Накануне и начало Великой Отечественной войны

Данные разведки были противоречивы. Сталин понимал, что существует высокая вероятность нападения, но не имел достоверных сведений о сроках удара. Ему оставалось руководствоваться «лакмусовыми бумажками», признаками, которые говорят о готовности Германии к нанесению удара.

Поступала дезинформация о том, что, как и в предыдущих ситуациях, Гитлер сначала прибегнет к политическому давлению, чтобы установить контроль над Украиной бескровным путем. «5 мая 1941 г. поступила информация... Корсиканца о том, что концентрация немецких войск есть средство ведения «войны нервов», чтобы побудить СССР принять следующие условия Германии: СССР должен дать гарантии вступления в войну против Англии на стороне держав «оси». В качестве «залога» будут оккупированы Украина и Прибалтика... 8 мая советскому руководству было доложено сообщение Старшины, в котором говорилось, что нападение на СССР не снимается с повестки дня, но немцы сначала предъявят Советскому Союзу ультиматум...» Версия о том, что Гитлер вернулся к идеям конца 1938 г. об отторжении Украины от СССР (в отличие от полного уничтожения СССР), казалось бы, подтверждалась и поведением украинских националистов. Через четыре дня после принятия плана «Барбаросса» была принята директива «О едином генеральном плане повстанческого штаба Организации украинских националистов», в которой говорилось: «Украина находится накануне вооруженного восстания, сразу же после выступления немецкой армии миллионы людей возьмут оружие, чтобы уничтожить Советы и создать свое украинское государство... в союзе с немцами». При таких настроениях украинских националистов их легко было использовать для давления на СССР по чехословацкому сценарию - восстания, инспирированные извне, военные угрозы с требованием предоставления Украине «независимости». «Политический блицкриг» должен был предшествовать военному, что стало бы для Сталина хорошим сигналом для «упреждающего удара». Демонстрируя уступчивость в малом (соблюдение плана хозяйственных поставок Германии при нарушениях графика немцами, терпимость к нарушению воздушного пространства СССР немецкими самолетами), Сталин провоцировал Гитлера на требования больших уступок, на ультиматум. Конечно, Сталин не был настолько безрассуден, чтобы опираться в своих расчетах только на этот ультиматум. Не будет ультиматума - не беда. Есть и более важный показатель - сосредоточение войск. Но ведь и их пока недостаточно, чтобы бросить вызов огромной военной машине СССР.

Но, на беду, советская секретность не позволила Гитлеру составить представление о действительных размерах этой машины, и он готов был начать наступление гораздо меньшими силами, чем ожидал Сталин. Основой логики «упреждающего удара» был расчет на то, что удастся выявить сосредоточение немецких войск для удара по СССР. Но Гитлер был нелогичен, и его удар оказался невероятным сюрпризом и по времени, и по силам, и по направлению главного удара.

Немцы начали переброски войск на Восточный фронт в феврале 1941 г. Они опережали противника, тем более что планировалось сосредоточить меньше сил, чем ожидал Сталин. Но в апреле ситуация изменилась. Гитлер принял решение перенести удар по СССР с мая на июнь, а Сталин как раз узнал о том, что нападение готовится на май.

1 мая 1941 г. Сталину стало известно о сообщении агента Старшины: «Вопрос о вступлении Германии против Советского Союза решен окончательно, и начало его следует ожидать со дня надень». Это казалось странным -- на границе с СССР было по-прежнему слишком мало сил. Но в апреле по разведывательным каналам поступало слишком много тревожной информации. 29 апреля, выступая перед офицерским корпусом, Гитлер говорил: «В ближайшее время произойдут события, которые многим покажутся непонятными. Однако мероприятия, которые мы намечаем, являются государственной необходимостью, так как красная чернь поднимает голову над Европой». Нарком госбезопасности СССР В. Н. Меркулов докладывал Сталину, Молотову и Берии, что «начиная со второй половины апреля с.г. ряд сотрудников германского посольства отправляет из СССР в Германию членов своих семей и особо ценные вещи». Такие события происходят во время военной тревоги. Война может начаться в любое время. В начале мая из Варшавы сообщали: «О предстоящей войне между Германией и Советским Союзом немецкие офицеры и солдаты говорят совершенно открыто, как о деле уже решенном. Война якобы должна начаться после окончания весенних полевых работ. Немецкие солдаты, со слов своих офицеров, утверждают, что захват Украины немецкой армией якобы обеспечен изнутри хорошо работающей на территории СССР пятой колонной.

С 10 по 20 апреля германские войска двигались через Варшаву на восток беспрерывно...». Сталин мог задаться вопросом: может быть, мы недосмотрели и Гитлер все-таки готов к войне?

