Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей

В-третьих, поскольку ревизионисты отказываются, таким образом, признать, что диалектика с ее движением в противоречиях, которое как раз поэтому и создает постоянно нечто новое, существует в реальной действительности, из их мышления исчезает историческое, конкретное, новое. «Действительность», которая существует для них, подчинена схематично-механистически действующим «вечным и нерушимым законам», которые - в соответствии со своей сущностью - непрерывно создают одно и то же я которым человек фаталистически подвластен точно так же, как и законам природы. Достаточно, стало быть, раз и навсегда познать эти законы, чтобы знать наперед, как сложатся судьбы пролетариата. Для ревизиониста заведомо ненаучна даже мысль о том, что может сложиться новая, не укладывающаяся в эти законы обстановка или же ситуация, исход которой зависит от решения пролетариата. (Переоценка роли крупных личностей, морали и т.д. представляет собой противоположный, но логически закономерный полюс этой же концепции.)

В-четвертых, эти законы являются, однако, законами капиталистического развития, и подчеркивание их надисторического и вневременного характера означает, что для ревизионистов капиталистическое общество есть такая же не подверженная существенным изменениям действительность, как и для буржуазии. Ревизионист не рассматривает буржуазное общество как нечто исторически возникшее и потому исторически обреченное на исчезновение, точно так же, как он не считает науку средством познания эпохи этого исчезновения и действенным средством ускорения его, видя в ней - в лучшем случае - средство улучшения положения пролетариата внутри буржуазного общества. Любое мышление, выходящее за горизонт буржуазного общества, - это для ревизиониста иллюзии и утопии.

В силу этого - в-пятых - ревизионизму присущ так называемый «реально-политический» подход. Он постоянно приносит в жертву действительные интересы класса в целом (последовательное отстаивание которых он точно так же считает утопизмом) ради того, чтобы отстаивать текущие интересы его отдельных групп. Очевидно, даже если ограничиться этими краткими замечаниями, что ревизионизм смог стать реальным течением в рабочем движении только потому, что новые процессы в развитии капитализма позволили определенным слоям рабочих извлечь - временно - экономические выгоды из этой ситуации. И еще потому, что организационная форма рабочих партий обеспечивает этим слоям и их интеллектуальным представителям большее влияние, чем - пусть даже непоследовательно и лишь инстинктивно революционным - широким массам пролетариата. Общее для всех оппортунистических течений состоит в том, что они никогда не рассматривают происходящее с классовой точки зрения пролетариата и потому впадают во внеисторичную и недиалектическую, эклектичную «реальную политику». Это общее связывает друг с другом и их различные концепции империалистической войны, свидетельствуя одновременно о том, что все они без исключения являются закономерными следствиями предшествующего оппортунизма. Безоговорочная покорность, которую проявляет правое крыло по отношению к империалистическим властям «собственной» страны, органически вырастает из концепции (пусть даже сопровождаемой поначалу всяческими оговорками), которая рассматривает буржуазию как ведущий класс исторического развития и возлагает на пролетариат задачу поддержки ее «прогрессивной роли». И когда Каутский характеризует Интернационал как непригодный для условий войны, как исключительно мирный инструмент, он не говорит ничего отличного от русского меньшевика Черевани-на, который после первой русской революции разразился жалобами: «Но в революционном огне, когда революционные цели так близки к своему осуществлению, только с большим трудом можно проложить путь разумной меньшевистской тактике». И прочая, и прочая.

Оппортунизм различается и по тем слоям буржуазии, к которым он стремится примкнуть, за которыми он пытается заставить следовать пролетариат. Это может быть, как это имеет место в отношении правого крыла, тяжелая промышленность и банковский капитал. В этом случае империализм безоговорочно признается как необходимый, а пролетариат должен найти удовлетворение своих интересов в империалистической войне, в величии, в победе «собственной» нации. Или же оппортунизм стремится примкнуть к тем слоям буржуазии, которые, будучи втянуты в ход событий, чувствуют, однако, что они оттеснены на второй план и потому, вынужденные практически повиноваться империализму, ворчат, недовольные этим принуждением, и «желают» иного поворота событий, уповая по этой причине на скорый мир, свободную торговлю, возврат к «нормальному» положению и прочее. Само собой разумеется, что при этом они никогда не способны выступить активными противниками империализма и, напротив, ведут лишь напрасную борьбу за свою долю в империалистической добыче (к ним относятся представители некоторых отраслей легкой промышленности, мелкая буржуазия и т.д.). Исходя из их перспективы, империализм представляется чем-то «случайным», и усилия направляются на то, чтобы найти какое-то пацифистское решение и притупить противоречия. А пролетариат, на который, втянув его в русло этой политики, пытаются сделать здесь основную ставку, также не должен активно бороться против войны (хотя не бороться означает практически принимать участие в войне). Задача пролетариата ограничивается тем, чтобы декларировать необходимость «справедливого» мира и прочее.

