Особенности частной жизни высшего общества в средневикторианское время третьей четверти XIX в.

жизни. Но теперь это придавало им дополнительную привлекательность и популярность. Развитая досуговая культура аристократии была одним из факторов, способствующих укреплению ее позиций как правящей элиты.

Общественный интерес к частной жизни высшего общества культивировался периодической печатью. В третьей четверти XIX в. в газетах снижался удельный вес политических материалов, появлялись специальные воскресные выпуски, печатающие светскую хронику. Газеты давали сообщения о балах, приемах, детально расписывая состав гостей, туалеты дам, в прессе, как например в «Тайме», публиковались объявления о рождениях, браках и смертях в известных аристократических семьях (63). Такие колонки с жадностью поглощала обычная публика, которой льстило ощущение причастности, хотя бы и косвенной, к жизни сильных мира сего.

Соблюдение ритуалов досуга было частью общественных обязанностей, которые исполняли аристократы. Граница между работой и отдыхом здесь была так же расплывчата, как граница между частным и публичным. Ввиду того что досуг служил одним из средств, с помощью которых аристократы могли подчеркнуть и повысить как социальный авторитет своего класса, так и положение собственной семьи в местном сообществе, естественным и неотъемлемым элементом досуговой культуры аристократов была публичность. Аристократы, конечно, могли в часы досуга уединяться в своих кабинетах и предаваться научным изысканиям или творческой деятельности, но большая часть их досуга проводилась в обществе. Даже такие, казалось бы, совершенно непубличные занятия, как эксперименты с новыми приемами ведения сельского хозяйства, садоводство, часто использовались для показа. Завоевание призов на сельскохозяйственных ярмарках, приглашения в заботливо охраняемые сады и парки, в теплицы с экзотическими растениями служили укреплению престижа землевладельца. Леди Дороти Невилл, например, с огромной гордостью вспоминала, что ее сад стал достопримечательностью графства Хэмпшир (64). Маркиз Бьюит приобрел широкую известность тем, что в

своем имении в Южном Уэльсе он с середины 1870-х гг. начал разводить виноград и даже получал неплохое вино (65). А обычай посылать фрукты, главным образом ананасы, из теплицы и оленину из парков оставался самым явным символом статуса аристократа.

Контроль над досуговой активностью местного населения английская аристократия практиковала задолго до третьей четверти XIX в. Однако в XVIII в. дворянство стало относиться к этому весьма прохладно и зачастую выражало недовольство объединенными сельскими праздниками. В рассматриваемый период возрождается покровительство народным обычаям и развлечениям, таким как праздник плуга, майский праздник, праздник урожая и др. (66).

Семейные события дворян - рождения (в первую очередь, рождение старшего сына, его совершеннолетие) и браки - становились не только поводом для сбора семейного клана, но и великим, радостным событием для всей округи. В таких случаях по всему графству раздавался звон церковных колоколов. Соседи-джентри и фермеры выражали свою радость, принимая участие в увеселениях, проводимых по этому поводу. Уровень пышности таких церемоний, конечно же, соответствовал экономическим возможностям и социальному статусу семьи. В некоторых поместьях, таких, например, как Олник (имение герцога Нортумберлендского), в эти дни, возвещая радостную новость, стреляли орудия. Давались большие обеды для приехавших гостей и соседей-джентри, для состоятельных фермеров-арендаторов, для мелких фермеров и работников, чаще всего для каждой группы отдельно (67).

У. Прескотт писал об одном из таких обедов в Олнике в письме к своей дочери: «На другой день мы видели работников крупных арендаторов за обедом, числом около 16 сотен человек, или, вернее, мы видели их через полчаса после обеда. Герцог и герцогиня сидели во главе зала; и я думал, что люди, для которых был дан обед, одетые во все лучшее, пьющие за здоровье своих благородных хозяев, сойдут с ума от восторга. Я почти сделал это из-за шума. Герцог, при упоминании его жены, просил ее выйти вперед и поклониться залу. Это было славное зрелище. Люди их положения в Англии должны рано привыкать принимать участие в таких спектаклях, и никто не делал этого лучше, чем наши прекрасные хозяин и хозяйка. Они были чрезвычайно любимы многочисленными арендаторами графства Нортумберленд» (68).

Подготовка к подобным мероприятиям занимала не одну неделю, а расходы на закупку принадлежностей, необходимых для приема гостей, на питание их слуг, на поваров, на сами пиршества, на которых потреблялось огромное количество быков, овец, свиней, дичи, рыбы, сыра, портвейна, бренди, рома, пива и т.д., выливались в значительные суммы, подчас составляющие несколько тысяч фунтов. Но экономить в таких случаях было не принято, поскольку одной из главных целей было оставить яркое впечатление от пышности праздника, от щедрости землевладельца в памяти населения и укрепить веру в величие семьи. Участвующие в таких праздненствах были удовлетворены благосклонностью землевладельца и открыто демонстрируемыми связями с ним, что только укрепляло традиции почтения по отношению к местной династии.

Скупость, проявляемая дворянами, населением воспринималась едва ли не как оскорбление и существенно меняла отношение к ним. Генри Люси, присутствовавший на похоронах леди Биконсфильд, супруги Б. Дизраэли, был сильно удивлен, что жители Хай Вайкомб не то, чтобы не горевали по поводу ее кончины, но даже не проявляли традиционных знаков скорби и соболезнования: ставни не были закрыты, занавеси не были приспущены. Учитывая, что обычно смерть представителей земельных семей погружала в траур все местное население, это действительно выглядело странным. Но впоследствии из разговоров и сплетен у изголовья усопшей Люси понял, что причина недоброжелательности крылась в исключительной бережливости Мэри Энн и ее стремлении воздерживаться от порой необходимых трат. В то же время о ее супруге отзывались очень положительно, причем не как о выдающемся государственном деятеле, а как о человеке, «тратящем в Вайкомбе 10 000 ф.ст. в год» (69).