Гитлер действительно сначала планировал нанести удар в середине мая. К концу апреля эти сведения, уже устаревшие, могли дойти до Старшины.

Советское руководство стало готовиться к отражению возможного удара. Наступательная группировка РККА еще не сформировалась. Если Гитлер нападет сейчас, то мартовский план упреждающего удара осуществить не удастся. Как же так, неужели не разглядели сосредоточения немецких войск?

Так началась майская «военная тревога» 1941 г. В тугой узел завязались сразу несколько событий - речь Сталина перед офицерами 5 мая, назначение Сталина председателем Совнаркома 6 мая, полет Гесса 10 мая, разработка нового плана упреждающего удара 15 мая, высадка немцев на Крите 20 мая.

Сталин ждал сообщения о подготовке Гитлера к войне. Уже в конце апреля он пришел к выводу, что война с Германией может произойти в самое ближайшее время, никакого «рокового самообмана» на этот счет не существовало. 24 апреля Сталин позвонил Эренбургу и предложил ему заострить антифашистскую направленность романа «Падение Парижа». «Звонок Сталина Эренбургу явился своеобразным сигналом, свидетельствовавшим о решении большевистского руководства вновь взять на вооружение в пропаганде антифашистские мотивы». 4 мая Политбюро утвердило решение о назначении Сталина председателем Совета народных комиссаров. Публично об этом было объявлено 5 мая. Принятие Сталиным ключевого государственного поста с 6 мая означало, что в ближайшее время он собирается активно действовать на международной арене. Обладая всей полнотой власти внутри страны, теперь Сталин должен был обладать и формальными атрибутами власти, которые позволяли бы ему на равных встречаться с мировыми лидерами. По мнению В. А. Невежина, это значило, что «Сталин сам решил проявить инициативу и приступить к активным действиям в преддверии назревавшей вооруженной схватки с Германией».

6. Возможность предотвращения советско-германской войны

война стратегический советский германский

Вновь и вновь историческое сознание возвращается к вопросу: а можно ли было предотвратить трагедию советско-германской войны? Если бы Сталин действительно пытался предотвратить войну, что бы ему следовало делать? Окружить страну линиями дотов и минных полей? Если бы Гитлер обнаружил, что западная граница СССР стала непроходимой, он, может быть, отложил бы удар до лучших времен. Но он не отказался бы от него. Потому что принципы мироустройства нацистов и коммунистов были несовместимы. Или господство национально-расовой элиты над «неполноценными» народами, или господство коммунистического центра над однородной массой «трудящихся». Если бы Сталин отдал Гитлеру на откуп право выбора времени решительной схватки, то СССР стал бы последней страной Евразии, которая была бы порабощена нацистами. Выстроить «линию Сталина» вдоль всех границ СССР было бы невозможно, как и противостоять вторжению со всех сторон Германии, Японии и их союзников, опирающихся на ресурсы всего Старого Света.

У Сталина был и другой путь оттянуть разгром -- стать гитлеровским сателлитом. Принять план завоевания британских колоний, начать войну с Великобританией (естественно, под общим руководством фюрера), увязнуть в Азиатской кампании. Ради самосохранения пришлось бы пересмотреть свою идеологию, добавив «национал-» и убрав коммунизм. Впрочем, это тоже не гарантировало от «ночи длинных ножей», если бы фюрер заподозрил, что вассал не вполне надежен. И внезапному удару с Запада нечего было бы противопоставить, так как силы Красной Армии были бы заняты на юге.

Можно понять Сталина, который противопоставил таким «оборонительным» стратегиям более гибкую политику подготовки к наступлению. Программа перевооружения и подготовки Вооруженных Сил СССР показывает, что Сталин предпочел бы нанести удар по Гитлеру в 1942 г. Но обстановка менялась, Гитлер не стал ждать оптимальных для Сталина сроков. И Сталину пришлось действовать теми средствами, которые у него были. Так и возникла идея «подловить» Гитлера в момент сосредоточения его войск, нанести «упреждающий удар». Идея, находящаяся на стыке оборонительной и наступательной стратегии. Если Гитлер начнет развертывание войск на стратегических направлениях, которые свидетельствуют о его готовности начать войну, мы тоже сосредоточимся, ударим, рассечем, разобьем. Если Гитлер по какой-то причине опять передумает... Что же, обратной дороги нет. Войска не могут ходить по стране туда-сюда, перенапрягая транспортную сеть и всю экономику. Сосредоточим максимально возможные силы к концу лета и ударим все равно. Агрессия? Пускай. Понятие агрессии, как объяснил Молотов в 1939 г., с началом европейской войны диалектически изменилось. После Мюнхенского сговора предотвратить поход Германии на восток все равно было нельзя. В случае успешного первого удара против сосредотачивающихся немецких войск (или, наоборот, на время отвлекающихся от советского направления) есть шанс выиграть неизбежную войну до того, как капитулирует Великобритания и в США снова победит изоляционизм.

