Терроризм в России (вторая половина XIX – нач. ХХ вв.)

терроризм социалист революционер эсеровский анархизм

II. От «Народной воли» к партии социалистов-революционеров

1. Эпигоны: 1887-1897

Полтора десятилетия «затишья» между двумя мощными волнами терроризма в России в идейном отношении явились, возможно, важнейшими для дальнейшего развития этого способа революционной борьбы. Крах «Народной воли» и неудачи попыток ее возрождения требовали пересмотра ее идейного багажа и тактических приемов. Бурное развитие социал-демократии и критика, которой со стороны адептов нового для России учения подверглось народовольческое «наследство», требовали от «наследников» адекватного ответа. Дискуссии, которые велись на страницах нелегальной - преимущественно эмигрантской - печати, способствовали, прямо или косвенно, утверждению террористических идей в умах и душах немалого числа русских революционеров. Некоторые публицисты, отстаивавшие террористическую тактику в 1890-е годы, оказались впоследствии среди основоположников и идеологов крупнейшей революционной партии России, взявшей на вооружение террор. Среди них были Н.С. Русанов, Х.О. Житловский, В.М. Чернов и другие. Одной из первых «пост-народовольческих» групп стали «социалисты - федералисты», издавшие заграницей четыре номера газеты «Самоуправление». В редакцию входили А.С. Белевский, О.Н. Флоровская-Фигнер, «каракозовец» П.Ф. Николаев, позднее Н.К.Михайловский. Номера первый и второй были напечатаны при содействии В.К. Дебагория-Мокриевича, третий и четвертый - В.Л. Бурцева. В газете сотрудничали П.Л. Лавров, С.М. Степняк - Кравчинский, И.И. Добровольский, М. П. Драгоманов. В программной статье первого номера газеты была предпринята, по сути, ревизия народовольческого наследства. Ставя своей целью завоевание политической свободы, «социалисты-федералисты» не считали пригодным для достижения ее не только путь народной революции, но и захват власти революционной партией: «Мы не думаем, чтобы своевременно и экономично было затрачивать силы на дворцовую или городскую революцию: такой способ действия, не говоря уже об его трудности, может привести к нежелательным результатам, - мы не хотим менять одну деспотию на другую». Предпочтительнее «самоуправленцам» казался «путь легальной агитации в печати, земствах и т.д., организация легальных общественных протестов и легального давления на правительство». Однако тут же следовала оговорка, что «едва ли он один поведет к значительному успеху. Поэтому, в числе путей борьбы с абсолютизмом мы считаем нужным включить путь, избранный уже людьми 1-го марта. Мы уверены, что если не отдельный террористический факт, то ряд таких фактов, система их, при некоторой общественной поддержке, заставит монархизм, держащийся только разрозненностью общества и традицией рабства, положить оружие...» К вопросу об эффективности рекомендуемого способа борьбы вновь обратился автор напечатанной в том же номере статьи «По поводу 1-го марта 1881 года». В самом деле, пропагандировать терроризм, не объяснив внятно, почему после крупнейшего успеха террористов - цареубийство - не последовало ожидаемых революционной партией благих для дела свободы результатов, было невозможно. Отвечая скептикам, говорившим, что «террористическая борьба русской социально-революционной партии была ошибкой, что жертвы принесены ею напрасно и что партия этой борьбой нанесла громадный вред делу свободного развития родной страны», автор статьи писал: «Забывается здесь то обстоятельство, что борьба часто в первые периоды не дает и не может дать прямых положительных результатов, что она, вызывая реакцию, тем самым создает условия для борьбы в более широких размерах, а потому и приближает день торжества победы». Условия для борьбы, созданию которых способствовало цареубийство, автор усматривал, во - первых, в том, что оно освободило общество от иллюзий относительно намерений власти. Поначалу «диктатура сердца затуманила умы». Террористический акт 1-го марта «заставил правительство отказаться от... призрачной либеральности, заставил политику его сделаться откровенной до циничности и показал обществу, что вся мудрость этой политики направлена лишь на самосохранение, что до нужд и потребностей общества правительству нет никакого дела». Одной из причин того, что последствия цареубийства не принесли ожидаемых результатов, публицист видел в неподготовленности общества, замороченного либеральными поползновениями правительства и не оказавшего поэтому поддержку революционерам в решающий момент. Избежать разгрома, постигшего Исполнительный комитет, «социалисты - федералисты» намеревались, построив свою партию «на началах единства и неуловимости». Единство мыслилось как одинаковое понимание всеми членами партии ее целей и идеалов, а неуловимость должна была обеспечиваться децентрализацией партии. «Партия слагается из отдельных местных групп, работающих совершенно самостоятельно в зависимости от местных условий. Эта организационная обособленность особенно строго должна быть проведена в жизнь боевых групп... Боевые группы составляются из разбросанных в обществе отдельных террористов. Лишь при надобности совершить какой - либо террористический акт быстро сплотившись, они, как бы с лету, совершают политическое убийство и вновь распыляются и тонут в обществе». Наметившиеся на страницах «Самоуправления» идеи - борьба за политическую свободу при опоре на либеральное общество , использование в качестве главного инструмента этой борьбы политического террора, отказ не только от надежды на народную революцию, но и от попыток захвата власти революционной партией - нашли развитие в другом заграничном органе конца 1880-х годов, газете «Свободная Россия». Редактировали ее В.Л. Бурцев и бывший «бунтарь», к тому времени заметно «поправевший», В.К. Дебагорий-Мокриевич. Среди сотрудников были М.П. Драгоманов, И.И. Добровольский, Э.А. Серебряков и др. Нетрудно заметить, что большинство из них было «причастно» к «Самоуправлению». Условием союза с либералами авторы «Свободной России» считали временный отказ от социалистических требований. Программа «Свободной России» вызвала единодушное осуждение всей революционной эмиграции, как социал-демократической, так и народовольческой. Особое возмущение вызывал временный отказ от социализма, который С.М. Кравчинский назвал «самоурезыванием и самозапрятыванием». В «Свободной России» состоялся литературный дебют В.Л. Бурцева, который в течение последующей четверти века был самым последовательным и шумным пропагандистом терроризма в русской революционной публицистике. В.М. Чернов не без оснований назвал его enfant terrible идеи терроризм. На страницах «Свободной России» Бурцев развивал идеи о том, что «все пункты программы, кроме политического террора, имеют теперь для организации второстепенное значение... Мы будем иметь громадное значение, если наша организация вся, как один человек, посвятит все свои силы, средства и связи для террористических нападений на правительство». Отказываясь на время от социализма, Бурцев, по его же словам, сводил политическую борьбу к простому «бомбизму». Еще одним пропагандистом «бомбизма» в эмигрантской литературе выступил П.Ф. Алисов. Алисов был эмигрантом с более чем двадцатилетним стажем и довольно состоятельным человеком. Он не участвовал в революционных организациях, но в оппозиции к русскому правительству находился еще с 1860-х годов. Алисов был плодовитым публицистом, печатался в «Общем деле» и некоторых других изданиях. В 1870 - 1880-х годах он издал за свой счет целый ряд антиправительственных брошюр, в которых неизменно ратовал за террор. Идеи, которые с такой непосредственностью излагал Алисов, что называется, носились в воздухе. Особенно это касалось децентрализации террора и, самое главное, его систематичности. Казалось, что народовольцы потерпели неудачу вследствие того, что не смогли сделать террор непрерывным. Так рассуждали не только эмигрантские публицисты, но и те кто пытался продолжать борьбу в России. Систематический террор непременно входил в намерения более менее заметных революционных групп конца 1880 - начала 1890-х годов. В проекте программы кружка народовольческого толка, возникшего в Петербурге в 1888 году (лидеры - К. Кочаровский, Н. Беляев, В. и Н. Истомины, С. Фойницкий), говорилось: «Из всех систем борьбы с правительством для достижения политической свободы... единственной доступной для нас в настоящее время в размерах, обеспечивающих все шансы на успех, мы считаем систему политического террора…». Нетрудно заметить, что для народовольческих или полународовольческих групп конца 80-х - начала 90-х годов террор представлялся единственно возможным способом борьбы в данный момент. Или даже единственным способом заявить о своем существовании. Однако положение к середине 1890-х годов начинает постепенно меняться. Рост рабочего движения породил у революционеров новые надежды и привел к усилению влияния социал-демократических идей. Неизменные неудачи террористических приготовлений - чаще всего еще на уровне разговоров - заставляли усомниться в целесообразности пути «людей 1-го марта». Эволюция отношения к террору отчетливо прослеживается в изданиях последней в России серьезной организации, которая стремилась подчеркнуть свою связь с «Народной волей» в самом названии - мы имеем в виду петербургскую «Группу народовольцев». Для первого состава группы, выпустившего в 1892 и 1893 годах два номера «Летучих листков», терроризм остается непременным атрибутом борьбы русских революционеров, и автор статьи «Накануне» в первом номере «Листка» пишет: «Надо решительно признать, что обращение русских революционеров к самоличной борьбе с правительством, борьбе террористической, отнюдь не было опрометчивым шагом, сделанным сгоряча... Деспотизм, оставаясь неизменным, и впредь будет толкать их на прежнюю позицию: как ни тяжело подобное положение для всех, а особливо для самих революционеров, но террор все еще не избыт нами и стоит грозным призраком...» В то же время в статье подчеркивалось, что «суть народовольчества вовсе не в терроре». Партия вынуждена обращаться к террору «как своего рода суррогату агитации и отчасти пропаганды». Террористические акты - это только «предварительные сообщения», дать политической борьбе дальнейшее развитие, придать ей широту и прочность сможет лишь «выступление на историческую сцену сильной всесословной партии; здесь за живою страстною борьбою революционная интеллигенция впервые положит начало своему тесному союзу с трудящейся массою». Участники группы второго состава (1894--1895 гг.), или так называемые «народовольцы 4-го «Листка», приходят, после определенных колебаний, к отказу от терроризма. Сторонниками терроризма, по-видимому, оставались в группе только Е.А. Прейсс и А.А. Федулов. Во второй половине 1890-х годов отношение к терроризму участников социально - революционных групп в России становится крайне сдержанным, если не отрицательным. Если террор и признавали, то старались открыто об этом не заявлять. Дело литературной защиты терроризма «пришлось» взять на себя эмигрантам. Таким образом, причины неудачи народовольцев сводились к тактическим просчетам партии и к упадку духа и разочарованию, которые овладели большинством оппозиции после 1-го марта. Ведь эпоха террористической борьбы, «как тогда казалось», не дала никаких положительных результатов [1 c.85-103].