Поэтому даже джентри, чьи доходы были не столь внушительными, старались в обязательном порядке устраивать праздники, и работники платили им за это благодарностью. Н. Роу, хозяин поместья Тревивиан, с удовлетворением вспоминал, какую радость округи вызвала его женитьба: «Нас встретили колокольным звоном; сельские девушки бросали цветы в карету и усыпали ими дорогу; вдобавок к этому человек сорок молодых ребят, затаившись в кустах, выбежали нам навстречу невдалеке от дома, выпрягли лошадей и с торжеством подкатили карету к дому вдоль по аллее. В парке был устроен потом праздник, в котором участвовали все фермеры и рабочие с их женами и детьми, радостно собравшимися для поздравлений», и добавлял, что «подобные праздники сильно поддерживают доброе согласие между владельцами и съемщиками земли» (70).

В то же время развлечения могли вызывать трения между землевладельцем и местным населением. Это касается, в первую очередь, проблем, связанных с охотой. Охотники не особенно заботились об ущербе, который они наносили фермерам. Возбужденные преследованием зверя, они сносили изгороди, оставляли ворота открытыми и топтали растущий урожай. Ущерб хозяйству фермеров наносили и охраняемые птицы и лисы. Для того чтобы сгладить конфликты, землевладельцы обычно предоставляли фермерам определенную компенсацию либо в виде сокращения арендной платы, либо в форме наличных выплат за особенно серьезные убытки.

Детально разработанная охрана дичи порождала еще более неприятную проблему - браконьерство. Лендлорды пытались защитить свою собственность, нанимая вооруженных егерей. В средневикторианский период борьба егерей и браконьеров уже не сопровождалась такими жертвами и кровопролитием, как в начале XIX в., однако она продолжалась. Браконьеры направлялись в тюрьмы и исправительные дома, но незаконная охота по-прежнему оставалась распространенной среди сельских парней как средство

пополнения невысокого заработка сельскохозяйственного работника. Многие зажиточные хозяйки готовы были платить хорошую цену за подстреленных рябчиков и фазанов, и организованные шайки браконьеров наводняли заповедники (71). Но по большому счету эти конфликты не могли серьезно подорвать авторитет аристократии в сельской местности.

Развитая досуговая культура была одним из факторов, способствующим повышению международного престижа английской аристократии. Она стала образцом для подражания не только в политике и сельскохозяйственных улучшениях, но также в образе жизни и в развлечениях. Охота в английском стиле приобретала размеры подлинного культа и была широко распространена в германских государствах, в Австро-Венгрии и в России. Английский путешественник А. Петерсон вспоминал популярный в Венгрии анекдот о пештском графе, вернувшемся из Англии. Когда кто-то спросил его камердинера, видел ли он англичан, тот ответил: «Видал я многих англичан, но такого настоящего англичанина, как мой барин, - не встречал ни одного» (72). Однако ограниченному в финансах континентальному дворянству удавалось скопировать, скорее, стиль сельских джентри, а не земельных магнатов.

В использовании досуга для повышения социального авторитета средние классы проигрывали аристократии. Они имели слабо развитую досуговую традицию. Изначально их культура была ориентирована на труд и усердие, а не на отдых. Пуританское отношение к удовольствиям, взгляд на тело как на источник греха, давление долга и ответственности, уважение к целевому распределению времени делали жизнь среднего класса в первой половине XIX в. однообразной и унылой. Скука и серьезный взгляд на жизнь казались вещами неразделимыми, а досуг среднего класса долгое время оставался каким-то «вымученным и вялым», как характеризовал его Э. Троллоп (73). Шаблонный комментарий иностранцев «англичане веселятся печально» был основан на наблюдении за развлечениями именно в буржуазной среде (74).

Изменившиеся условия второй четверти XIX в. заставили идеологов среднего класса персмотреть свои взгляды на отдых. Необходим был поиск чего-то среднего между аскетизмом и гедонизмом. В разработке этики досуга они стремились к тому, чтобы каждая его форма была логически обоснована и морально оправдана, то есть, чтобы сохранялся приоритет работы и христианского долга. Отдых должен был восстанавливать тело и ум человека, делать его вновь пригодным к исполнению миссии, возложенной на него Господом. Г. Спенсер писал: «Тот, кто освободившись от своей работы и дневных забот, наслаждается изящными зрелищами, или другими развлечениями, тот возвращается, как это можно видеть по его сияющему лицу и живым манерам, с большею энергией к своим обычным занятиям» (75). Самыми лучшими становились развлечения, максимально контрастирующие с повседневной рутиной. Так, У. Гладстон, утверждая, что развлечения для него являются не чем иным, как переменой занятий, отдыхал от трудов в кабинете за вырубкой леса в своем поместье Хэварден.

Логическим оправданием отдыха являлась его способность к усовершенствованию духовных, физических и интеллектуальных качеств личности. По этому критерию, в первую очередь, и оценивались формы досуга. Очень хорошо, если они сочетали «невинное развлечение с обучением». В этом плане приветствовался так называемый «рациональный» отдых - экскурсии и путешествия, создание клубов по интересам и т.д. Традиционно благословлялись развлечения в кругу семьи - постановка любительских спектаклей, отдых у камина или в саду, пение и игра на рояле, чтение вслух журналов или романов, игры, викторины-то есть удовольствия, укрепляющие семейные ценности.

Особенно показательные изменения претерпевает отношение средних классов к физическому отдыху. Если в конце XVIII - начале XIX вв. спорт не считался респектабельным видом досуга, в основном из-за связи с азартными играми, ассоциаций с аристократическим бездельем и из-за приписываемого ему возбуждения жестокости и насилия - худших пороков

человечества, то к середине века на первый план выходила его утилитарная функция как главного средства укрепления здоровья. Занятия спортом многократно увеличивали шансы человека на успех в конкурирующем обществе. В положениях социал-дарвинистов стать сильнейшим, в первую очередь, означало стать самым крепким и выносливым. Значение спорта еще более возросло в годы Крымской войны, когда нация столкнулась с проблемой поддержания физической готовности на случай отражения угрозы извне, и лозунг «здоровье нации» вытеснил прежний - «здоровье городов» (76).