Так что если бы Гитлер предпочел более реалистичный вариант нападения на СССР и сосредоточил против СССР группировку, которую Сталин счел бы опасной, то Красная Армия нанесла бы сокрушительный удар. И если бы Гитлер снова передумал и перенес сроки войны на 1942 г., то в августе -- сентябре советско-германская война началась бы уже с нападения СССР на Германию.

В исторической публицистике сложился образ Сталина как некоего гения злодейства, который создает дьявольские планы, предполагающие уничтожение всех врагов и обидчиков, их родственников и друзей, даже если они одновременно были и друзьями самого Сталина. При таком взгляде на Сталина он предстает пророком, который заранее может предугадывать ход событий на десятилетия вперед. Получается тот же культ личности Сталина, только окрашенный в мрачные тона.

Сталин хотя и выстраивал планы, как любой политик, но очень часто действовал по ситуации. Это характерно и для его внешней политики, и для борьбы за власть в партии. Ситуационизм Сталина часто граничил с авантюризмом, реакции на «структуру момента» были решительны и разрушительны, поскольку вождь не считался с соображениями гуманности. Но мотивы Сталина нельзя понять, если не считаться с обстановкой, которая вела вождя (чаще, чем он ее). При этом Сталин реагировал на опасные ситуации, по-своему логично просчитывая ходы и комбинации, что помогало ему находить решения, оптимальные с точки зрения борьбы за власть. Логичный игрок, Сталин проиграл ситуацию 1941 г. интуитивисту Гитлеру, который пренебрег законами логики и расчетами. Но интуиция -- плохой советчик в долгосрочной игре. Выиграв партию летом 1941 г., Гитлер проиграл судьбу Третьего рейха и собственную жизнь.

Что лежало на другой чаше исторических весов? Каковы могли быть результаты «войны Сталина», если бы удалось начать «упреждающий удар» так, как планировалось? В. Суворов рисует картину советского блицкрига. Немецкие танковые дивизии еще только перебрасываются, группы армий не сосредоточены. Немецкая авиация застигнута врасплох и понесла значительные потери. Советские механизированные корпуса вошли в прорыв. Орды танков БТ вырвались на автострады и едут на Берлин. Советские парашютисты высаживаются в тылу врага, перехватывают вместе с горными дивизиями линии снабжения Германии из Румынии. Военная машина Германии, оставшись без горючего, останавливается. Советские танки входят в Берлин. Советские самолеты уже везут десантников в столицы Европы и покоренных Европой колоний. В конце концов последняя страна мира становится союзной республикой СССР.

К сожалению или к счастью, но история не развивается столь прямолинейно. Как мы уже упоминали, в 1944 г. Советская Армия захватила-таки Румынию, но война продолжалась. Да, конечно, первый удар по сосредоточенному на границе Вермахту был бы сокрушительным. Но не всесокрушающим. И после десятков поражений в 1944 г. Вермахт сохранял боеспособность.

Более реалистичный взгляд на возможный исход советского вторжения предлагает М.И. Мельтюхов, который полагает, что поход на Берлин не был бы «прогулкой». Но и он считает, что «наименее благоприятным результатом наступления советских войск могла бы стать стабилизация фронта по рекам Нарев и Висла -- т. е. примерно там, где советско-германский фронт стабилизировался в конце 1944 г.». Финал этого сценария, по сути, отличается от картины, нарисованной Суворовым, только эмоциональной окраской. Если для автора сценария «Ледокола» создание мировой тоталитарной империи -- нечто ужасное, что-то вроде антиутопии Д. Орвела «1984», то М. И. Мельтюхов предпочитает оптимистические краски: «Разгром Германии и советизация Европы позволяли Москве использовать ее научно-технический потенциал, открывали дорогу к «справедливому социальному переустройству» европейских колоний в Азии и Африке. Созданный в рамках Старого Света социалистический лагерь контролировал бы большую часть ресурсов Земли. Соответственно, даже если бы Новый Свет и не был захвачен, он, скорее всего, вряд ли смог бы значительно превзойти Старый по уровню жизни. В результате там сохранялось бы значительное количество недовольных, с надеждой смотревших на помощь из-за океана. В случае же полного охвата Земли социалистической системой была бы полностью реализована сформулированная в либеральной европейской традиции задача создания единого государства Человечества. Это, в свою очередь, позволяло создать достаточно стабильную социальную систему и давало бы большие возможности для развития». «Значительные возможности для развития» дает любой вариант истории планеты, далеко не только воплощение в жизнь марксистского идеала централизованного человечества, развивающегося по единому плану. Планетарная бюрократия порождала бы куда больше неразберихи и противоречий, чем даже советская, затрудняя развитие Старого Света, несмотря на весь ее научно-технический потенциал. Нетрудно предугадать, что распад этой империи стал бы главным сюжетом человеческой истории, если бы коммунистическое движение достигло своих военно-политических целей раньше, чем возникли предпосылки для развития в мировом масштабе социальных отношений, сколько-нибудь напоминающих коммунистические. А в XX веке эти предпосылки еще не возникли.

