в Москве на начало года. По словам толмача, “московиты окончательно договорились между собой, и из них только двое держат в своих руках управление всей страной и царством Московским. Одного из них зовут Борисом Федоровичем Годуновым... А другой временный правитель или нечто вроде этого -- Андрей Щелкалов...”. Заборовский полагал, что “положение Щелкалова более прочное, чем у зятя князя”.

Положение Годунова в самом деле было недостаточно прочным. Против него выступали и народ, и “великие” бояре. Хотя первая вспышка народных волнений в столице была подавлена, но глубокое брожение в народе продолжалось. Движение низов носило антифеодальный характер. Как всегда, значительное влияние на настроения в столице оказывали бояре, которые через свою многочисленную клиентуру стремились направить недовольство масс против Годуновых. Попытка возврата к продворянскому курсу Грозного привела к неожиданным последствиям. То, что удавалось сильному правительству Ивана IV, оказалось не под силу слабому правительству его ничтожного сына. Власти явно недооценили сопротивление светской и духовной знати мерам против “тарханов”. Покушение на иммунитетные привилегии аристократии и возврат к репрессиям вызвали оппозиционные настроения, которые подорвали и без того слабый авторитет правительства.

Знатный земский дворянин М. Головин, попав ко двору Батория, нарисовал картину полного безвластия, воцарившегося в Москве. Головин настойчиво советовал польскому королю идти ратью на русскую землю, “куда захочет: где, деи, не придет, тут все ево будет. Нихто, деи, против его руки не поднимет для того, рознь де... сказывают, в твоих (царя Федора.--Р. С.) государевых боярах великую, а людем строенья нет; и для, деи, розни и настроения служити и битися нихто не хочет...”. Говоря о том, что в Москве “никто не хочет служить”, Головин имел в виду, конечно, земскую знать. Его слова находят косвенное подтверждение в таких авторитетных источниках, как книги Разрядного приказа. На основании Разрядов можно установить как бесспорный факт, что Годунов и Щелкалов на протяжении первого года царствования Федора ни разу не собирали земское дворянское ополчение, а для военных действий в Подмосковье использовали исключительно “дворовых” воевод. Как видно, правительство, напуганное участием многих земских дворян в апрельском мятеже, опасалось собирать крупные военные силы под началом знатных земских бояр. Процесс разрушения сильной централизованной власти, начавшийся после смерти Грозного, продолжался безостановочно. Авторитет недееспособного царя падал все ниже. К тому же Федор обладал слабым здоровьем, и ему предрекали короткую жизнь. Самодержец едва не умер в конце первого года царствования.

Годунов прекрасно понимал, что кончина Федора приведет к мгновенному крушению его власти. В поисках выхода он вступил в переговоры с австрийским двором. В г. из Москвы в Прагу прибыл посол Лука Новосильцев с секретными инструкциями от Годунова и Щелкалова. По словам участника посольства Я. Заборовского, в Праге послы узнали о смертельной болезни царя Федора и прониклись уверенностью, что по возвращении в Москву не застанут его живым. В итоге пражских переговоров посол тайно договорился с австрийцами о том, что в случае смерти Федора вдова царица Ирина Годунова выйдет замуж за одного из братьев австрийского императора, который станет князем и коронованным царем московитов.

Польское правительство, получив от Я. Заборовского секретную информацию, в апреле г. сделало запрос Боярской думе, правда ли, что “бояре посылали к цесареву брату”. Демарш польского посла поставил инициаторов интриги в трудное положение. Они поспешили опровергнуть информацию о затеянном ими сватовстве и объявили “злодейскими” и “изменническими” любые толки о пражских переговорах: “И мы то ставим в великое удивление, што такие слова злодейские нехто затеял, злодей и изменник”. Однако официальные опровержения никого не могли обмануть. Противники Годуновых постарались сделать достоянием гласности факты, обличавшие правителя в “измене”. Огласка скомпрометировала Бориса и поставила его в двусмысленное положение. Переговоры с австрийским двором дали повод усомниться в ортодоксальности правителя: при живом благочестивейшем Федоре Годунов готовил почву для передачи трона католику. Интрига Годунова оскорбила Федора и испортила их взаимоотношения. Борису пришлось отведать царского посоха.