III. Эсеровский террор

1. Идейные основы эсеровского террора

Удивительно, но факт - эсеры начали террористическую борьбу до «официального» определения ее задач и места в партийной деятельности. Причины этого были психологического порядка - боялись неудачи и посему решили принять партийную ответственность лишь за успешный террористический акт. Поэтому и будущая партийная Боевая организация считалась лишь инициативной группой, которой предстояло доказать свою способность осуществить задуманное. В третьем номере «Революционной России» (первом общепартийном издании) о терроре говорилось достаточно неопределенно: «...пункт о терроре может и должен, при известной формулировке, войти в общую программу партии... Признавая в принципе неизбежность и целесообразность террористической, борьбы, партия оставляет за собой право приступить к ней тогда, когда, при наличности окружающих условий, она признает это возможным». Возможным партия это нашла уже три месяца спустя. 2 апреля 1902 года член «Боевой организации» С.В. Балмашев застрелил министра внутренних дел Д.С. Сипягина. После этого в центральном партийном органе появилась статья «Террористический элемент в нашей программе». Статью написал В.М. Чернов при участии главы Боевой организации (БО) Г.А. Гершуни. Кстати, то, что эсеры скрывали свои намерений вплоть до убийства Сипягина, не объявляя о началу террористической кампании, сыграло с ними злую шутку. Социал - демократы, ошеломленные ycпexoм эсеров не нашли ничего умнее, чем оспорить партийную принадлежность Балмашева, заявляя, что он был просто студентом, выразившим своими выстрелами протест против политики правительства. Вскоре Балмашев был казнен, а партийные «товарищи» продолжали дурно пахнущую дискуссию о том, кому принадлежит свежий труп . В статье Чернова с удовлетворением констатировалось, что «сколько ни высказывали сомнений, сколько возражений ни выставляли против этого способа борьбы партийные догматики, жизнь каждый раз оказывалась сильнее их теоретических предубеждений. Террористические действия оказывались не то что просто «нужными» и «целесообразными», а необходимыми, неизбежными». Террористические акты Чернов считал необходимыми прежде всего как средство защиты, агитации, как орудие необходимой самообороны. Партия социалистов-революционеров занимала одно из ведущих мест в системе российских политических партий. Она была наиболее многочисленной и самой влиятельной немарксистской социалистической партий. Ее судьба была более драматична, чем судьбы других партий. Триумфом и трагедией для эсеров стал 1917 год. В короткий срок после Февральской революции партия превратилась в крупнейшую политическую силу, достигла по своей численности миллионного рубежа, приобрела господствующее положение в местных органах самоуправления и большинстве общественных организаций, победила на выборах в Учредительное собрание. Её представителям принадлежал ряд ключевых постов в правительстве. Привлекательными были её идеи демократического социализма и мирного перехода к нему. Однако, несмотря на все это, эсеры оказались неспособными противостоять захвату власти большевиками и организовать успешную борьбу против их диктаторского режима. Причем из контекста статьи следовало, что террор, в отличие от землевольческих или народовольческих представлений, рассматривается им как средство самозащиты не партии от действий полиции, шпионов и т.п., а как способ самообороны общества от произвола властей. В статье Чернова выделяются еще две проблемы, и в дальнейшем находившиеся в центре внимания эсеровских публицистов и идеологов: соотношение терроризма и массового движения и нравственного оправдания политических убийств. И в этой, программной и в ряде других статей, принадлежавших партийным авторам, неизменно подчеркивалось, что «террор не есть какая-то самодовлеющая система борьбы, которая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции... Террор - лишь один из родов оружия, находящийся в руках одной из частей нашей революционной армии». Террор может быть эффективен лишь во взаимодействии с другими формами борьбы. «Отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда, попадающими в самое сердце вражеского лагеря... мы первые будем протестовать против всякого однобокого, исключительного терроризма»[1 c.134-138 ].