Так что оставим глобалистские мечты о создании единого человечества военным путем. Мог бы Сталин, нанеся упреждающий удар летом 1941 г., достичь успехов на уровне 1944 г.?

Б.В. Соколов категорически возражает. Он считает, что советские войска двигались бы в два раза медленнее, чем планировалось, а летчики из-за неопытности сбрасывали бы бомбы в чистом поле, что позволило бы Люфтваффе захватить господство в воздухе. Это допущение сделано на основе опыта первых месяцев Великой Отечественной войны, когда внезапный удар уже позволил немцам получить господство в воздухе. Плохая подготовка советских летчиков ни при чем. Их готовили в ускоренном темпе и в 1943 г., но господство в воздухе немцы все равно потеряли, и советские бомбы летели тогда далеко не только мимо цели.

Но вернемся к сценарию Б.В. Соколова. В соответствии с ним, стоило Жукову углубиться в немецкую территорию на 50 км, ему уже пришлось бы ввести в дело силы второго стратегического эшелона (немцы, знамо дело, без танков и с мифическим превосходством в воздухе, сражаются лучше, чем даже в первые месяцы Великой Отечественной). Тут Соколов и наносит Жукову удар во фланг и тыл силами танковых групп Гота, Гудериана и Клейста, которые преспокойно, будто и войны нет, разгружаются, где им надо, и смело атакуют недотепу Жукова. «Далее события развиваются примерно так же, как они происходили в действительности после германского нападения на СССР 22 июня 1941 г.».

Все крайне спорные допущения Б.В. Соколова вытекают из одного постулата: «Армия, не сумевшая должным образом организовать оборону, не имела шансов на успех и в наступлении». Ключевые слова здесь -- «не сумевшая». Готовила оборону, да не смогла. Но готовила ли? Б.В. Соколов горячо поддерживает В. Суворова в его мысли о подготовке Советским Союзом наступательной войны. Следовательно, он признает, что группировка советских войск была наступательной, оборону на большинстве направлений Красная Армия не готовила. Так что слова «не сумевшая», как и все вытекающие из этого логические цепочки, говорят лишь о непонимании разницы между наступательной и оборонительной стратегиями начала войны.

Все-таки от того, кто наносит первый удар, зависит слишком многое, чтобы игнорировать этот фактор. Поэтому согласимся с М.И. Мельтюховым в том, что рубежи 1944 г. были вполне достижимы уже в 1941 г. в случае «упреждающего удара». Но вот дальнейший рывок на Берлин -- под вопросом. Во-первых, Советская армия еще не имеет опыта, который она приобрела в 1941 --1944 гг., и, следовательно, менее эффективна и в наступлении, и в обороне против немецких контрударов. А они были чувствительными и в 1944 -- 1945 гг. Во-вторых, нет второго фронта. Американские войска еще не высадились даже в Британии. Но Черчилль может развивать действия на материке со стороны «мягкого подбрюшья Европы», занимая скромным количеством дивизий Балканы, откуда отводят свои войска немцы. Шансы Сталина в этих условиях захватить всю Европу не выше, чем в 1944 г. Положение Германии не столь безнадежно. Вполне естественные опасения Черчилля допустить господство Сталина в Европе могли склонить его к сепаратным переговорам с Гитлером, что, в свою очередь, могло способствовать и готовности Сталина к выгодному миру, особенно после крепких контрударов Вермахта. В случае взаимной неуступчивости Черчилля и Гитлера Рузвельт получил бы время для того, чтобы вмешаться в европейскую войну. В этом случае неизбежен был бы принципиально тот же исход дела, что и в 1945 г. -- раздел Европы между Западом и «социалистическим содружеством», хотя конфигурация раздела могла бы быть иной. Но очевидно, что если бы первый удар нанес Сталин, то количество жертв и разрушений, которые принесла человечеству Вторая мировая война, было бы меньшим. Да и сама война была бы короче.

Сталин ошибался, когда не верил, что Гитлер может попытаться осуществить летом 1941 г. блицкриг с целью полного уничтожения СССР. Достижение этой цели казалось невероятным. Был ли у Гитлера шанс разгромить СССР до зимы 1941 г.?