Множество косвенных признаков указывало на то, что власть правителя пошатнулась. ноября г. Годунов неожиданно пожертвовал тысячу рублей в Троице-Сергиев монастырь. Таким колоссальным вкладом он хотел обеспечить прибежище семье на случай опалы. Немного ранее, в сентябре того же года, Годунов направил в Лондон англичанина Джерома Горсея с рядом секретных поручений. Морская навигация закончилась, и гонцу пришлось ехать через Псков и Ревель. Он спешил так, словно за ним гнались. В пути он бил смертным боем ямщиков, “вымучивал” лошадей на ямских станциях, В своих ранних записях Д. Горсей обошел молчанием суть “особенных” поручений от Годунова, которые “не подлежали обнародованию”. Однако в поздних мемуарах англичанина можно найти существенные подробности относительно его миссии. Оказывается, Борис поручил ему договориться с королевой Елизаветой относительно предоставления его семье убежища в Англии, Годунов шел по стопам Грозного. Он ждал смуты и готовился бежать из России. По словам Горсея, он даже приступил к осуществлению этого плана и тайно перевез свои сокровища в Соловецкий монастырь, чтобы оттуда в случае мятежа переправить их в Лондон. В дальнейшем королева не раз беседовала с Горсеем о том, какими средствами можно побудить Годунова исполнить свои намерения и перевезти деньги и имущество в Лондон. На полях рукописи сам Горсей пометил возле приведенных строк: “Слишком поздно”. Английский эмиссар не сумел сохранить в тайне цель своей миссии, и через купцов слухи о закулисных переговорах в Лондоне проникли в Москву. Известие об обращении правителя к английским протестантам окончательно подорвало его престиж. Противники Годунова не преминули этим воспользоваться. Кризис власти приобрел более резкие очертания к весне г. В конце апреля умер боярин Н.Р. Юрьев. Его кончина послужила толчком к новым волнениям в Москве. Беспорядки едва не погубили Годуновых.

Расходные книги кремлевского Чудова монастыря сохранили запись о том, что мая г. монахи закупали военные припасы “для осадного времени”. Факт осады Кремля получил отражение в официальных документах в извращенном виде. Русские послы за рубежом попытались опровергнуть неблагоприятную информацию, но их заявления невольно выдали истину. Царский гонец, снаряженный в Польшу в конце г., получил следующий наказ: “А буде взмолвят, за что же в Кремли-городе в осаде сидели и сторожи крепкие учинили?.. того не бывало, то нехто сказывал негораздо, бездельник. От ково, от мужиков, в осаде сидеть? А сторожи в городе и по воротам, то не ново, издавна так ведетца для всякого береженья”. Прибывшие в Польшу в начале г. “великие послы” не только подтвердили вышеизложенную версию, но и дополнили ее некоторыми подробностями насчет “береженья” Кремля: “И дети боярские, и прикащики по воротам, и стрельцы живут для всякого береженья и на государьском дворе живут, переменяясь, для огня, для пожара”.

Из разъяснений дипломатов следует, что выступления “мужиков”, т.е. московского посадского населения, вынудили правительство ввести в столице осадное положение. В повестях и летописях XVII в. московские волнения получили тенденциозное освещение. “Повесть како отомсти” сообщает, что “всенародному собранию московских людей множеству” стало известно об умышлении Бориса на Шуйских, после чего народ решил побить Бориса и весь его род камнями. За туманными фразами “Повести” с трудом угадываются контуры народного мятежа, заставившего Годунова сидеть в осаде в Кремле. Составленная при царе Василии Шуйском “Повесть” с очевидным пристрастием описывала события -летней давности. Но аналогичную картину нарисовал и автор “Нового летописца”, близкий ко двору Романовых. По его словам, гости и всякие московские торговые люди черные -- все стояли за Шуйских в их столкновении с Годуновыми.

Феодальные летописцы, по всей видимости, преувеличили роль, которую сыграла в московских волнениях борьба придворных партий. Если бы восстание целиком было инспирировано Шуйскими, ничто не помешало бы им разгромить дворы Годуновых и расправиться с ними. Между тем исход событий указывает на то, что размах внезапно вспыхнувшего возмущения ошеломил бояр и застал врасплох власть имущих. “Московских людей множество”, “торговые многие люди черные” двинулись в Кремль и заполнили площадь перед Грановитой палатой. Народ требовал выдачи правителя Годунова, который олицетворял в глазах толпы гнет и несправедливость. Москвичи, повествует летописец, “восхотеша его со всеми сродницы без милости побити камением”. Годуновым грозила смертельная опасность. Но Шуйские не смогли использовать благоприятный момент для расправы со своими противниками. Чтобы успокоить восставшую “чернь” и удалить ее из Кремля, боярам пришлось помириться между собой. Роль мирового посредника взял на себя митрополит Дионисий. Учитывая популярность И.П. Шуйского в народе, власти поручили ему переговоры с восставшими. Регент постарался уверить толпу, что “им на Бориса нет гнева”, что они “помирилися и впредь враждовать нe хотят меж себя”. Несколько торговых “мужиков” пытались перечить боярину, но момент был упущен, и настроение толпы переменилось. Как только народ покинул Кремль, власти немедленно затворили все ворота, расставили стрельцов на стенах и окружили многочисленной стражей государев двор. Началось известное по дипломатическим документам “сидение” в Кремле в осаде.