Ответом на подозрительное отношение религии к спорту был тезис о том, что спорт препятствует половой разнузданности. А Ч. Кингсли, и вслед за ним другие христианские социалисты, провозглашал физическое здоровье делом личной ответственности перед Богом и долгом по отношению к своей стране.

Христианскими социалистами были выдвинуты положения о примирении классов в досуге, легшие в основу идеологии досуга, получившей распространение в средних слоях. В отличие от аристократических устремлений «единения пэра и крестьянина» в досуге, они в формулировании социальной роли досуга исходили из идеи объединения респектабельных из всех общественных групп. Тем самым досуг связывался с решением одной из самых насущных задач времени - задачей улучшения классовых отношений. Если в трудовой деятельности жестко соблюдалась субординация, а интересы участников производственного процесса далеко не всегда совпадали, то досуг, казалось, предоставлял прекрасную возможность объединения классов в общих развлечениях, способствовал гармонии и сглаживанию социальных конфликтов. Досуг стал одним из важнейших после религии путей для того, чтобы облагородить физический и моральный облик социальных низов.

Усилия средних классов по обеспечению рабочих респектабельным отдыхом могли напоминать аристократический патернализм, исходя хотя бы

из банальной причины нехватки денег у рабочих. Однако это были уже не покровители, а деловые организаторы, выступающие за создание иных институтов и форм досуга, которые легли в основу индустрии развлечений и положили начало развитию новой, массовой культуры (77).

Их деятельность принесла определенные положительные результаты в улучшении способов проведения свободного времени среди малообеспеченных слоев. Если раньше роль досуга в поддержании социального порядка заключалась в том, что народу предоставлялось малое количество буйных развлечений, служивших для того, чтобы «выпустить пар», то средневикторианские развлечения стали менее жестокими, более пристойными, разнообразными и хорошо организованными. Такие «кровавые потехи», как петушиные бои, травля привязанного быка собаками, травля медведей, окончательно исчезли (78).

Активисты из средних классов содействовали развитию спортивных игр, стимулировали любовь к развлечениям на открытом воздухе. В 1860-1870-е гг. были сформированы постоянные атлетические клубы и национальные организации, координирующие их деятельность. Много внимания уделялось созданию профессиональных спортивных команд.

Организация досуга для городских рабочих становилась для средних классов одним из ключевых элементов установления социального контроля. Подчеркивая, что в досуге важнее всего укрепить единение в противовес различающимся классовым чувствам и интересам, они одновременно преследовали цель не только сгладить классовые различия, но и подтвердить свой авторитет. Поэтому о реальном объединении говорить здесь было достаточно сложно.

К тому же сохранялась и другая функция досуга, которая помогала очерчивать границы социальных групп. Многие виды досуга были ограничены определенным кругом лиц, тем самым они указывали на социальный статус участников (например, пабы - для рабочих, мюзик-холлы - для рабочих и низшего среднего класса и т.д.). Эта функция приобретает

особую актуальность в контексте нашего исследования. Досуг становился средством приобретения исключительного общественного положения, и идея объединения классов в высших рядах среднего класса постепенно вытесняется идеей единения с дворянством посредством досуга.

Эта идея могла реализовываться такими способами, как: непосредственное участие средних классов в аристократических видах досуга; подражание аристократам в отдыхе; привлечение аристократии в новые организации и формы досуга, созданные средним классом. Установление и переопределение статуса напрямую зависело от того, насколько досуг был видим, как членами своего класса, так и прочей публикой. Отсюда вытеснение приватного семейного досуга публичными и полупубличными видами отдыха.

Идеальным вариантом для людей, решивших изменить свое социальное положение с помощью чековой книжки, было участие во всех аристократических развлечениях, расписанных по «сезонам». Лондонский сезон, с его нескончаемой чередой балов и выездов ко двору, пышных приемов, посещений оперы, балета, концертов и т.д., считался одним из самых дорогих в Европе. Расходы на один такой сезон составляли несколько тысяч фунтов. Те же, кто хотел произвести впечатление роскошью, выкладывали намного больше. Неудивительно, что он фактически являлся монополией представителей высшего дворянства с доходами свыше 10 000 ф. ст. в год. Именно они являлись законодателями моды в досуге, которая в средневикторианском обществе становилась намного важнее обычая.

Джентри, посещавших лондонские сезоны, было довольно мало. Многие из них выбирались в Лондон на одну-две недели, а затем возвращались в деревню. Острой необходимости в участии в лондонском сезоне они не испытывали, за исключением, может быть, тех случаев, когда необходимо было удачно выдать замуж дочерей, так как Лондон являлся главным брачным рынком страны. Но что касается торгово-промышленной верхушки или представителей научной и творческой интеллигенции, то они прилагали максимум усилий, чтобы попасть сюда. Как говорил граф Абердин, никто не мог считаться элитой, не участвуя в лондонском сезоне (79).

К сожалению, мы не имеем данных о посещаемости лондонских сезонов в средневикторианскии период, но динамику можно увидеть из следующих цифр: если в конце XVIII в. в них участвовал относительно небольшой круг лиц - около 300-400 семей, то к концу XIX в. их количество уже составляло приблизительно 4 000 семей (80).