2. Деградация террора

Центральный террор был сферой деятельности Боевой организации. Наиболее эффективным она была в период, предшествоваший революции 1905-1907 гг. Жертвами эсеровского террора в это время стали : министры внутренних дел Д.С. Сипягин (смертельно ранен 2 апреля 1902 г. Е.С. Балмашевым) и в В.К. Плеве (убит 15 июля 1904 г. Е.С. Созоновым) ; харьковский губернатор князь И. М. Оболенский, жестоко расправившийся с крестьянскими выступлениями в Полтавской и Харьковской губерниях весной 1902 г. (ранен 29 июля 1902 г. Ф.К. Качурой), и уфимский губернатор Н.М. Богданович, организовавший «бойню» златоустовских рабочих (убит 6 мая 1903 г. в Златоусте О.Е. Дулебовым). 4 февраля 1905 г. на территории Московского Кремля бомбой, брошенной членом эсеровской БО И.П. Каляевым, был убит московский генерал - губернатор, дядя царя, великий князь Сергей Александрович [10 c.159-160] На годы революции 1905 - 1907 гг. приходится пик эсеровского террора. По подсчетам Д.Б.Павлова с января 1905 по конец 1907 г. эсерами было осуществлено 233 теракта (до 3 июня 1907 г., принятой в литературе дате окончания революции - 220 покушений); сами эсеры, опубликовавшие статистику террористических актов в 1911 г., располагали данными о

216 покушениях, совершенных в период с 1902 по 1911 г.3. М.И.Леонов, используя более детализированные эсеровские данные, приводит следующие расчеты: на 1905 г. приходится 54 теракта, 1906 - 78, 1907 - 68 (из них 38 - до 3 июня). После 1907 г. эсеровский террор фактически сходит на нет: в 1908 г. было совершено три покушения, 1909 - два, 1910 - одно и в 1911 г. два. Ни одно из них не имело общенационального значения. М.И.Леонов подсчитал, что на годы революции приходится 78,2% всех терактов, совершенных эсерами. Причем Боевой организацией было совершено лишь 5% от общего числа покушений (11, из них 5 в годы революции). Терроризм был одним из важнейших компонентов революции; сбылись пожелания эсеровских теоретиков о соединении терроризма с массовым движением. Однако именно это соединение положило начало деградации террора и если успешные теракты кануна и начала революции подняли авторитет партии на невиданную высоту, то вскоре выяснилось, что джинн терроризма отказывается слушаться своих «хозяев», да к тому же производит на общество все более отталкивающее впечатление. Высшие успехи эсеровского терроризма одновременно знаменовали начало его разложения. Собственно, первые тревожные признаки появились еще в 1904 г., когда в партии появилась группа «аграрных террористов» (лидеры - М.И.Соколов, Е.Й. Лозинский), оформившаяся впоследствии, в 1906 г., совместно с так называемой «московской оппозицией» (В.В.Мазурин и др.) в «Союз социалистовреволюционеров-максималистов», провозгласивший террор своим основным средством борьбы. Этими эсеровскими раскольниками были совершены самые кровавые и отвратительные террористические акты в годы революции, в том числе взрыв дачи П.А.Столыпина 12 августа 19061, а также самые крупные экспроприации - ограбление Московского общества взаимного кредита, когда партийную кассу за 15 минут пополнили 875 тыс. руб. и захват казначейских сумм (около 400 тыс. руб.) в Фонарном переулке в Петербурге. Причем последний «экс» стал и одним из самых кровавых. В программном отношении расхождения заключались в том, что «раскольники» не признавали программы-минимум, настаивая на осуществимости немедленной социализации земли, фабрик и заводов. В тактическом плане максималисты отдавали приоритет терроризму, считая его универсальным средством борьбы против самодержавия, эксплуататоров, а также лучшим методом агитации, способным в конце концов побудить массы к восстанию. Экспроприации максималисты рассматривали как особую форму классовой борьбы, средство «конфискации частных капиталов» и преодоления «фетиша собственности». В 1906 - 1907 годах максималистами было совершено около 50 террористических актов. Отношение к человеческой жизни, не говоря уже о собственности, у максималистов было сходно с крайними анархистскими группами. Эсеры совершенно неадекватно оценили текущий момент, не уловили перемен в настроении и общества и народа. Террор, давно «вышедший из берегов», пугавший не только значительную часть либерального общества, но и крестьянства, городских обывателей, по-прежнему казался им универсальным оружием. Третий Совет партии принял решение о бойкоте Думы и усилении боевой тактики, которое «должно иметь своей целью внесение расстройства и деморализации в ряды врагов и расковывание революционной энергии масс. Ввиду необходимости систематизировать и направить на более крупные задачи местную террористическую борьбу Совет находит необходимым особенное сосредоточение специальных боевых сил Партии в пределах областей и проявление их по возможности единовременно, по общему для многих людей плану». Огорчала эсеровских публицистов и ситуация с местным террором, который «слишком измельчал». «Много говорят о демократизации террора; но не является ли это слово, - задавался вопросом автор статьи «К переживаемому моменту», - не скажу всецело, но в значительной мере хорошим словесным прикрытием слабости нашей организации боевого дела?». «Измельчание» террора, вырождение его кое-где в бандитизм являлось одной из важнейших причин падения его популярности и прекращения денежных поступлений в кассу БО. Вырождения «местного» терроризма не могли не замечать сами эсеры. Разумеется, партия эсеров не несла ответственности за действия бандитов, прикрывающихся революционными лозунгами, тем более, что они называли себя чаще анархистами. Но, во-первых, среди них, что симптоматично, оказывались бывшие члены партии, не обремененные теоретическим багажом и нравственными ограничителями; впрочем, не от своих ли эсеровских наставников они слышали об экспроприации собственности эксплуататоров и о терроре против исполнителей воли господствующего класса - всех этих «мелких сошек» - урядников и городовых? Во-вторых, в глазах обывателя, в том числе более-менее интеллигентного, не было особой разницы между всеми этими «комитетами-бюро». Убийство всесильного и далекого петербургского министра могло вызывать восхищение и злорадство; ограбление соседней лавки или убийство городового, испокон веку стоявшего на ближайшем углу, ничего, кроме страха и отвращения, не внушало. Эсеры недооценили те реальные изменения, которые произошли в жизни страны после революции. При всей ограниченности вынужденных (в том числе и под давлением террористов) реформ Россия была уже во многом другой страной; общество, получив хотя и довольно ограниченные, но вполне реальные возможности участия в политической жизни страны, стремилось использовать и сохранить то, что было завоевано. Кадетский лозунг «бережения Думы» означал отказ от поддержки левого экстремизма; опасность слева для новых политических институтов страны теперь была не меньше, чем справа. Либеральное общество и часть либеральной бюрократии делали ставку на эволюцию. Они стремились найти средний путь между реакцией и революцией. Эсеры, как и другие профессиональные революционеры, оказались по существу в положении маргиналов. Численность партии резко сократилась; средств не хватало; массового движения ни в рабочем классе, ни среди крестьянства не наблюдалось. Реально опять можно было говорить лишь о терроре; и то лишь говорить - ни одного сколько-нибудь значимого террористического акта партии осуществить после 1907 г. не удалось. Однако все эти факторы лежат вне сферы воздействия партии. Лишь один фактор, способный изменить политическое положение в России в благоприятную для революции сторону, находится до известной степени во власти партии: «Это центральный террор. И составляя план своей деятельности, распределяя свои силы и средства между различными ее отраслями, партия не может не выдвигать на одно из первых мест организацию центрального террора». Таким образом, критикуя «Революционную мысль», «Знамя труда» фактически признавало, что ничего нового оно также предложить не может; центральный террор вновь ставился в порядок дня, несмотря на постоянные неудачи террористов и явное отсутствие моральной и, следовательно, материальной поддержки со стороны общества. Эсеровская тактическая мысль шла по кругу; партийные идеологи оказались не в состоянии оценить происшедшие в стране перемены. Однако в конце этого же года партию ждал сокрушительный удар; глава Боевой организации, руководивший подготовкой двух самых громких ее террористических актов, Е.Ф. Азеф, был разоблачен как платный агент полиции. Разоблачение Азефа довершило дискредитацию терроризма в глазах общества, начало которому положило вырождение его «на местах» в