Московское восстание еще более пошатнуло власть Годуновых и выдвинуло на авансцену регента Шуйского и его братьев. Шуйские были сильны своими связями в дворянской среде. По традиции их поддерживало столичное посадское население, и особенно богатое купечество. Аристократическая волна неизменно выносила на поверхность эту семью при любом безвластии. Так было после смерти Василия III и Грозного, гибели Годуновых и Лжедмитрия I. Мир между Шуйскими и Годуновыми оказался недолговечным. Знать спешила использовать ничем не прикрытое поражение Бориса, чтобы окончательно избавиться от него.

Посылая Джерома Горсея с секретной миссией в Лондон, Борис Годунов доверил ему и дело самого деликатного характера. Горсей получил царскую грамоту к королеве Елизавете с просьбой подыскать в Англии искусного врача и повивальную бабку для царицы Ирины. Еще августа г. Борис прислал к Горсею своего конюшего с запиской, в которой настоятельно просил, чтобы доктор прибыл, “запасшись всем нужным”. Через Горсея Борис обратился к лучшим английским медикам за рекомендациями относительно царицы Ирины. Во время своего замужества царица часто бывала беременна (в своих записках Горсей написал эти слова русскими буквами ради сохранения тайны), но каждый раз неудачно разрешалась от бремени. Горсей консультировался с лучшими врачами в Оксфорде, Кембридже и Лондоне. Королеве Елизавете агент Годунова объявил, что царица Ирина пять месяцев как беременна, и просил поспешить с исполнением ее просьбы. В конце марта г. Горсей получил от Елизаветы письма к царю Федору и с началом навигации отплыл в Россию. При нем были королевский медик Роберт Якоби и повивальная бабка.

Годуновы надеялись, что рождение сына у царицы Ирины упрочит положение династии, а следовательно, и их собственные позиции при дворе. Но их обращение к иноверцам и еретикам вызвало раздражение истинно православных людей. Из благочестивых побуждений бояре и попы возражали против того, чтобы еретическая “дохторица” помогла рождению царского ребенка. Англичанка прибыла на Русь в крайне неудачное время. Майский мятеж в Москве дал Шуйским перевес над Годуновыми. Опасаясь как бы переговоры с Лондоном не повредили доброму имени Ирины, правитель был вынужден дезавуировать своего эмиссара и публично заявил, что считает английские предложения по поводу повивальной бабки бесчестьем для сестры. В Боярской думе зачитали грамоту Елизаветы к царице, смысл которой был искажен московским толмачом до неузнаваемости. Так, Елизавета сообщала Ирине, что посылает к ней, “как у нас было просимо, искусную и опытную повивальную бабку”, а также своего лейб-медика, который “будет руководить действиями повивальной бабки и, наверное, принесет пользу Вашему здоровью”. Королева, значилось в переводе, направляет царице доктора, который “своим разумом в дохторстве лучше и иных баб”. Правитель публично выразил гнев по поводу действий Горсея, назвал его “шутом и рабом, обманувшим королеву”, и даже потребовал его головы. А царица Ирина так и не смогла воспользоваться услугами повивальной бабки. Англичанка оставалась в Вологде в течение года, а потом покинула Россию. Царская семья оказалась игрушкой в руках могущественных бояр и духовенства, объединившихся против Годуновых.

Получив новые доказательства бесплодия царицы, оппозиция решила нанести правителю открытый удар. Среди русских источников самые подробные сведения о выступлении оппозиции содержит краткая летописная заметка из Хронографа так называемой редакции г. Этот источник носит компилятивный характер. При составлении глав, повествующих о событиях конца XVI в., автор Хронографа, по-видимому, использовал несохранившийся ранний летописец. Согласно Хронографу, “премудрый грамматик” митрополит Дионисий, большие бояре и московские гости решили просить царя Федора, чтобы ему “вся земля царские державы своея пожаловати, прияти бы ему второй брак, а царицу первого брака Ирину Федоровну пожаловати отпустить во иноческий чин и брак учинити ему царьскаго ради чадородия”.