Известно, что, подойдя к Москве, Вермахт уже выдохся. Но и советские резервы, которые позволили нанести сильный контрудар, были сформированы кдекаб-рю 1941 г. В конце ноября -- начале декабря ситуация висела на волоске. В таких условиях большую роль имели такие факторы, как наступление осенней распутицы, которое замедлило движение немецкой техники, а затем -- морозы. Если бы война началась на месяц раньше, это увеличило бы шансы Гитлера.

Но если бы Гитлер сохранил прежнее намерение начать войну в середине мая, ему пришлось бы отказаться от наступления на Балканах. Это значит, что в разгар войны с СССР британцы и греки, при возможной поддержке югославов, могли бы развернуть наступление против лишенной надежной защиты Румынии. Это было весьма серьезной угрозой. Пришлось бы перебрасывать силы, жизненно необходимые на Восточном фронте, в Румынию. Это снизило бы шансы Гитлера дойти до Москвы. Только заключение германо-британского мира, которого так опасались в Москве, теоретически могло бы дать Гитлеру возможность дойти до советской столицы не в ноябре, а в октябре. Но и падение Москвы в ноябре 1941 г. еще не означало распада СССР, хотя и делало ситуацию более тяжелой.

Резервная столица была готова в Куйбышеве. К тому же в случае, если бы военная тревога мая 1941 г. сразу закончилась бы войной, группировка советских войск не была бы выдвинута к самой границе, в большей степени соответствовала бы задачам обороны, что как минимум помогло бы сохранить от немедленного разгрома Западный фронт. А это, в свою очередь, опять делало проблематичной победу Гитлера до ноября 1941 г. При всех возможных вариантах развития событий положение Гитлера после нападения на СССР было безысходным. Собственно, безысходным это положение стало во время майской военной тревоги 1941 г., когда Сталин начал необратимое выдвижение Красной Армии к западным границам.

7. Начало войны

Можно ли было с той полусобранной военной машиной, которую имел Сталин на 22 июня 1941 г. (а не, скажем, на 22 августа, когда ее детали были бы доставлены в нужные места и худо ли бедно подогнаны друг к другу), задержать противника меньшей кровью? С этими командирами, с этими солдатами, с этими изначальными просчетами в оценке оперативных планов противника.

Сначала авантюра Гитлера скорее удивила, чем шокировала советских лидеров. Немцы нанесли какой-то неправильный удар. Тем хуже для них. Уже в ночь на 22 июня в войска была передана директива Наркома обороны, которая предписывала занять огневые точки укрепленных районов, привести в боевую готовность войска и ПВО. Некоторые части не успели получить эту директиву. Но, учитывая военные приготовления июня, первый удар немцев был неожиданным скорее не сам по себе -- неожиданным был его массированный характер и направления главных ударов, где противником был создан подавляющий перевес. Если бы война началась, как на французском фронте, неторопливо, то советское командование имело бы хотя бы минимум времени, чтобы подтянуть к границе мехкорпуса, дособрать ударный механизм, нацеленный на Краков, где был создан перевес в пользу РККА. А теперь нужно было парировать сильные удары Вермахта, когда твои части разбросаны на разных расстояниях от мест прорыва. Эта разбросанность создала у немецких генералов впечатление о глубокой эшелонированности приграничной группировки советских войск. «22 июня 1941 г. советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны», -- вспоминал Э. Манштейн. Создавалось впечатление, что в приграничных округах советское командование заранее выстроило несколько эшелонов, рассчитывая на жесткую оборону у самой границы. Это подтвердило предположение немцев, что Красная Армия не готовилась к наступлению в 1941 г. и что достаточно разгромить многоэшелонированную оборону у границы, чтобы выйти на оперативный простор вплоть до самой Москвы. В действительности «многоэшелонированное» расположение советских войск было вызвано тем, что они были застигнуты в движении, место и время вступления в бой определялось не каким-то планом, а тем, где застала дивизию война и сколько ей нужно времени, чтобы дойти до ближайшего немецкого прорыва. А в это время новый эшелон РККА выстраивался в районе Могилева. И это несло плану «Барбаросса» смертельную угрозу, потому что он был рассчитан на разгром основных сил Красной Армии в приграничном сражении.

Если командованию Вермахта понадобится месяц, чтобы понять свою ошибку, то советское командование заблуждалось по поводу происходящего всего три дня. Но это были самые важные дни.