убийство «мелких сошек» и экспроприаторство. Серьезные сомнения в универсальности этого способа борьбы возникли и в партии . Терроризм умер; но осталось преклонение перед насилием, идея о том, что на пути в царство справедливости придется переступить через некоторое количество трупов. Осталась привычка к насилию, остались «кадры», успешно претворявшие в жизнь идеи о массовом терроре или партизанской войне. Когда несколько лет спустя им выпал еще один шанс изменить мир, они его не упустили [1 c.177-217].

IV. Анархизм и терроризм

1. Происхождение анархистского терроризма

Анархистские взгляды были широко распространены среди русских революционеров-народников еще в 70-е годы XIX века. Бакунистские идеи были одними из самых влиятельных (если не самыми влиятельными) среди народников. Однако как самостоятельное общественно-политическое движение анархизм в России оформился в начале XX в1. В России первые анархистские группы были созданы в 1903 году, а в 1907 г., на который приходится пик активности анархистского движения, деятельность анархистских групп была отмечена в 3/4 губерний и областей России. Анархистские группы были сравнительно немногочисленны - «активистов» насчитывалось приблизительно 5--7 тыс. чел. Однако шума они наделали много. По мнению американского историка Анны Гейфман, большая часть среди 17 тыс. жертв террористических актов начала века находится «на совести» анархистов, несмотря на то, что по численности они не шли ни в какое сравнение с эсерами и социал - демократами. Правда, надо учитывать и тот факт, что различные криминальные и полукриминальные элементы нередко оправдывали свои деяния, используя анархистскую фразеологию. Известный исследователь терроризма У. Лакер пишет, что анархисты не внесли никакого теоретического вклада в дело вооруженной борьбы в России; его точку зрения разделяет А. Гейфман. Если имеется в виду, что русские анархисты заимствовали многие террористические идеи, так же как и некоторые практические способы их осуществления у своих западных единомышленников, то спорить не приходится. В этом смысле они не были «пионерами» терроризма, подобно народовольцам. Однако, с нашей точки зрения, отрицать идеологическую подготовку анархистского террора в России неправомерно; как и во всех других случаях, действию предшествовало слово и анархистским терактам, какими бы нелепыми ни казались некоторые из них, предшествовало определенное теоретическое обоснование. Разумеется, большинство исполнителей терактов имело о теории достаточно отдаленное представление; но «первотолчком» и в данном случае была идея, мысль. Таким образом, российские анархисты оказались в известном смысле «наследниками» опыта западноевропейских и американских террористов анархистского толка. Как справедливо пишет В.В. Кривенький, «возрождение российского анархического движения произошло заграницей, в условиях эмиграции». Анархистские группы возникли в Швейцарии, Франции, Германии, Болгарии, США. Из них наибольшее значение имели «Группа русских анархистов-коммунистов за границей» (Женева, 1900-1901), лидером которой был М.Э. Дайнов и возникшая там же в 1903 г. другая группа анархистов-коммунистов, взявшая себе название «Хлеб и воля» (лидер - Г.И. Гогелия) и выпускавшая одноименный печатный орган. Многие лидеры возникших в России анархистских групп бывали заграницей, знакомились с литературой и деятельностью западноевропейских анархистов. Правда, в начале XX века анархистский терроризм в Европе практически сошел на нет. Так что «каналы» влияния международного анархизма на российский достаточно очевидны. Огромное влияние на российских анархистов оказал один из его основоположников, «классик» мирового анархизма П.А. Кропоткин. Причем его влияние было не только опосредованным, через многочисленные печатные работы, но и личным - несмотря на немолодой возраст, он активно включился в практическую деятельность, принимал участие в различных съездах и конференциях, вел обширную переписку [1 c.218-223]. Один из историков в начале века, говоря об «отцах основателях» российского анархизма, остроумно заметил, что «Бакунин создал фанатический, а Кропоткин лирический анархизм. Спустя тридцать лет они еще царствуют над партией. Террористы придерживаются бакунистской традиции, теоретики следуют по большей части за Кропоткиным» [11 c.12].