Привлекательность Лондона как центра развлечений была велика. Но в то же время в третьей четверти XIX в. сельский досуг уже вполне мог поспорить с ними по популярности. Он становился все более увлекательным и все более респектабельным. И если в предыдущие столетия люди, обладающие приличным достатком, всеми силами стремились вырваться из деревни, то в XIX в. такие факторы, как улучшение связи, развитие загородных видов спорта и столкновение со все большими проблемами в городах, изменили ситуацию (81). Некоторым, в особенности тем, кто не был воспитан для сельской жизни, как, например, Б. Дизраэли, пребывание в деревне и в середине XIX в. казалось утомительной и не приносящей удовлетворения тратой времени. Но по большей части цикл социальных развлечений в сельской местности, включающий нанесение визитов и прием гостей, балы, участие в сельских видах спорта, отдых в садах и парках, вызывал восхищение. Даже певец труда Т. Карлейль после пребывания в Альверстоке, имении лорда Ашбертона, писал: «Такая судьба на всю жизнь - все равно, что смерть. Между тем пожить так сезон приятно и, может быть, небесполезно» (82). У аристократов, а вместе с ними и у высших средних классов, вошло в привычку проводить приблизительно полгода в графствах.

Для аристократии эти визиты являлись одновременно и удовольствием, и обязанностью. Они давали возможность соединить отдых на свежем воздухе с решением поместных дел, которые требовали личного присутствия землевладельца, с участием в деятельности органов местного

самоуправления и благотворительных организаций, и тем самым напоминать о своем влиянии.

Многие аристократы, кроме главного, владели еще несколькими сельскими поместьями, переезжая из одного в другое вместе с семьями. Даты и продолжительность пребывания в поместьях колебались от нескольких недель до нескольких месяцев и зависели от разных факторов. Чаще всего владельцы старались приурочить свои визиты к сезону охоты, скачкам и другим развлечениям. Так, например, маркиз Эйлсбери обычно посещал свои йоркширские поместья в августе, в сезон охоты на рябчиков, герцог Клевелэнд - осенью, во время охоты на фазанов. Для герцога Ратленда посещение Шевели было тесно связано со скачками в Ньюмаркете (83).

В принадлежащих им особняках находился постоянный штат домашней прислуги, которая поддерживала их в надлежащем состоянии для того, чтобы в любой момент они были готовы к приезду владельца, хотя чаще хозяева заранее оповещали о своем визите, и тогда поместье охватывала суматоха приготовлений.

Иногда дома могли пустовать годами, находясь под присмотром дворецкого или экономки, а визиты хозяев носили лишь случайный характер. Такое чаще происходило с собственностью английских аристократов в Ирландии. Например, герцог Фитцуильям ту часть года, которую он проводил в деревне, делил между Милтон Хауз и Вентворт Хауз, а свои обширные владения в Ирландии посещал крайне редко (84).

Но это высшая аристократия. Джентри, не обладающие столь значительными земельными угодьями, постоянно проживали в одной и той же местности, и сельский досуг оставался постоянной сферой их развлечений, в которой они издавна свободно смешивались с титулованными землевладельцами. Выходцев из среднего класса, участвующих в охотничьем сезоне, было достаточно много, прежде всего за счет тех, кто покупал землю в графствах.

Сельский досуг часто целенаправленно пропагандировался в средних классах. «Куотерли ревью», к примеру, пишет об отдыхе в Шотландском нагорье как о полезном и благотворном прежде всего для бизнесменов: «Для человека, время и мысли которого в течение долгих месяцев целиком посвящены суровой реальности и заботам активной деловой жизни, переход от вихря и шума переполненного города к спокойствию и одиночеству его уединенного дома в нагорье - это… новое существование. Его грубое жилье роскошно, его труднейшие упражнения - отдых для него, его возбуждение - релаксация, его развлечения - средство, укрепляющее сердце» (85).

Для большей части верхов среднего класса правилом хорошего тона становились выезды на морское побережье или на континент во время курортного сезона. «Если вы иного фешенебеля встретите на улице позднее 20 августа, [Н.К. - к августу заканчивался лондонский сезон], - делился впечатлениями П. Боборыкин, - то он способен смутиться и будет уверять вас, что какие-нибудь экстренные дела помешали ему уехать из Лондона» (86).

Излюбленными местами пребывания аристократии были средиземноморское побережье, швейцарские курорты и, конечно, Мадейра, где аристократические семьи владели собственными особняками и тесно контактировали с представителями местной знати (87). Все большую популярность приобретали выезды на охоту и рыбалку в Норвегию, Карпатские горы и Северную Америку. Развитие транспортных средств облегчало возможности высшим средним классам присоединяться к аристократии в этих путешествиях.

В общем то, экскурсионный бум средневикторианского периода не в меньшей степени охватывал и низшие ряды среднего класса, и «рабочую аристократию». Именно на эти социальные слои ориентировалось экскурсионное агентство Томаса Кука, с 1860-х гг. организующее поездки по странам Европы, Ближнего Востока и даже в Северную Америку. Но принципиальная разница между путешествиями высшего среднего класса и нижестоящими группами населения была в том, что первые не

ограничивались отдельными поездками. Следуя аристократическому образцу, они старались покупать или арендовать виллы, чтобы стать постоянными посетителями той или иной местности. Особенно характерно это было для творческой элиты. Скульпторы, живописцы, романисты, поэты, философы и историки в поисках вдохновения устремлялись в южные страны, и часто их пребывание там выходило за рамки курортного сезона и растягивалось на более длительный срок (88).

В пределах Британии знаменитым курортом был Бат, хотя благодаря принцу-регенту не менее известным стал Брайтон - «город роскоши, удовольствий, модный город», как писал о нем Л. Блан (89). В таких местах аристократические резиденции составляли целые городские кварталы, к которым пристраивались виллы среднего класса. Местные строители зарабатывали немалые состояния, обеспечивая разбогатевших людей новыми домами на побережье. Некоторые из них проводили на курортах только часть времени, а многие находили для себя более удобным постоянно проживать там (90). Они смешивались с городскими джентри, проживающими в южных и прибрежных городках, и в конце XIX в. вместе с ними формировали существенную часть местного населения. С одной стороны, тихая и размеренная жизнь в курортных местечках в обычное время напоминала все более ценимую сельскую, а с другой стороны, это была возможность разделить курортный сезон с «лучшим обществом».

Что касается форм досуга высшего общества, то их можно разделить на такие, участие в которых зависело только от финансовых возможностей, и такие, которые сохраняли исключительность социального состава.