События разворачивались невероятным образом, опровергая все столь логичные расчеты Сталина. Микоян вспоминал: «Когда на рассвете 22 июня война все-таки разразилась, мы, члены Политбюро ЦК, сразу же собрались в Кремлевском кабинете Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным». Но на что рассчитывает Гитлер? Как собирается действовать? В обстановке неопределенности советское руководство пыталось действовать по намеченному плану, хотя силы для этого не были собраны. Утром была выпущена директива Наркома обороны № 2, в которой предлагалось разгромить противника, вторгшегося на территорию СССР. В это время в Москве еще сохранялась иллюзия, что противник атакует относительно небольшими силами с двух основных направлений и советская приграничная группировка имеет перевес. Переходить на территорию противника пока было признано нецелесообразным -- а вдруг Гитлер решил спровоцировать советский удар, пока Сталин не завершил приготовлений. Для наступления на Москву у Гитлера, конечно, нет сил. Но обескровить советский контрудар Вермахт вполне в состоянии -- советская разведка постоянно фиксировала оборонительные приготовления немцев накануне войны. Но к вечеру 22 июня стало ясно, что Гитлер замыслил не хитрую провокацию, а наступление. Поэтому вечером 22 июня была принята директива № 3, которая предписывала переход в контрнаступление. План 15 мая должен был быть приведен в действие, несмотря на срыв сроков. От Западного фронта требовалось окружить Сувалкинскую группировку противника и 24 июня войти в Сувалки. Также предполагалось разгромить и люблинскую группировку врага. Если бы немецкие группировки были сосредоточены только в Сувалках и Люблине, это было бы не худшее решение. Но в тыл Западному фронту, парировавшему удар с северо-запада, выходил танковый клин из района Бреста. Считалось, что здесь удар будет легко отразить, танковую массу некоторое время не замечали, потому что с точки зрения наступления по ожидаемому варианту стратегических «клещей» малые «клещи» в центре фронта были невероятны. И парировать удар через Брест не удалось. Оставив в тылу героический гарнизон Брестской крепости, окруженный относительно небольшими силами, танковая армада и войска группы армий «Центр» устремились не просто на Барановичи, а на Минск и Смоленск.

A.M. Соколов, обобщая сообщения оперативных сводок Генштаба за 22 июня, пишет: «На основании донесений фронтов нарком обороны и начальник Генерального штаба сделали заключение, что в основном бои ведутся вблизи границы, а самые крупные группировки противника -- это сувалкинская и люблинская, именно от их действий и будет зависеть дальнейший ход сражений. Мощную немецкую группировку, наносившую удар из района Бреста, советское Главное Командование из-за дезориентирующих докладов штаба Западного фронта явно недооценивало...». Конечно, во всем виноват штаб Западного фронта. Это еще в июле 1941 г. установил НКВД, за что и расстрелял начальника штаба Климовских вместе с командующим Павловым. Но вот неувязочка: уже 22 июня на Западный фронт прибыла самая большая группа представителей Сталина во главе с заместителями наркома обороны Шапошниковым и Куликом. И даже мудрейший Шапошников не заметил опасного удара от Бреста. А ведь именно этот удар и обеспечил окружение Западного фронта -- самой по себе сувалкинской группировке это было не по силам.

Удар немцев такой силы в районе Бреста означал невиданное распыление сил, отвлечение их от «главных» направлений -- северного и южного. Только через три дня Сталин понял, что речь идет не о Прибалтике и Украине, а о самом существовании СССР, о Москве.

22 июня Западный фронт нанес контрудар на Гродно по Сувалкинской группировке противника. На других направлениях Красная Армия тоже пыталась наступать. Так, 23 июня Пинская флотилия и 75-я дивизия нанесли успешный удар по немецкому армейскому корпусу. Но в условиях прорыва немцев на нескольких направлениях такие успехи нельзя было развить, не оказавшись в мешке.

8. Основные задачи СССР

Когда 25 июня ситуация прояснилась, был разрешен отход Западному фронту. В этот же день было принято решение о создании стратегического оборонительного рубежа на линии Могилев - Витебск - Орша. 28 июня кольцо окружения вокруг Западного фронта замкнулось у Минска (но не у Смоленска, как планировалось по «Барбароссе»). К 8 июля остатки фронта были уничтожены. Уже 3 июля Гальдер писал: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена... Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы». Может быть, так бы оно и было, если бы коммунистический режим не начал готовить «новую армию» еще до начала войны. Так что теперь она выходила на линию верхнего течения Днепра.

До 28 июня советские войска удерживали Львовский выступ, с которого планировалось наносить упреждающий удар. И он был бы нанесен, если бы не разгром Западного фронта, который делал наступление невозможным. Красная Армия оставила Львов и в порядке стала отходить к Киеву. В образовавшемся на день вакууме украинские националисты провозгласили самостийную республику. Но в этих условиях заметная «третья сила» была невозможна, и подошедшие германские войска разогнали правительство своих союзников.

Принципиальное решение о переходе к стратегической обороне не означало отказа от контрударов. Как правило, они были неудачны, советские войска несли большие потери, попадали в окружение. Стоило ли наносить контрудары, или они были продуктом сталинской глупости?