2. В плену террора и экспроприации

При знакомстве с историей анархизма поражает обилие всевозможных фракций и направлений. Но в практической деятельности сторонники анархии были на редкость единодушны и в борьбе за свои идеи отдавали предпочтения террору и эспроприациям. Уже в 1904 - 1905 гг. анархистский террор и экспроприации стали значительным явлением. Наряду с отдельными героическими эпизодами борьбы в движении все больше процветали уродливые отклонения - убийства из удальства, грабежи с целью обогащения и наживы. Значительная часть анархистов предпринимала подобные акции по личной инициативе, не согласуя их с решениями организаций или съездов. Всероссийскую известность получили многие анархистские акты. Один из первых был совершён в 1904 г. В Гродненской губернии. 29 августа молодой белостокский анархист Нисан Фарбер убил ударом ножом в шею текстильного фабриканта А.Кагана за неуступчивость в отношении к своим рабочим. Повсеместное массовое возрождение анархических организаций особенно усиливается с марта по декабрь 1905 г. В это время активизируется их агитационно - пропагандистские мероприятия, участие в забастовках, факты вооруженного сопротивления полиции, а также террористическая деятельность. Так, например, 4 октября 1905 г. В посёлке Амур (близ Екатеринослава) анархисты воспользовались недовольством 300 уволенных рабочих и убили директора машиностроительного завода. Документы, отложившиеся в Департаменте полиции, свидетельствуют, что подобные методы воздействия на массы довольно широко практиковались анархистами. Произвол властей порождал еще большее сопротивление. Годы революции вошли в историю российского анархического движения как время непрекращающихся террористических актов и экспроприации, вооруженных сопротивлений и грабежей. Но в этом движении стали заметны и новые тенденции. Например, Амур-Нижнеднепровский районный комитет партии анархистов-коммунистов, поддерживавший федеративные отношения с городской группой в Екатеринославе, построил свою деятельность по-новому. Учитывая, что в организации сплотились различные по своему происхождению, темпераменту и боевому опыту анархисты, ее руководящее ядро решило разделить эту организацию на две группы: Центральный Комитет («центровиков-идеалистов»), которому вменялось в обязанность вести в основном агитационно-пропагандистскую деятельность и отдавать полученные деньги на нужды всей организации, и «групповиков-экспроприаторов» - они должны были совершать «эксы» на свой страх и риск и могли тратить полученные от грабежей средства на себя. Однако даже элементарная попытка наведения порядка в анархистской среде вылилась в поножовщину и перестрелку анархистов друг с другом. В мае - июле 1907 г. Екатеринославское охранное отделение зафиксировало более десяти убийств на почве этого разлада. Частыми в годы первой революции были теракты, направленные против высших чинов администрации, полицейских и судебных органов. Российские анархисты не оставались равнодушными и к просьбам своих коллег из других стран, оказывая им поддержку в совершении ряда терактов. Так, они участвовали в подготовке покушений на германского императора Вильгельма и некоторых высокопоставленных лиц Франции. Важным для понимания анархистской тактики в годы революции является выяснение вопроса об отношении анархистов к эспроприациям. Лидеры российского анархизма, как правило, поддерживали экспроприации организованные и массовые и категорически отрицали необходимость подобных актов для личных целей, сравнивая их с воровством. Однако, несмотря на это, мелкие «эксы» буквально разрывали движение. Именно так начинал свою деятельность среди анархистов Нестор Махно (1888 - 1934), будущий руководитель крестьянского движения на Украине в годы гражданской войны. Будучи с осени 1906 г. членом «Гуляй-Польской группы анархистов - коммунистов» (с. Гуляй-Поле Александровского у. Екатеринославской губ.), он в течение двух последующих лет добывал себе средства на жизнь грабежом местных торговцев и промышленников. Кроме массы негативных «операций», в истории российского анархизма зафиксированы и несколько крупных боевых акций, имевших огромное воспитательное и практическое значение для всех сторонников анархии. Суть этих мероприятий состояла в том, что все средства, захваченные анархистами во время их проведения, пошли на поддержку товарищей, содержавшихся в тюрьмах, и их освобождение, на издание пропагандистской литературы. Так, например, в ноябре 1906 г. в Одессе члены «Южно-Русской группы анархистов-синдикалистов» совместно с эсерами организовали ограбление местного отделения Санкт-Петербургского коммерческого банка на сумму 60 тыс. рублей. По взаимной договоренности анархисты получили половину денег и использовали их на выпуск программных произведений своего лидера - Новомирского, и на издание газеты «Вольный рабочий». В июне 1907 г. В Севастополе анархисты (за счёт суммы, скопленных от «эксов») сумели организовать побег из местной тюрьмы 21 арестованноного революционера из разных партий. С угасанием революционной энергии в массах экспроприаторский пыл анархистов, наоборот, усиливался, и суммы, захваченные на «предприятиях», росли не по дням, а по часам. Так, в октябре 1907 г, грузинские анархисты, соединив свои усилия с эсерами - федералистами, ограбили казначейство в г. Душети Тифлисской губернии на сумму 250 тыс. рублей. Это был самый крупный «экс» анархистов в России в первой половине XX в.[10 c.205-208] Таким образом, как бы ни были велики расхождения между собой различных течений российского анархизма, все они признавали, в той или иной форме, терроризм обязательным условием или, на худой конец, симптомом, революционной борьбы. Особенности анархистских теорий, а также «кадровый состав» анархистских организаций и групп обусловили то, что они оставили в истории революционного движения в России начала XX века наиболее кровавый след. Принеся, в свою очередь, наиболее многочисленные жертвы на алтарь терроризма [1 c.262].

V. Социал - демократия и терроризм.

1. Проблема терроризма в марксистской литературе 1880 - 1890-х. годов

Российские социал-демократы соотносили, по крайней мере поначалу, свою деятельность с теорией К.Маркса; среди различных направлений революционного движения в России социал-демократическое было наиболее теоретичным. Да и возникла русская социал-демократия скорее как продукт заграничного интеллектуального поиска, нежели как отражение реальных интересов определенной социальной группы или класса. Исходя из марксистского учения о классовой борьбе, роли личности в истории, российские неофиты марксизма не могли придавать террору значения решающего средства борьбы против самодержавия, не говоря уже об освобождении рабочего класса. В то же время работы и высказывания Маркса и Энгельса отнюдь не делали терроризм табу для русских революционеров; более того - симпатии «классиков» поначалу всецело принадлежали народовольцам. В этом не было противоречия; признавая насилие «повивальной бабкой» истории, основоположники не зарекались от использования тех или иных его форм при определенных обстоятельствах. Поэтому они выступали против абсолютизации террористических методов борьбы и написали немало против «алхимиков революции», веровавших в террористически-заговорщические чудеса; использование террора определялось для них обстоятельствами места и времени; то, что