Доступ ко многим публичным развлечениям был открыт для всех. Сдерживать могли только цены на билеты. Естественно, что такой отдых был менее значим для повышения социального статуса, поскольку исключал установление отношений с дворянством. Но это подражание тоже имело значение - оно создавало иллюзию присутствия в высшем обществе, поднимало человека в своих глазах и в глазах равных и нижестоящих.

Этим объясняется высокий статус искусства в высшем среднем классе. В картинные галереи хлынули толпы людей, не отличавшихся, за исключением небольшой прослойки интеллектуалов и творческой интеллигенции, ни тонким вкусом, ни взыскательностью. Художественная правда и детально точное изображение для них являлись синонимами. «Здесь нет и капли правды, - размышляла в картинной галерее главная героиня романа Ш. Бронте «Городок» Люси Сноу. - Разве в природе бывают при дневном свете такие мутные краски, даже когда небо затянуто тучами или бушует гроза, а тут ведь оно цвета индиго! Нет, этот сине-фиолетовый воздух не похож на дневной свет, а мрачные, как будто наклеенные на полотно длинные сорняки, не похожи на деревья» (91).

Такая точка зрения была в высшей степени характерна для отношения средних классов к живописи. Обычно они предпочитали большие полотна маленьким, старые и признанные произведения - новым, любили сентиментальные жанровые картины, пейзажи и анималистику. Особенно высоко ценилась академическая живопись, посвященная античным и библейским сюжетам. Причем, как удачно заметил Л.Е. Кертман: «Нельзя сказать, что она ему [Прим.Н.К. - буржуа] действительно нравилась и доставляла эстетическое наслаждение. Но в ней было нечто аристократическое, она соответствовала его представлению о «хорошем тоне» (92).

То же самое мы можем сказать и о музыке. Все иностранцы, посещавшие Англию, отмечали, что не обладая музыкальностью, англичане очень часто посещали оперу и концерты. «Но посмотрите на этих, по бальному разодетых, женщин и мужчин во фраках и белых галстуках, наполняющих ложи и партер, - восклицал русский путешественник В. Боткин, - какие все равнодушные и серьезные лица и с какою величавою важностью сидят они». И далее пояснял: «Дело в том, что к обязанностям хорошего общества и джентльменства принадлежит - знать и высоко почитать великие музыкальные имена и вследствие этого бывать в концертах и слушать их классические композиции» (93).

К середине XIX в. существовало уже достаточно много мест, где средние классы могли приобщиться к музыке, просто купив билет на утренний или вечерний концерт в «Уиллис Румс», «Фримейсонс Холл» и др. Особым изыском было посещение Итальянской оперы, приезжавшей в Лондон из Парижа в начале апреля. Ложи абонировались на весь сезон, места в партере стоили более 10 шил., а на галерее - не дешевле 5 шил. Публика пускалась только в вечерних платьях (94).

Оперу и балет ставили также два других лондонских театра - «Ковент-Гарден» и «Друри-Лейн». Долгое время они были единственными театрами, имевшими королевский патент на постановку драм. С 1843 г. право ставить драмы получили и другие театры (95). С этого времени растет популярность театров. К концу века многие из них превратились, по выражению российского корреспондента в Великобритании, в театры для «вышесредних классов» (96). Быстро росла посещаемость их членами среднего класса, над которыми уже не довлели религиозные предубеждения против театра. Аристократы тоже начали проявлять больший, чем ранее интерес к драме. Открывались новые театры, самым модным из которых среди аристократов стал театр принца Уэльского (97).

Репертуар театров третьей четверти XIX в. составляла классика (чаще всего Шекспир) и современная реалистическая драма (чаще всего переделки романов Диккенса) (98). Моральная нагрузка была очень заметна и в драматических, и в музыкальных постановках. Леди Сент Хельер вспоминала о средневикторианской опере как о «серьезном и обучающем представлении. «Норма», «Лукреция Борджиа», «Дон Джованни»… были любимыми» (99). Фарс, водевили, легкомысленные комедии не считались хорошим тоном для высшего общества.

Но искусство могло быть и исключительным в социальном отношении удовольствием. Любительские представления, частные концерты, на которые приглашалась избранная публика и всемирно известные певцы и музыканты, по-прежнему были в моде. Особую популярность в третьей четверти века приобрели закрытые просмотры частных выставок. Богатейшими коллекциями живописи славились Гросвенор Хаус, принадлежащий герцогу Вестминстерскому, Стэффорд Хаус герцога Сатерлндского, Бриджуотер Хаус лорда Элесмора, Бат Хаус лорда Эшбертона. В них можно было найти замечательные образцы итальянской и фламандской живописи, античной скульптуры (100).

Частные особняки в средневикторианский период становились центрами светской жизни. Конечно, приглашений на государственные балы в Букингемском дворце или другие королевские приемы добивались многие: это немедленно создавало репутацию в обществе (101). Но королевский двор был слишком чопорным и скучным, а после смерти принца-консорта стал еще более унылым и малопривлекательным для аристократов. В частных домах устраивались балы и приемы. Последние, по словам К.П. Паулович, отличались тем, что на них собиралась избранная, «хорошего тона публика мужеского и женского пола не для танцев, а для свидания, угощения и другого приятного препровождения времени…» (102). В светской болтовне люди знакомились друг с другом, устанавливали связи, решали многие вопросы. Н. Элиас пишет о том, что в лондонских и сельских домах семьи утверждали себя как «хорошее общество» страны, как «Общество (Society) с большой буквы». Здесь они оценивали друг друга, «повышали, понижали или теряли свою индивидуальную «рыночную стоимость», свою репутацию, свой престиж» (103). Исследователь пишет это об Англии XVII-XVIII вв., но в третьей четверти XIX в. социальная функция приемов в частных домах оставалась практически той же самой.

Для новых людей участие в таких видах досуга было и более показательным и более результативным. Попасть в разряд приглашенных было делом трудным, но возможным. А вот организация собственных приемов с присутствием аристократии была задачей куда более сложной.