Когда командование Юго-Западного фронта обсуждало линию дальнейшего поведения, начальник штаба фронта Пуркаев предложил перейти к обороне, вместо того чтобы наносить контрудары. Историки спорят: может быть, решение о переходе к обороне было оптимальным в тех условиях и неудачи Красной Армии вызваны стремлением наносить контрудары? Почему контрудары были малоэффективными, и можно ли было обойтись без них? Сама по себе Красная Армия не была уж совсем беспомощной. Так, например, 30 июня советские войска отбили только что занятую немцами Ригу, обеспечив планомерный отход войск Северо-Западного фронта. Но первый удар немцев привел к цепи необратимых последствий, катастрофических для РККА. Первым ударом немцам удалось накрыть 668 самолетов, сосредоточенных на аэродромах недалеко от границы. После этого немцы захватили господство в воздухе, и план Сталина «.расчистить» путь своим тихоходным машинам с помощью новейших «мигов» и «яков» провалился. В первые же дни немцы сбили еще 222 самолета.

Немецкое господство в воздухе затруднило переброску к месту боев горючего, боеприпасов и запчастей, эвакуацию поврежденной и вышедшей из строя техники. Хотя запасы всего этого были велики, они располагались вблизи границы, но не там, где прорвались немцы и закипели решающие сражения. Инициатива в нанесении удара дала немцам и здесь очень много. В руки наступающих немецких частей попадали запасы, у наступающих сохранялась возможность ремонта своей техники, в то время как советские поврежденные, сломавшиеся и оставшиеся без горючего танки попадали к противнику. Войскам приходилось маневрировать в незапланированных направлениях, что выматывало их еще до вступления в бой, приводило к потерям в технике, нарушало проводную связь. Радиосвязь в войсках была, но в недостаточном количестве. К тому же ей советские командиры не очень доверяли, так как во время «зимней войны» финны прослушивали советский эфир. Так что радиосвязь считалась «опасной» в этом отношении.

Огромные потери несла техника. Б.Н. Петров считает, что «низкую эффективность использования мехкорпусов нельзя объяснить внезапностью нападения противника, так как они составляли второй эшелон армии прикрытия и не попали под первый удар его группировки». Но все дело в том, что внезапность нападения сказалась на всей военной машине, а не только на ее авангарде. Прежде всего это касается господства немцев в воздухе и перемещений советских танков в тылу до их вступления в бой. Первый из этих факторов приводил к ударам «растопыренными пальцами»: «Вместо того чтобы наносить массированные удары по врагу, танковым командирам предписывалось «действовать... небольшими колоннами, чтобы рассредоточить авиацию противника». К тому же удар наносился вслепую, так как у немцев была воздушная разведка, а у РККА почти не было.

Дело было в том, кто выбирает место и время сражения. Летом 1941 г. инициативой владели немцы, и советским танкам приходилось проделывать невообразимые маршброски перед тем, как вступить в бой. Странным образом Б.В. Соколов доказывает «низкий уровень подготовки» танкистов, приводя воспоминания командира 8-го мехкорпуса Д. Рябышева о том, что корпус 22--26 июня проделал 500-километровый марш «без соблюдения элементарных уставных требований обслуживания материальной части», что привело к выходу из строя почти половины техники. Вот и главное объяснение неудач мехкорпусов: если бы свежие мехкорпуса были сосредоточены в месте главного удара у границы и ударили бы первыми -- они могли бы сражаться и за сотни километров в глубине территории врага. А теперь иное. Место решающего сражения определяется действиями Вермахта. 24 июня удалось собрать хоть какие-то силы, начать контрудар, толком не ведая, где продвигается противник (не наше господство в воздухе). А измученный 8-й мехкорпус подошел только 26 июня. Тут бы и танкисты с «высоким уровнем подготовки» не добились блестящих успехов. Это касается и немцев: «Когда противник после успешного наступления в приграничных боях был остановлен на Лужском рубеже, то оказалось, что немецкая танковая группа потеряла до 50 процентов своей материальной части». Тоже, видимо, из-за нарушения «элементарных уставных требований». Война все-таки, а не парад. 30 июля Гальдер отмечал: «Танковые соединения следует отвести с фронта для ремонта и пополнения». Но к этому времени они уже одержали важные победы. Кто наносит удар, получает фору.