было нелепо в Англии или Германии, могло оказаться эффективным в России на определенном временном отрезке. Современный исследователь Ю.В.Степанов справедливо пишет, что многочисленные высказывания Маркса и Энгельса о терроризме «можно выстроить в два по сути дела взаимоисключающих ряда. С одной стороны яркая по форме, обильно аргументированная по содержанию, бескомпромиссная по стилю критика любых попыток узаконить террор в качестве вполне оправданного и необходимого средства революционной борьбы. С другой - не менее яркие и аргументированные высказывания в пользу революционного террора. И хотя при этом делается множество ограничительных оговорок... суть дела не меняется: налицо явная антиномия в истолковании сущности и предназначения революционного террора...» Ю.В.Степанов определяет эту ситуацию как методологический тупик. С нашей точки зрения, методологическое противоречие снимается, если рассматривать высказывания Маркса и Энгельса о революционном терроризме в связи с той конкретно-исторической ситуацией, по поводу которой они были сделаны. Поэтому признание ими народовольческого террора «исторически неизбежным способом действия, по поводу которого так же мало следует морализировать - за или против, как по поводу землетрясения на Хиосе», характеристика основоположниками научного социализма народовольцев как людей дела, явное предпочтение ими народовольцев чернопередельцам и т.п. нисколько не противоречат их общесоциологическим взглядам, а дополняют их, свидетельствуя, правда, не столько о диалектичности мышления, сколько о революционном темпераменте классиков. Таким образом, первым русским марксистам нечего было стыдиться признания террора хотя и не важнейшим, но вполне допустимым способом борьбы. Другое дело, что впоследствии, по тактическим соображениям, по меньшей мере снисходительное отношение к террору Г.В.Плеханова и его соратников по группе «Освобождение труда» замалчивалось или даже напрямую отрицалось их последователями. Так, Ю.О.Мартов писал в начале XX века, когда в России началось возрождение терроризма, что русская социал-демократия «выросла и развилась в борьбе с тем направлением русской социально - революционной мысли, для которой всякая политическая борьба в России сводилась к террору», ни словом не упоминая, что первоначально первые русские социал - демократы пытались «договориться» с народовольцами из тактических соображений, а также готовы были признать терроризм в качестве едва ли не важнейшего средства борьбы в тот момент. Под давлением успехов террористов, а также критики позиции их группы Марксом и Энгельсом, чернопередельцы пытались достичь соглашения с народовольцами. Как справедливо отмечает биограф первого русского марксиста С.Бэрон, «даже Плеханов не мог закрывать глаза на достижения террористов. Сколь бы ни были неправильны, с точки зрения Плеханова, их теории, они оставались единственной силой, энергично и смело сражавшейся против русского деспотизма». Позднее, когда Плеханов и его друзья «официально» провозгласили себя марксистами, их отношение к терроризму было достаточно противоречивым. В программе группы «Освобождение труда» (осень 1883 года) провозглашалось, что группа «задается целью пропаганды современного социализма и подготовки рабочего класса к сознательному социально-политическому движению», однако в то же время «преследуя эту цель всеми зависящими от нее средствами, группа «Освобождение труда»... признает необходимость террористической борьбы против абсолютного правительства и расходится с партией «Народной воли» лишь по вопросам о так называемом захвате власти и о задачах непосредственной деятельности социалистов в среде рабочего класса». На один из этих вопросов, как сочетать рабочее движение и терроризм, Плеханов отвечал следующим образом. Оговорившись, что «есть другие слои населения (кроме рабочих), которые с гораздо большим удобством могут взять на себя террористическую борьбу с правительством», он писал: «Но, помимо рабочих, нет другого такого слоя, который в решительную минуту мог бы повалить и добить раненое террористами политическое чудовище. Пропаганда в рабочей среде не устранит необходимости террористической борьбы, но зато она создаст ей новые, небывалые до сих пор шансы». Этот фрагмент во 2-м издании «Наших разногласий» Плеханов снабдил примечанием, в котором, словно оправдываясь, писал: «На основании этого места говорили впоследствии, что группа "Освобождение труда" сочувствовала "терроризму". Но эта группа, с самого начала своего существования находила, что рабочим терроризм неудобен, высказываться против террористической борьбы интеллигенции было тогда безусловно бесполезно; интеллигенция верила в террор, как в бога». Тем более что во втором варианте программы группы «Освобождение труда» (1887 г.) не только сохранилось упоминание об использовании террористической тактики в нужный момент, но и вполне отчетливо говорилось, что применять ее будут не некие террористы «со стороны», а сами рабочие. Критикуя воззрения народовольцев, их тактику террора и заговора, Плеханов, однако, призывал социал-демократов к созданию «подвижной боевой организации, вроде общества «Земля и воля» или партии «Народной воли», организации, являющейся всюду, где можно нанести удар правительству, поддерживающей всякое революционное движение против существующего порядка вещей, и в то же время ни на минуту не упускающей из виду будущности нашего движения». Критикуя догмы народовольчества, Плеханов в то же время называл народовольцев «людьми смелой мысли и энергичного действия» и подчеркивал, что их имена святы для социал-демократов. Свою лепту в критику терроризма внесла первая русская террористка В.И.Засулич. В работе «Революционеры из буржуазной среды», опубликованной первоначально в «Социал-демократе», она дала оценку как террору эпохи расцвета «Народной воли», так и террористическим настроениям рубежа 1880--1890-х годов. Засулич показала изолированность народовольцев, узость их социальной опоры, точнее, отсутствие поддержки в сколь-нибудь широких общественных слоях. Немалое место оценке роли народовольческого террора в истории революционного движения уделил Ю.О.Мартов в брошюре «Красное знамя в России», изданной группой «Освобождение труда» в 1900 году. «Красное знамя...» - популярный очерк истории рабочего движения в России, написанный Мартовым в Туруханской ссылке в конце 1890-х годов и напечатанный с одобрения Плеханова. Заметное влияние на автора оказали плехановские работы на эту тему, особенно «Русский рабочий в революционном движении». Мартов показал, как постепенно из актов самообороны и мести выросла система террористической борьбы в конце 1870-х годов. Террор не был для «Народной воли» самоцелью, справедливо отмечал он. Народовольцы рассчитывали своим террором «вызвать суматоху в правительственных кругах и волнение в народе, чтобы тем и другим воспользоваться для захвата власти». Мартов убедительно показал противоречие, в которое вступали народовольческая пропаганда среди рабочих и террористическая деятельность. Отмечая постановку народовольцами «Рабочей газеты», организацию рабочих кружков, он подчеркивал, что «в то же время они сами другой рукой затрудняли развитие рабочего дела». Если террористы могли вести строго замкнутую жизнь и, несмотря на полицейский режим, все-таки осуществлять свои намерения, то пропагандисты, неизбежно общающиеся с широким кругом лиц, чаще подвергались арестам. Все это тормозило рабочее дело и способствовало переходу в ряды террористов наиболее энергичных и самоотверженных деятелей рабочих организаций. В конце 1880 - 1890-х годах происходило политическое и идейное самоопределение В.И. Ленина. Что же касается отношения Ленина к терроризму, то оно принципиально не отличалось от позиции большинства лидеров российской социал-демократии. Наиболее четко это проявилось в его известной статье «С чего начать?», в известном смысле, если говорить об отношении социал-демократов к терроризму, завершившей период 1890-х годов, когда террор был вопросом чистой теории и открывавшей новый этап, когда терроризм неожиданно стал реальностью, угрожающей развитию революционного движения в правильном, по марксистским представлениям, направлении. «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора, - писал Ленин. - Это - одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения, при известном состоянии войска и при известных условиях». Но в данный момент, считал Ленин, как раз таких условий и не наблюдается. «... при отсутствии центральной и слабости местных революционных организаций», террор, по мнению Ленина, и не мог быть ничем иным, как средством «единичного нападения». «Вот поэтому-то, - заключал он, - мы решительно объявляем такое средство борьбы при данных обстоятельствах несвоевременным, нецелесообразным, отвлекающим наиболее активных борцов от их настоящей, наиболее важной в интересах всего движения задачи, дезорганизующим не правительственные, а революционные силы» [12 c.7]. «С чего начать?» оказалась едва ли не единственной статьей, в которой Ленин до начала революции 1905 года признал возможность применения террора при определенных обстоятельствах. Террористическая кампания, начатая эсерами, привела к развертыванию на страницах «Искры» и «Зари» жесткой и бескомпромиссной критики терроризма. В последующие четыре года террор стал едва ли не главным предметом межпартийной полемики. За шумом этой полемики как-то позабылось достаточно снисходительное отношение российских социал-демократов к терроризму, характерное для них в 1880-е и отчасти 1890-е годы [1 c. 263-280].