Интернационал является организационным выражением общности интересов всего мирового пролетариата. В тот момент, когда признается хотя бы теоретическая возможность того, чтобы рабочие боролись против рабочих в угоду буржуазии, Интернационал практически перестает существовать. А в тот момент, когда становится понятно, что эта кровавая борьба рабочих против рабочих, навязанная им соперничающими империалистическими державами, представляет собой закономерное следствие предшествующего поведения ведущих сил Интернационала, о его восстановлении, о его возвращении на правильный путь, о возобновлении его деятельности не может быть больше и речи. Понимание оппортунизма как определенного течения в рабочем движении означает, что оппортунизм является классовым врагом пролетариата в его собственном лагере. Удаление оппортунистов из рабочего движения составляет поэтому первоочередную, неотъемлемую предпосылку успешного развертывания борьбы против буржуазии. Для подготовки пролетарской революции совершенно необходимо, таким образом, чтобы рабочие духовно и организационно освободились от этого развращающего их влияния. А поскольку эта борьба есть борьба всего рабочего класса против мировой буржуазии, борьба против оппортунизма ведет к неизбежному - созданию нового, пролетарски-революционного Интернационала.

Тот факт, что старый Интернационал погряз в болоте оппортунизма, является следствием определенной эпохи, революционный характер которой не проявляется с очевидностью на поверхности событий. Крах старого Интернационала и необходимость создания нового Интернационала суть свидетельства того, что вступление в эпоху гражданских войн стало отныне неизбежным. Это вовсе не означает, что борьба будет тотчас же и ежедневно вестись на баррикадах. Но это означает, что такая необходимость может возникнуть тотчас же и в любой день; это означает, что история поставила гражданскую войну на повестку дня. Вот почему партия пролетариата и тем более Интернационал могут быть жизнеспособными лишь в том случае, если они ясно осознали эту необходимость и полны решимости духовно и материально, теоретически и организационно подготовить к ней (равно как к вытекающим из нее следствиям) пролетариат.

Исходным пунктом этой подготовки является понимание характера эпохи. Только тогда, когда рабочий класс осознает, что мировая война является закономерным следствием империалистического развития капитализма, когда ему станет ясно, что гражданская война представляет собой для него единственную возможность предотвратить собственную гибель, если он будет действовать в угоду империализму, может начаться материальная и организационная подготовка к достижению этой цели. И только тогда, когда борьба за ее достижение станет действительной, глухое брожение, охватывающее всех угнетенных, станет действительным союзником борющегося за свое освобождение пролетариата. Таким образом, пролетариат должен прежде всего иметь перед глазами свое собственное, верное классовое сознание, выступающее в неприкрыто-зримой форме, чтобы с его помощью стать руководителем подлинной освободительной борьбы, действительно мировой революции. И соответственно этому Интернационал, возникающий из этой борьбы и во имя этой борьбы, представляет собой теоретически ясное и надежно боеспособное объединение действительно революционных элементов рабочего класса; но одновременно с этим - орган и средоточие освободительной борьбы угнетенных всего мира. Он представляет собой большевистскую партию; ленинскую концепцию партии во всемирном масштабе. Точно так же, как сама мировая война показала в макрокосме гигантского разрушения мира те силы гибнущего капитализма и те возможности борьбы против него, которые Ленин с предельной ясностью рассмотрел уже в микрокосме нарождающегося российского капитализма, в возможностях русской революции.