Под Ровно 25 июня -- 2 июля контрудар Юго-Западного фронта задержал наступление немцев на 8 дней. Всего восемь дней -- четверть решающего месяца. В.В. Бешанов задает риторический вопрос: «Разве стоили такого моря крови такие мизерные результаты? Не лучше ли было избрать другой план действий, хотя бы генерала Пуркаева?» План Пуркаева -- переход к обороне без контрударов. Но группировка Юго-Западного фронта была органически не готова к обороне. Там, где в атаку пошли советские мехкорпуса, не было подготовленных оборонительных рубежей. Переход к обороне означал сохранение в руках противника инициативы во всей полноте. Почему этот план мог привести к лучшим последствиям и меньшим потерям, чем контрудары, -- непонятно. Как показывает опыт оборонительных операций, включая Смоленскую и Вяземскую, оборонялась РККА еще хуже, чем наносила контрудары. В обеих ситуациях потери были очень велики. Так что вопрос В.В. Бешанова приходится переформулировать: стоила ли задержка противника на 8 дней такого моря крови? Поскольку замысел «Барбароссы» на южном фланге заключался в отсечении основных сил Юго-Западного фронта от

Днепра, эти восемь дней имели принципиальное значение. Стоил ли срыв плана «Барбаросса» на одном из направлений моря крови? Стоила ли победа над Гитлером моря крови?

Конечно, лучше, когда потерь меньше или когда их нет вовсе. Немцы умели воевать, экономя силы. Советские командиры -- нет. Но ставка была больше, чем жизнь.

Б.В. Соколов считает, что положение мог спасти немедленный отход на линию Днепра под прикрытием сильных арьергардов. Собственно, отход происходил, только «сильные арьергарды» окружались, а дороги были забиты. Возникавшие пробки-попадали под бомбежки. Еще более стремительный отход лишь усугубил бы хаос на дорогах. При этом отход за Днепр был оправдан только на юге, где Днепр широк. В центре, где произошел главный прорыв, Днепр не мог задержать противника (что подтвердило Смоленское сражение).

Стремительный отход РККА в условиях, сложившихся летом 1941 г., был бы трагической ошибкой, которая дала бы Гитлеру единственный шанс на победу -- оказаться около Москвы в октябре. Сталин не дал Гитлеру этого шанса, пожертвовав частью армии, чтобы задержать врага в его продвижении настолько, насколько возможно. Решающей оказалась задержка немецкого наступления на месяц. А значит, и 8 дней -- не мизерный результат.

У Сталина была полусобранная наступательная военная машина. У него не было времени переделывать эту машину в оборонительную. Пришлось применять наступательные методы (контрудары), жертвуя жизнями ради главного -- выигрывать время, необходимое для перестройки военной машины. Ход военных действий в 1941 г. непосредственно вытекал из краха логичной стратегии Сталина. Теперь нужна была новая стратегия -- выигрывать время. Чтобы пожать плоды авантюризма Гитлера, Советскому Союзу нужен был лишний месяц. Нужно было выиграть этот месяц, чтобы немцы подошли к Москве позднее, сначала в распутицу, а затем в морозы. Чтобы эвакуировать и снова запустить оборонные заводы. Чтобы собрать и подтянуть резервы. Тогда Москва не падет, и тогда Гитлер не сможет выиграть войну.

СССР получил этот лишний месяц. Он оплачен жизнями миллионов людей. Но это была цена победы в той же степени, как и миллионы, павшие в более поздних победных сражениях.

Выводы

Итак, в тяжелой обстановке 1940--1941 гг., когда СССР вот-вот мог остаться с Германией один на один, советское руководство решило построить «капкан» для Гитлера, нанеся по Германии удар либо в момент сосредоточения немецких войск против СССР, либо в момент начала операции против Великобритании. Ни того ни другого к 22 июня не произошло. Сталин и его полководцы считали, что «зверь» еще не зашел в приготовленный для него «капкан», еще не время нажимать спусковой механизм. До 22 июня Сталин боялся «спугнуть» Гитлера, заманивая его в ловушку. До последнего момента Сталин считал, что агрессор Гитлер еще не готов к удару. Суть ошибки Сталина (а с ним -- всего советского военного руководства без заметных исключений) заключалась не в том, что он не ожидал нападения Германии в 1941 г., и не в том, что он не успел подготовиться, опоздав на несколько дней. Суть ошибки заключается в том, что Сталин и советское военное руководство неправильно оценили стратегию войны, которую задумал Гитлер. Сталин исходил из того, что Гитлер будет вести войну против СССР, которую в принципе можно выиграть, он не верил, что Гитлер решится на «блицкриг». Из этого вытекает и недооценка угрозы центру советского фронта, и сам план упреждающего удара, который был ловушкой, рассчитанной на «грамотного» противника. Но Гитлер был неграмотным противником, он бросил в атаку меньшие силы, чем, с точки зрения Сталина, было необходимо для войны против СССР. Он решил сразу наступать на Москву, и, соответственно, главный удар пришелся в центре, где Советская Армия готовилась не к обороне, а к наступлению. Гитлер ударил тогда, когда не были соблюдены ключевые параметры, по которым советское руководство оценивало угрозу. Если бы Гитлер готовился к войне, которую «можно было бы выиграть», он бы попал в капкан «упреждающего удара».

Размещено на Allbest.ru