2. 1901 - 1904 - возрождение терроризма и русская социал-демократия

Террористические настроения стали возрождаться среди радикальных групп в России уже в конце 1890-х годов. Эта тенденция не осталась незамеченной социал-демократами. Т.М. Копельзон (Гришин) писал Плеханову в конце 1898 - начале 1899 года о появлении нового врага - социалистов - революционеров, с их призывами к возобновлению террора. Однако в это время «экономизм» казался более серьезной угрозой «ортодоксам» российской социал-демократии. Между тем, вопрос о терроре ставился в порядок дня некоторыми российскими социал-демократами и отношение к нему «на местах», в России, оказалось, как вскоре выяснилось, достаточно терпимым, если не сказать больше. Начало нового века ознаменовалось нарастанием революционного кризиса. Одним из его симптомов - и важнейших факторов - стало возобновление терроризма. В 1901 году раздались выстрелы П.В. Карповича и В.Ф. Лаговского, направленные в министра народного просвещения Н.П. Боголепова и обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева. 2-го апреля следующего года пуля члена Боевой организации эсеров С.В. Балмашева сразила министра внутренних дел Д.С.Сипягина. Эти террористические акты вызвали одобрение в определенных слоях общества и энтузиазм среди значительной части революционеров, не исключая и социал-демократов. Резонанс, произведенный покушениями Карповича и Лаговского, заставил заколебаться даже «экономистов», оценивших происшедшее, как «исторический поворот». Так была озаглавлена передовица «Листка "Рабочего дела", написанная одним из лидеров «экономистов» Б.Н. Кричевским. Он писал, что «исторический момент выдвинул также перед партией совершенно новый вопрос. Выстрелы Карповича и Лаговского и то горячее сочувствие, которое они встретили в рядах молодежи и всех революционных элементов, ясно показывают, что белый террор царского правительства снова, с неотвратимой силой природы, создают почву для красного террора революционеров. Наши партийные организации не могут и не должны игнорировать этого факта, обходить его молчанием. Они должны сообща решить, какое положение им всем занять по отношению к террору». Некоторые эмигрантские социал-демократические группы высказались, в более или менее решительной форме, за использование террористических методов. Наиболее откровенно это было сделано в программной брошюре группы «Свобода» «Возрождение революционизма в России», принадлежавшей перу ее лидера Е.О. Зеленского (Л. Надеждина). В своей брошюре Зеленский рекомендовал своеобразный синтез народовольческих методов с социал-демократическими теориями и организационными принципами. Он призывал использовать «эксцитативный террор» для активизации рабочего движения. «Террор не может не уси-

лить движения, - писал Зеленский, - уже потому, что он - застрельщик политической борьбы, яркий симптом начала конца. Он является затем, чтобы бросить искру в уже собранный и сложенный горючий материал». Довольно сочувственно к терроризму, как будет показано ниже, отнеслась и еще одна социал-демократическая группа - «Борьба». Начало антитеррористической кампании на страницах «Искры» положила статья В.И. Засулич «По поводу современных событий», опубликованная в апреле1901 года. Засулич писала, что в «публике» слышатся теперь надежды, предсказания и пожелания, чтобы возобновился снова «террор», которым закончилось революционное движение 70-х годов. «Это говорит, по - видимому, - констатировала она, - о самом широком возбуждении, и тем не менее укрепление таких надежд имело бы... противоположную тенденцию: суживать, а не расширять поле битвы».