Степень достоверности позднего Хронографа сама по себе невелика. Но его сведения о выступлении оппозиции находят подтверждение в источнике независимого от него происхождения, что значительно повышает их ценность. Шведский агент в Москве Петр Петрей описал обычай, согласно которому Боярская дума разводила великих князей с бездетными женами. Бояре, замечает Петрей, решили развести царя Федора с бесплодной Ириной и женить его на сестре боярина Ф.И. Мстиславского, но Борис расстроил этот брак.

Русские писатели XVII в. старались щадить имя благочестивой Ирины Годуновой. Тем не менее в их сочинениях также можно обнаружить намеки на подготовлявшийся развод. Осведомленный московский дьяк Иван Тимофеев в обычных для него туманных выражениях повествует о том, что Борис насильственно постригал в монастырь девиц -- дочерей первых (!) после царя бояр, опасаясь возможности повторного брака Федора: “яко да не понудится некими царь принята едину от них второбрачием в жену неплодства ради сестры его”. Осторожный дьяк не назвал имен “неких” лиц, которые “понуждали” Федора ко “второбрачию”. Более того, он умолчал о том, существовала ли угроза “понуждения” царя к разводу или “некие” лица привели ее в исполнение.

По данным Хронографа, бояре созвали “совет”, который взял на себя миссию выразить мнение “всей земли”. Совещание было достаточно авторитетным и представительным. В нем участвовали многие лица “от больших бояр и от вельмож царевы полаты”. Подлинными инициаторами “совета” были глава церкви митрополит Дионисий и бояре Иван Петрович, Василий, Андрей и Дмитрий Ивановичи Шуйские. Влияние Шуйских достигло апогея после весенних волнений. Сторонники развода царя Федора пытались привлечь на свою сторону главу думы Ф.И. Мстиславского. Они обещали Мстиславскому сделать его сестру новой царицей. Боярскую интригу поддержали столичная знать, духовенство и торговая верхушка посада. Участие столичных гостей и купцов придало “совету” земский характер. Земское совещание выработало письменный документ. Члены совещания скрепили его своими подписями (“рукописанием”).

Оппозиция чувствовала себя достаточно сильной, чтобы действовать в открытую. Во-первых, ее ходатайство преследовало верноподданнические цели: бояре старались не допустить пресечения законной династии и следовали воле Грозного. Во-вторых, они строго придерживались московских традиций, согласно которым бесплодие жены считалось достаточной причиной для развода. К этому поводу прибегнул Василий III, отправив в монастырь Соломониду Сабурову. Иван IV постриг двух своих жен под тем же предлогом. Выступление возглавил последний законный душеприказчик Грозного князь И.П. Шуйский, пользовавшийся громадной популярностью в стране. Хотя оппозиция действовала обдуманно, она тем не менее допустила роковой промах, сбросив со счетов слабоумного царя. Федор давно подчинился авторитету умной Ирины Годуновой и цепко держался за свою семью. Ходатайство чинов было отвергнуто.

Положение в столице оставалось неспокойным, и Годуновы не осмелились преследовать членов Боярской думы и вождей посада, возглавивших выступление земского совещания. Отвечать за неудавшуюся акцию пришлось духовенству. Последовавшие за смертью Грозного распри в верхах ослабили светскую власть и выдвинули на авансцену церковь. Митрополит выступил с почином созыва “избирательного” собора, а затем короновал Федора в Успенском соборе. В последующие годы священный собор неоднократно решал совместно с Боярской думой важнейшие внешнеполитические вопросы. Так, ноября г. царь “з Деонисьем митрополитом и со всем освященным собором приговорил и со всеми бояры, как ему... своим государевым и земским делом промышлять” и воевать со Швецией. Раскол в думе позволил митрополиту выступить в роли посредника между враждовавшими боярскими партиями. В тот момент “премудрый грамматик” Дионисий был, как никогда, близок к тому, чтобы стать вершителем дел в государстве. В вопросе о разводе царя оппозиция возлагала на Дионисия особые надежды: разводы на Руси всегда входили в компетенцию церкви. Едва митрополит выступил с предложением развести царя Федора и открыто примкнул к оппозиции, его влиянию пришел конец.