Приемов и без того давалось так много, что хозяйкам приходилось сверять даты приглашений, чтобы их обеды и балы не приходились на одни и те же дни, за популярных гостей шла изнурительная борьба, поэтому в лучшем случае на приемах новоявленных членов общества присутствовало лишь несколько членов аристократических семейств.

Одна из карикатур журнала «Панч» с говорящим названием «Всепоглощающая страсть» изображает сцену разговора между м-ром Сноубли, амбициозным парвеню, организовавшим прием, и приглашенным лордом Фицрэдом. Разговор касался еще одного гостя - иностранца, который, красуясь перед женской половиной, выпятил грудь, чтобы продемонстрировать свои награды. «Посмотрите на моего заслуженного друга, милорд, - язвительно замечал хозяин дома, - он так горд всеми этими крестами и медалями, как…как…как…». «Как вы, добившись того, чтобы я пришел и обедал с вами, м-р Сноубли», - заканчивает за него фразу лорд Фицрэд, который прекрасно сознает, какую великую услугу он оказывает хозяину одним только фактом своего присутствия (104).

В высшем обществе сплетничали о попытках дать светские приемы, которые предпринимала супруга железнодорожного короля: «…миссис Хадсон, когда у нее были обеды, имела привычку говорить своей горничной: «Оденьте меня для десятерых, оденьте меня для двенадцати», умеряя пышность своего платья в соответствии с числом гостей» (105). Конечно, таким людям трудно было тягаться со сливками общества, им недоставало ни опыта, ни стиля. И ничего, кроме едкой иронии, их усилия не вызывали.

Противоположную светским салонам модель общения представляла клубная жизнь. В то время как в салонах, где собиралось смешанное общество, каждый должен был в чем-нибудь блеснуть, завоевать и тщательно поддерживать репутацию, предполагалось, что в клубе джентльмен находится среди равных, и ему не нужно идти на какие-то ухищрения, чтобы доказать свою состоятельность. Основной задачей, которую выполняли викторианские клубы, было обеспечение спокойного досуга, дающего возможность человеку побыть самим собой (106). Здесь не обязательно предполагалось общение, более значимым было культивирование определенной уединенности, то есть клубы предоставляли меньшие, в сравнении с салонами, возможности для социальной мобильности. Тем не менее в них также могли устанавливаться полезные знакомства, заключаться неформальные сделки в бизнесе и в политике.

Клубы отражали структуру общества, они являлись институтами оформления социальной или корпоративной идентичности, и изменения в социальной структуре неизбежно отражались на составе клубов, становящемся все более разнородным. Некоторые клубы, такие, как «Уайте», «Брукс», «Будлз», основанные еще в XVIII в., по-прежнему оставались элитарными заведениями закрытого типа, посещаемыми исключительно потомственными аристократами. Б. Дизраэли, например, так и не удостоился чести попасть в «Уайте», даже когда стал премьер-министром. Но многие, особенно возникшие ближе к середине века, клубы были потенциально открыты для объединения с новыми элитами. Из таких клубов можно выделить «Атенеум», созданный для деятелей искусства и науки, «Гаррик» - для литераторов и актеров, «Реформа» - политический клуб для сторонников реформ, «Травеллерз» - для любителей путешествий, «Оксфорд» и «Кембридж» - для выпускников этих университетов (107).

Несмотря на массовое возникновение клубов для деловых и профессиональных групп, созданных по образцу аристократических и сочетавших экономию и комфорт, и создание так называемых «дочерних клубов» - филиалов с тем же названием и упрощенными правилами приема, именно вышеназванные клубы являлись центром притяжения претендентов на признание в обществе. Как вспоминал А. Вамбери, В Англии «больше всего… обращают внимание на круг знакомства и на то, в каком клубе числишься членом. Если я, например, указывал в качестве своего адреса Атенеум-клуб, то замечал, что сразу вырастаю в глазах собеседника» (108).

А Е. Водовозова отмечала, что количество желающих намного превышало количество принимаемых в клубы: «В каждое заседание кандидаты толпами собираются в них» (109). Основными критериями для приема в клубы были репутация и финансовая состоятельность. Но, кроме них, существовало еще очень много детально разработанных правил и регулирований, определявших прием в зависимости от направленности клуба.

Социальная дифференциация наблюдалась и в спорте, хотя в обществе постоянно декларировалось, что спорт является лучшим «объединителем». Она проявлялась даже в крикете, о котором одна из провинциальных газет в 1863 г. писала: «…крикет не признает классовых различий… он есть и всегда был одной из главных сил, соединяющих различные ступени общества» (ПО). В ежегодно проводимых на стадионе «Лордз» соревнованиях «Джентльмены против Игроков», которые отражали противопоставление аристократического любительства профессионализму средних классов, предпочтение первой категории было выражено вполне отчетливо. Капитанами ведущих команд могли быть только любители, в программах крикетных матчей даже в XX в. у любителей значились фамилии и инициалы, а у игроков - лишь фамилии (111).

Многие виды спорта сохраняли элитарный характер и ограничивались узким кругом лиц. Их имел в виду Ч. Диккенс, когда восклицал в своем письме к Уилсу: «Кто может хоть на миг предположить, что «спортивные развлечения» - достояние простого народа!» (112). Например, яхтенный спорт был одним из самых дорогих. Яхтенные клубы на острове Уайт, притягивавшие во время августовских регат светское общество всей Европы и посещаемые членами королевской семьи, были местами в высшей степени фешенебельными. Но в менее престижных яхт-клубах наблюдалась большая разнородность. В 1860-х гг. Э. Троллоп отмечал присутствие в лхтенном спорте новых элементов: «Парламент и Даунинг Стрит, Лондонская фондовая биржа, духовенство, адвокатура, медицинская профессия, армия и флот, государственная служба, изящные искусства, литература, коммерция… и сельские сквайры - все они могли находиться бок о бок в списках клуба» (113). Это была прекрасная возможность продемонстрировать свой исключительный статус перед зрителями, благо на подобных мероприятиях их собиралось немало.