В своем неприятии терроризма Засулич исходила из того, что волнующее впечатление, которое производят террористические акты, отвлекает внимание от других форм революционной деятельности. Они начинают казаться тривиальными. Энергия террористов сосредотачивается на достаточно узкой сфере и никогда не выходит за ее пределы. Их «достижения» бессмысленны, поскольку в России нет социальных сил, способных использовать дезорганизацию и перестановки в правительстве, вызванные террористами. Единственная польза, которую приносят террористы, заключается в том, что они демонстрируют зависимость всех законов и учреждений в России по - прежнему от узкого круга лиц, находящихся у власти и, в конечном счете, от одного человека. Обращаясь к временам, которые все еще были живы в ее памяти, Засулич писала, что более чем двадцать лет назад террор был порожден разочарованием в возможности поднять крестьянство на восстание. Для многих из террористов террор тогда был «оружием отчаяния». В настоящее время, писала первая русская террористка, для тех русских людей, которые хотят свободы, нет оснований предаваться отчаянию. Все сторонники свободы и враги нагайки знают, что теперь победа возможна, если каждый примет участие в борьбе. По вопросу о терроре наметились серьезные разногласия между теоретиками - эмигрантами и местными партийными организациями, которые отнеслись к эсеровскому терроризму, не говоря уже о покушении Гирша Леккерта, рабочего, стрелявшего в Виленского генерал - губернатора В.В. фон Валя в ответ на жестокую и унизительную расправу с демонстрантами - массовую порку, гораздо более лояльно. Д. Ньюэлл проанализировал прокламации местных организаций РСДРП, а также другие «отклики с мест» по поводу известных террористических актов. Они свидетельствуют о сочувственном отношении к террористам и одобрении в целом терактов. Разногласия отчетливо отразились и на страницах первого номера «Летучего листка», выпущенного в июне 1902 года социал-демократической группой «Борьба». В статье «Объединение», написанной В. Даневичем (псевд. Э.Л. Гуревича), указывалось на угрозу раскола социал-демократической партии по вопросу об использовании террора. Не отрицая настроения возродить терроризм, он напоминал об опыте четвертьвековой давности, когда тактика, направленная против «мясников» самодержавия переросла в систему политической борьбы, которая, по мнению автора, угрожала рабочему движению. А именно рабочее движение должно быть центром, ведущей силой в борьбе против самодержавия. Раскола, который террор угрожает произвести, можно избежать путем укрепления связей внутри социал-демократической организации. Вера в силу и эффективность партии должна быть восстановлена. Отдельные партийные организации могут быть слабыми и отдельные члены партии могут быть склонны к индивидуальным действиям, но эти действия должны быть в рамках тактических установок партии. Большее единство партии будет способствовать привлечению других оппозиционных элементов. Пока же разногласия ослабляют партию и продолжают вредить ей. В этих условиях «интеллигенция постепенно теряет веру в силу пролетариата и опять берется за старое оружие - террор...». Объединение принесет РСДРП гегемонию, предрекал Даневич. Кроме откровенного сочувствия террористам «на местах» и среди немалой части социал-демократической эмиграции, опасения лидеров российской социал-демократии вызывало также поведение их западноевропейских товарищей. Плеханов был особенно разочарован отношением германской социал-демократии к происходящему в России. Во время короткого визита Августа Бебеля в Цюрих в 1902 году, Плеханов нанес ему визит. Он жаловался, что российская социал-демократия страдает не только от репрессий царского правительства, но и от вредной деятельности русских террористов, мелкобуржуазных революционеров, «не имеющих ничего общего с рабочим классом». Плеханов обратил внимание своего собеседника, что германская социал-демократическая печать, «очевидно по недосмотру или беспечности», выражала симпатию к террористическим элементам, которые российская социал-демократия считает наиболее опасными врагами революции. Напомним, что эсеры действительно не преминули воспользоваться статьей в «Форвертсе», содержавшей вполне сочувственные, если не восторженные, отклики на возобновление террористической борьбы в России. Бебель заверил Плеханова, что он примет «необходимые меры» для предотвращения подобных инцидентов. Не удивительно, что проблема революционного терроризма занимала все большее место на страницах «Искры» и «Зари», а полемика против эсеров и колеблющихся эсдеков становилась все более ожесточенной. Первую скрипку в ней играл Плеханов. В статье «Что же дальше?» (декабрь 1901) он отнес террор к непозволительным приемам борьбы, которые отрывают «революционеров от массы, штаб от армии». Плеханов обрушился на «экономистов», которые стали выступать в защиту террора. По его предположению, прежнее отрицание экономистами терроризма объяснялось тем, что они идентифицировали его с политической борьбой. Теперь, когда их коснулось общее возбуждение, они отрицают свое прежнее неприятие «политики» и проповедуют терроризм, который «по-прежнему представляется им единственным возможным видом политической борьбы». Увлечение терроризмом Плеханов назвал, используя геометрический термин,«дополнительной ошибкой экономизма». Тем не менее, противостоять «веяниям времени» было нелегко даже «искровцам», да и вряд ли разумно в условиях нарастающих общественных симпатий по отношению к новой генерации террористов. Начиная с июня 1902 года «Искра» пишет о проблеме терроризма менее решительно. Выстрел Леккерта вызвал одобрение в достаточно широких слоях населения, пожалуй, как никакой другой теракт со времен покушения Веры Засулич. Акт Леккерта обсуждался на страницах «Искры» с использованием такой терминологии, как «праведный гнев», «честь», «самоотверженность». Его нелегко было критиковать, квалифицируя как авантюристический или «интеллигентский». Реакция «Искры» свидетельствовала о вынужденном компромиссе, полупризнании террора. Даже Мартов, возможно, наиболее решительный оппонент сторонников терроризма, заколебался в отношении дела Леккерта. Однако вернемся к «искровцам». Они были весьма встревожены ростом сотрудничества между социал - демократами и социалистами-революционерами на местах. В 1901 - 1902 годах возникли объединенные комитеты эсдеков и эсеров в некоторых городах России. Многие эмигрантские социал-демократические группы, вслед за «Свободой», также повернули в сторону терроризма. Эти изменения настроений все глубже проникали в «низы». Многочисленные бюллетени, листовки и прокламации, выпущенные социал-демократическими организациями, приветствовали различные акты индивидуального террора. Действия Карповича и Балмашева оценивались с уважением и одобрением. Несколько месяцев спустя после начала террористической кампании многие социал - демократические организации были готовы признать террор не только отдельным героическим деянием, но и законным тактическим средством. Летом 1902 года социал-демократическая пресса ужесточила борьбу против социалистов - революционеров и их намерения сочетать терроризм с массовым движением. «Искровские» публицисты постоянно повторяли, что террор вносит только дезорганизацию, способствуя перемещению центра борьбы от пролетарских масс к заговорщическим группам и даже отдельным индивидуумам. Пассивность масс усиливается в связи с террористическими актами, отвлекающими революционеров от организационной и пропагандистской деятельности. Угроза, которую несла социал - демократам и, по их мнению, также и массовому движению, террористическая кампания эсеров, была так велика, что Ленин призвал объявить им «беспощадную войну». В тезисах против эсеров, составленных им в конце июня - июле 1902 года, но напечатанных лишь после революции, он посвятил отдельный пункт критике эсеровского терроризма [1 c.281-301]. «Ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство политической борьбы в современной его форме, социалисты - революционеры приносят этим самый серьезный вред движению, разрушая неразрывную связь социалистической работы с массой революционного класса», - писал Ленин, повторяя общую для «искровской» антитеррористической публицистики мысль. Эсеровский террор, продолжал Ленин, «ни в какой связи с работой в массах, для масс и совместно с массами не стоит». Терроризм отвлекает силы немногочисленных революционеров от их важнейшего дела - «организации революционной рабочей партии... на деле террор социалистов - революционеров является не чем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории» [13 c.75]. Во всяком случае, категоричность прогноза Ленина о том, что «увлечение террором не более, чем скоропреходящее настроение» могла соперничать лишь с его ошибочностью. Социал - демократы оказались перед трудной проблемой. Как противостоять использованию эсерами террора, не противопоставляя себя большинству населения, которое, казалось, относилось к террористическим актам со все возрастающим одобрением? Марксистские публицисты пытались, по мере сил, ослабить влияние эсеровских методов и эсеровской пропаганды на массы. В общем, позиции лидеров и теоретиков российской социал-демократии, несмотря на отдельные оговорки и временные, едва заметные колебания по отношению к терроризму, в 1901 - 1904 годах были более бескомпромиссны, чем когда - либо прежде или впоследствии. Антитеррористическая кампания на страницах «Искры» и других печатных органов российской (и иногда германской) социал - демократии, то обостряясь, то несколько затухая, была постоянным фактором идейной борьбы в русском революционном движении. Аргументы, выдвигаемые против терроризма, в общем, варьировались незначительно и поскольку повторять одно и то же было не с руки, то полемика временами выливалась в уличение идейных противников в исторических неточностях или сокрытии тех или иных фактов от международной социалистической общественности. Раскол российской социал-демократии на большевиков и меньшевиков не привел, по крайней мере на первых порах, к сколько-нибудь существенным расхождениям в вопросе о терроризме, и позиция обеих фракций оставалась солидарной. Вряд ли кто-нибудь протестовал бы против подготовленной Лениным ко II съезду РСДРП, но так и не голосовавшейся, резолюции о терроре, суммирующей главные идеи, высказывавшиеся на страницах «ортодоксальных» партийных органов по этому вопросу: «Съезд решительно отвергает террор, т.е. систему единичных политических убийств, как способ политической борьбы, в высшей степени нецелесообразный в настоящее время, отвлекающий лучшие силы от насущной и настоятельно необходимой организационной и агитационной работы, разрушающий связь революционеров с массами революционных классов населения, поселяющий и среди самих революционеров и среди населения вообще самые превратные представления о задачах и способах борьбы с самодержавием» [14 c.251]. Трудно вообразить, что Плеханов, столь бескомпромиссно высказывавшийся против терроризма в августе 1904 года, менее чем полгода спустя, в феврале 1905-го, признает чрезвычайно важной роль «дезорганизаторской деятельности» и призовет социал - демократическую партию к соглашению с «разными террористическими группами». Такой решительный (и стремительный!) пересмотр тактических установок должен был быть вызван чем-то чрезвычайным. Чрезвычайное действительно случилось - в России началась революция [1 c.281-311].