Правителю удалось сравнительно легко справиться с церковной оппозицией. В памяти иерархов были живы громкие судебные процессы опричнины и свирепые расправы с митрополитом Филиппом, архиепископами Пименом и Леонидом, архимандритами Корнилием, Митрофаном и монахами. Священный собор не осмелился выступить в поддержку митрополита. октября г. Дионисий был лишен сана, пострижен в монахи и заточен в Хутынский монастырь в Новгороде. Пост главы церкви занял Иов, ставленник Бориса Годунова. “Собеседник” и единомышленник Дионисия крутицкий архиепископ Варлаам Пушкин был заточен в новгородский Антоньев монастырь. Близкий ко двору Романовых автор “Нового летописца” утверждал, будто церковники пострадали из-за попыток прекратить гонения. Дионисий и Варлаам, повествует летописец, “видя изгнание бояром и видя многое убивство и кровопролитие неповинное и начаша обличати и говорити царю Федору Ивановичю Борисову неправду Годунова, многие ево неправды”. Автора “Нового летописца” можно заподозрить в излишней тенденциозности. К моменту низложения митрополита не произошло еще “многого убивства”, и гонения против бояр носили самый умеренный характер. Подлинной причиной опалы митрополита была попытка церкви активно вмешаться в династические дела.

Ввиду слабого здоровья и постоянных болезней Федора династический вопрос не сходил с повестки дня. Он стал камнем преткновения для правителя и бояр. Годунов вел династические переговоры с Габсбургами, его противники ориентировались на Речь Посполитую. Перспектива неизбежного пресечения московской династии побудила польскую дипломатию выдвинуть проект личной унии между Россией и Речью Посполитой. Домогательства польской короны получили поддержку со стороны влиятельной пропольской партии в Москве. Еще в г. в Варшаве стало известно, что среди московских бояр образовалось две партии: к одной принадлежал Н.Р. Юрьев, а к другой -- князь Мстиславский, который был предан польскому королю. Толмач Посольского приказа Я. Заборовский в мае г. информировал короля, что во главе польской партии в Москве стоят князья Шуйские: “...они очень преданы Вашему Величеству и... все надежды возлагают на соседство с Вашими владениями quasi patres in limbo”.

Русской знати импонировали политические порядки Речи Посполитой. Она была не прочь распространить их на Русь и ограничить самодержавную власть московских государей по примеру польских магнатов и дворян. В письмах папского нунция А. Поссевино и Батория тех лет можно встретить утверждение, что бояре и почти весь народ московский не желают терпеть деспотическое правление Бориса Годунова и ждут помощи от польского короля. Пропольская партия в Москве действительно обсуждала планы возведения на царский трон Стефана Батория в случае смерти бездетного Федора, Пока отношения с Речью Посполитой носили относительно мирный характер, даже ближайшие сподвижники Годунова не отвергали полностью проекта унии с ближайшим соседом. Соправитель Годунова А.Я. Щелкалов в доверительных беседах с подчиненными допускал возможность передачи трона Баторию при непременном условии брака короля с Ириной Годуновой. “Если у него (Батория.--Р. С.) королева уйдет из этой жизни, так что он мог бы жениться на нашей великой княгине,-- говорил дьяк,-- то мы сделали бы это весьма охотно”. Позиция Щелкалова была более чем двусмысленной: Баторий был женат и никак не подходил для роли жениха царицы Ирины. Подлинное отношение дьяка к унии выдавали его рассуждения о том, что избранию Батория препятствует его незнатное происхождение.

В отличие от худородного дьяка бояр Шуйских вполне устраивала кандидатура Батория. Посольский приказ должен был квалифицировать происки Годуновых в пользу австрийского претендента на московский трон как “измену” и “злодейство”. Такой же “изменой” были интриги Шуйских и их приверженцев в пользу польского короля. Но с того момента, как Баторий начал готовить вторжение в Россию, деятельность пропольской партии приобрела зловещий характер. Война грозила неисчислимыми бедствиями разоренной стране. Москва спешно готовилась к отражению вражеского нашествия. В такой обстановке правитель решил разделаться с боярской оппозицией.