То же самое можно сказать и о скачках, которые еще с XVI в. стали одним из любимых развлечений аристократии. С одной стороны, дерби - всеобщий праздник, «который заставляет на один день жить одной жизнью сильных и слабых, лордов и их лакеев» (114), когда «все чистосердечно веселятся, никто не обращает внимания на сословные различия» (115). На ипподромах «Гудвуд», «Аскот», «Эпсом» собирались огромные толпы людей, для которых с 1870 г. была введена плата за вход. Но, с другой стороны, проходило четкое социальное разграничение между зрителями и участниками.

Активное участие в скачках было дорогим удовольствием, и его могли позволить себе только собственники с большим доходом. Те 1500 - 3000 ф.ст. в год, которые тратил на свои конюшни скаковых лошадей в первой половине XIX в. лорд Фитцуильям, в третьей четверти XIX в. казались весьма умеренными расходами (116). Жокейский клуб оставался монополией аристократов, которые руководили проведением скачек.

Для английской аристократии лошадь была символом социального, политического и экономического господства. Р. Мартин замечает: «Те, кто владели лошадьми и скакали на них, делили общество на две категории: небольшой круг избранных аристократов, обладателей сапог и шпор, то есть всадников, и аморфной массы, рожденной, чтобы ее запрягали или оседлали, то есть чтобы на ней ездили» (117). Сказано, может быть, излишне категорично, но доля истины в этом есть. Аристократ, ведя лошадь в стойло после скачек или прогуливаясь верхом по Роттен-Роу (118), сопровождаемый тысячами восхищенных взглядов, еще полнее ощущал свое величие.

В середине века А.С. Хомяков, наблюдая прогулки верхом в Гайд-парке, отмечал присутствие большого количества богачей из среднего класса. Он пишет, что лошади их были из рук вон плохи и гуляли они «для своего удовольствия, а не для показа». Вряд ли, конечно, «богатые, иногда миллионные горожане» стали бы ездить на «пегих и соловых клячонках», как описывает их автор (119). Похоже, он слишком увлекся развенчиванием стереотипов и предубеждений против англичан. Но то, что конный спорт стал популярен в этих слоях, сомнений не вызывает.

Лидерство дворянства проявлялось и на охоте. Именно аристократ чаще всего являлся Хозяином гончих (120), и именно он погашал большую часть издержек, связанных с организацией и проведением охоты, включая расходы на охрану дичи и компенсации за причиненный фермерам ущерб. Английские аристократы натаскивали превосходных охотничьих собак, не знавших себе равных (число используемых на охоте псов доходило до семидесяти пяти) (121). Кстати, в Европе мало кто из дворян отваживался держать свору гончих за собственный счет. Значительных сумм требовала охрана дичи. Статьи расходов в хозяйственных счетах неуклонно увеличивались. В Лонглит, например, расходы на охрану фазанов в 1810 г. составляли 400 ф. в год; к 1856 г. - 2 555 ф., а в 1880-е и 1890-е гг - не падала ниже 3 000 ф. (122).

Э. Троллоп заявлял, что для человека, который занимался охотой 4 дня в неделю, требовалось не менее 2 000 ф. в год. Возникла необходимость в подписке и открытии этого вида спорта для большого числа городских и сельских энтузиастов. В третьей четверти XIX в. многие, пожалуй даже большая часть охотничьих обществ, существовали за счет подписки. Когда по причине экономии некоторые землевладельцы отказывались от охоты, в данной местности сразу же появлялось множество новичков, которые могли позволить себе роскошь иметь охотничий домик (123).

В средневикторианский период происходило постепенное сближение социальных функций различных видов охоты, которые в первой половине

XIX в. были абсолютно разными. Так, пешая охота на дичь носила исключительный характер и ограничивалась землевладельцами и приглашенными ими лицами, и ее функцией была консервация и подчеркивание статусных отличий. Верховая охота на лис, напротив, была видом спорта, в котором титулованное и нетитулованное дворянство тесно контактировало с представителями других социальных групп, включая фермеров и крестьян, то есть ее основной ролью было не разделение, а объединение сельского общества. С сокращением в третьей четверти XIX в. вовлечения местного населения в охоту на лис и увеличением притока среднего класса в оба вида охоты на первый план выходила новая функция охоты как вида спорта, «сплавляющего средний класс и аристократию в новый имперский правящий класс» (124).

В спорте наиболее очевидно проявилось влияние, которое стали оказывать на досуг аристократии средние классы. Появление с начала века аристократических спортивных обществ и клубов, ведающих регистрацией участников, разрабатывающих правила игр, определяющих место и время проведения спортивных мероприятий, свидетельствовало о том, что спорт становился все более организованным. В некоторых видах спорта появлялась не присущая им ранее состязательность. К примеру, на охоте предметом соревнования становилась добыча. В охотничьих клубах были заведены специальные книги для записи дичи, в которые заносилось число произведенных выстрелов и количество добычи (125). При этом начинает практиковаться найм профессиональных охотников, что говорит о многом, так как аристократию всегда отличало презрение к профессионализму.

Постепенно в дворянской среде начинают получать распространение и новые виды спортивного отдыха, созданные средним классом, - альпинизм, теннис, езда на велосипеде, гольф, катание на коньках. Из этих видов спорта намеренно исключались нижестоящие слои населения, тогда как участие аристократии приветствовалось. Но в средневикторианский период оно еще не было существенным. Более ярко эта тенденция проявится в последней четверти XIX в.

В остальных формах досуга влияние среднего класса было менее значительным. В основном они, скорее, впитывали аристократическую традицию, чем воздействовали на нее сами. Постепенно досуговая культура верхов среднего класса становилась неотличима от дворянской, а различия между высшим и низшим средними классами высвечивались более явно. Сменилось содержание самого понятия «праздный класс», так как больше не предполагалось, что его члены не должны работать.