Литовский воевода С. Пац в письме к Радзивиллу от января г. сообщил, что Борис Годунов в присутствии царя и думы обвинил “младшего” Шуйского в том, что тот тайно, под видом охоты, ездил на границу и вступил в соглашение с литовскими панами. Шуйскому удалось оправдаться, но разбирательство в думе будто бы закончилось дракой, в которой Годунов и Шуйский поранили друг друга. Приведенное известие требует строгой проверки. Насколько компетентным в русских делах был автор письма? Чтобы ответить на этот вопрос, надо иметь в виду, что Станислав Пац служил воеводой в пограничной крепости Витебск, которая была одним из основных центров сбора разведывательных данных о России. Он постоянно направлял за рубеж лазутчиков и допрашивал купцов и перебежчиков. Свое письмо Пац адресовал одному из руководителей Литовской рады. Литовцы располагали реальными возможностями для получения информации из России, и поэтому их сообщения нельзя считать полностью недостоверными.

Литовские сведения можно сопоставить с австрийскими донесениями, более надежными по своему характеру. Австрийский посол Н. Варкоч в своем отчете приводит официальную версию опалы на Шуйских, услышанную им из уст самого Годунова: “...душеприказчики (Шуйские.--Р. С.) хотели, по словам Бориса, тайно сговориться с Польшей и включить Россию в ее состав. Вообще есть основания предполагать, что это вовсе не выдумки, так как душеприказчики приобрели себе много тайных сообщников, особенно из горожан и купцов, для того чтобы внезапно напасть на Бориса и всех, кто стоит им поперек дороги, убрать, а в дальнейшем править по своей воле”.

Версия боярского заговора против Годунова получила отражение и в мемуарах Д. Горсея. По словам англичанина, правитель знал о замыслах дворян-заговорщиков, но был не в состоянии им помешать и только окружил себя хорошей стражей.

Годунов не решился первым нанести удар и выжидал, когда заговорщики перейдут к открытым действиям. Судя по литовским известиям, развязка наступила в самом конце г. января г. С. Пац сообщил К. Радзивиллу, будто Шуйский после раздора в думе напал на двор Годунова, но тот, обороняясь, побил более человек. Спустя три дня С. Пац получил из России сведения о том, что Андрей Шуйский вступил в сговор со вторым правителем, А.Я. Щелкаловым, и мятеж увенчался полным успехом: заговорщики якобы убили Бориса Годунова и еще одного великого боярина. Литовцы, сочувствуя Шуйским, давно ждали известий об их успехе и поэтому легко поверили тому, что Годунов погиб, а Щелкалов примкнул к его противникам. Московские новости обросли фантастическими подробностями, пока путешествовали от столицы до кордона. Молва, по-видимому, невероятно преувеличила число жертв вооруженного столкновения у стен годуновского двора. Однако сопоставление литовских донесений с московскими источниками не дает основания считать их сплошным вымыслом. В те самые дни, когда сведения о московских происшествиях дошли до Литвы по разведывательным каналам. Посольский приказ выступил с официальным разъяснением. Прибывшие в Литву царские послы объявили, что боярин Андрей Шуйский, “который к бездельником приставал”, сослан в деревню, а “с ним вместе поворовали были, не в свойское дело вступилися, к бездельником пристали” московские торговые мужики. Разъяснения Посольского приказа совпадают с информацией австрийского посла, согласно которой Шуйские имели много сообщников среди горожан и купцов и готовили внезапное нападение на Бориса.

Сличение источников различного происхождения позволяет предположить, что после неудачной попытки развести царя Федора бояре Шуйские спровоцировали в Москве новые беспорядки и с помощью посадских людей хотели разгромить двор Годуновых.

Если бы заговорщикам удалось застать правителя врасплох, участь его была бы решена. Но Борис собрал на своем дворе внушительные силы и сумел отразить нападение. Правительство жестоко расправилось с вождями столичного посада, поддержавшими мятеж Шуйских. Москва стала свидетельницей кровавых казней. Шесть сообщников Андрея Шуйского из числа торговых мужиков были обезглавлены “на пожаре”, у стен города, сразу после подавления беспорядков. В числе казненных были столичные “гости” и купцы Федор Нагай, Голуб, Русин Синеус. Многих посадских людей власти подвергли пыткам и отправили в ссылку. В числе их был торговый человек Березовский с сыновьями. Его сослали в Сибирь и продержали три года в тюрьме. В источниках имеются сведения “о московских веденцах” С. Мартынове и семерых его товарищах, сосланных еще раньше в Каргополь, а затем в Пелым.

Мятеж Шуйских повлек за собой широкие репрессии против боярской и удельно-княжеской знати.

Размещено на Allbest.ru