В конечном счете формирование общего досугового пространства стало одним из механизмов консолидации высшего среднего класса, аристократии и джентри в единую категорию социальной элиты Великобритании.

Таким образом, можно утверждать, что в частной жизни аристократии и высшего среднего класса проявлялись те же тенденции к культурному сближению, что и в социальном пространстве.

Семейные ценности среднего класса к середине XIX в. преобразили облик дворянских семей. Здесь получили широкое распространение идеалы любви, духовной близости и взаимопонимания, моральных обязательств супругов по отношению друг к другу. Супружеская семья стала занимать более важное место в жизни дворянства. Стереотипы полоролевых функций мужчины и женщины, свойственные средним классам, определяли публичное поведение полов, хотя в семейной жизни аристократии они сказывались в меньшей степени. Также в дворянской среде заметно большее равноправие полов, чем в других социальных группах.

Значение семьи еще больше возрастало с ужесточением диктата общественного мнения. В семье аристократы могли вести себя более свободно, она давала возможность отдохнуть от социальных контактов.

Перемены в домашней обстановке свидетельствовали о возросшем индивидуализме дворянства.

В то же время границы семейной и социальной жизни в высшем классе были крайне расплывчаты. Дом часто являлася местом проведения крупных социальных мероприятий, а социальная сфера - местом активности семьи, семейные праздники часто превращались в события регионального значения.

С одной стороны, вовлечение семьи в социальную жизнь было частью общественных обязанностей аристократии, с другой стороны, оно было обусловлено необходимостью поддерживать престиж семьи в обществе в целом и в высшем обществе в частности.

По этой причине демонстрация статуса приобретала особую значимость и для тех, кто пытался войти в элитные круги. В высшем среднем классе можно наблюдать прямо противоположную тенденцию - постепенный отход от приватности семейной жизни и большую вовлеченность в публичную сферу.

Одним из объектов демонстрации становилась женская половина. Это приводило к большей свободе и равноправию женщин, их выходу за узкие границы дома, но в то же время разрушало интимный характер семейной жизни.

Если в аристократической среде возрастало значение супружеской семьи, то в разбогатевших семьях среднего класса большее значение стало придаваться созданию династий, причем династий земельных. В брачной политике это отразилось в сокращении многократных брачных связей между предпринимательскими семьями и в увеличении числа браков, роднящих их с аристократией и джентри.

Поиском возможностей для установления более тесных связей с представителями старой элиты объясняется изменение в способах проведения свободного времени. Развлечения в кругу семьи в высшем среднем классе начинают вытеснять публичные и полупубличные формы досуга. Чаще всего средние классы просто подражали аристократии в выборе форм развлечений. Привлечение дворянства в новые виды досуга, созданные средним классом, оставалось достаточно редким явлением, и в целом досуговая культура средних классов оказала незначительное влияние на досуг дворянства в третьей четверти XIX в.

Список литературы

семья частный идеологический средневикторианский

1. Бронте Ш. Городок. - М., 2001. С. 191. 92. Кертман Л.Е. География, история и культура Англии. - М., 1979.

2. Вайнштейн О. Храмы вежливости и комфорта // Родина. 2003. №5-6.

3. Гончаров И.А. Фрегат «Паллада». В Англии / «Я берег покидальтуманный Альбиона…» Русские писатели об Англии. 1646-1945 /

сост. О.А. Казнина, А.Н. Николюкин. - М., 2001.

4. Диккенс Ч. Крошка Доррит. Собр. соч. Т.20. - М., 1960.

5. Ерофеев H.A. Туманный Альбион. Англия и англичане

глазами русских, 1825-1853 гг. - М., 1982.

6. Зидер Р. Социальная история семьи в Западной и Центральной Европе (кон. XVIII-XX вв.). - М., 1997.

7. Крючкова Н.Д., Кузьменко C.A. Викторианские стереотипы феминности и маскулинности // Ставропольский альманах общества интеллектуальной истории. Вып. 2. - Ставрополь, 2002.

8. Ливен Д. Аристократия в Европе, 1815-1914. СПб., 2000.

9. Мартин Р. Леди Рэндольф Черчилль. - М., 1998.

10. Муравьева М.Г. История брака и семьи: западный опыт и отечественная историография / Семья в ракурсе социального знания отв. ред. Ю.М. Гончаров - Барнаул, 2001.

11. Теккерей У. Собрание сочинений. Т.Н. - М., 1975.

12. Трухановский В.Г. Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры. - М., 1993.

13. Фукс Э. История нравов. - Смоленск, 2002.

14. Хобсбаум Э. Век капитала, 1848-1875. - Ростов н/Д, 1999.

15. Шнее Г. История династии финансовых магнатов. - Ростов н/Д, 1998.

16. Элиас Н. Придворное общество. - М., 2002.

17. Энтони Э. Виктория и Альберт: Роман. - М., 2002.

18. Эптон H. Любовь и англичане. - Челябинск, 2001.

19. Britain, 1750-1950 I ed. by F.M.L. Thompson. V.II. - Cambridge - N.Y.-Melbourne, 1990.

20. Familiarities between relations. It «Peterson's Magazine, 1860 II http://www.victoriana.com/librarv/doors/cousms.html.

21. Hall D.E. Fixing Patriarchy: Feminism and Mid-Victorian Male Novelists. - N.Y., 1997.

22. Spurgeon С.Н. John Ploughman's talk. I Religion in Victorian society I ed. by R.J. Helmstadter and P.T. Phillips - Lanham, 1985.

23. The Habit of Good Society: A Handbook of Etiquette for Ladies and Gentlemen. II http://www.geocities.com/victorianlace20/etiquette.html

24. Thompson F.M.L. English Landed Society in the XIX-th century. - L. Toronto, 1963.

25. Women inтBritish Politics, 1760-1860: The Power of the Petticoat. I ed. by

K. Gleadle and S. Richardson. - N.Y., 2000.

Размещено на Allbest.ru