Государство как орудие

Революционная сущность эпохи самым наглядным образом выражается в том, что борьба классов и партий не носит уже характера борьбы в рамках определенного государственного строя, а начинает взрывать его границы и перешагивает через них. С одной стороны, она выступает как борьба за государственную власть, а с другой стороны, и одновременно с этим само государство превращается в открытого участника борьбы. При этом она ведется не только против государства, но и само государство обнажает свой характер как орудия классовой борьбы, как одного из важнейших инструментов сохранения классового господства. На этот характер государства постоянно указывали Маркс и Энгельс и исследовали его во всех его взаимосвязях с процессом исторического развития, с пролетарской революцией. Не оставляя места никаким ложным толкованиям, Маркс и Энгельс заложили теоретические основы теории государства в рамках исторического материализма. Но именно здесь оппортунизм - будучи последовательным - дальше всего и отошел от Маркса и Энгельса. Ибо в любом другом пункте еще оставалась возможность, скажем, так представить «ревизию» отдельных экономических концепций, будто она в основе своей еще могла бы тем не менее как-то соответствовать сущности метода Маркса (направление Бернштейна), или же придать «ортодоксально» закрепленному экономическому учению механистически-фаталистический, недиалектически-нереволюционный поворот (направление Каутского). Что же касается тех проблем, которые Маркс и Энгельс считали основными вопросами их теории государства, то достаточно было поставить их, и это уже означало признание актуальности пролетарской революции. Оппортунизм всех господствующих во II Интернационале тенденций самым наглядным образом обнаруживается в том, что ни одно из его течений не занимается всерьез проблемой государства. Здесь-то есть в решающем пункте - между Каутским и Бернштейном нет никакого различия. Все они, без исключения, попросту принимают государство буржуазного общества. И если они его критикуют, то нападают при этом лишь на отдельные, нежелательные для пролетариата формы и способы его проявления. Государство рассматривается ими исключительно с точки зрения частных повседневных интересов, и при этом никогда не исследуется и не оценивается его сущность с точки зрения класса пролетариата в целом. Больше того, революционная незрелость и нечеткость левого крыла II Интернационала также проявляются в том, что и оно оказалось не в состоянии четко поставить проблему государства. Оно смогло лишь подойти вплотную к проблеме революции, к проблеме борьбы против государства, но не сумело - даже чисто теоретически - конкретно поставить вопрос, не говоря уже о том, чтобы практически указать на его конкретные следствия в актуальной исторической действительности.

И здесь Ленин был единственным, кто достиг теоретической высоты марксовой концепции и чистоты пролетарской революционной позиции в отношении государства. И если бы его заслуга состояла только в этом, то она уже явилась бы теоретическим достижением высочайшего ранга. Но, восстановив марксову теорию государства, Ленин осуществил не филологическое восстановление первоначального учения и не философскую систематизацию его подлинных принципов. Как и во всем остальном, он осуществил его дальнейшее развитие в область конкретного, его конкретизацию - в область актуально-практического. Ленин поставил вопрос о государстве как вопрос сегодняшнего дня для борющегося пролетариата и уже тем самым (чтобы подчеркнуть прежде всего значение только лишь этой постановки вопроса) встал на путь принципиально важной конкретизации этого вопроса. Ибо объективная возможность оппортунистического затуманивания ясной, как солнце, теории государства исторического материализма и заключалась в том, что до Ленина эта теория воспринималась лишь как общая теория, как историческое, экономическое, философское и прочее разъяснение сущности государства. Правда, уже Маркс и Энгельс увидели в конкретных революционных событиях своего времени реальный прогресс пролетарского мышления в вопросе о государстве (Коммуна); правда и то, что они со всей резкостью указывали на те ошибки, к которым ведут в руководстве классовой борьбой пролетариата ложные теории государства (критика Готской программы). Однако даже их непосредственные ученики, лучшие из вождей рабочего движения того времени, не поняли взаимосвязи проблемы государства со своей повседневной работой. Для этого в то время был нужен теоретический гений Маркса и Энгельса, чтобы даже во всемирно-историческом смысле увидеть актуальное в этой взаимосвязи с малыми битвами повседневности, и само собой разумеется, что пролетариат тем менее был в состоянии органически связать эту ключевую проблему с непосредственно возникавшими перед ним проблемами его повседневной борьбы. Проблема государства все больше приобретала характер некоей «конечной цели», достижение которой оставалось делом будущего.

Только благодаря Ленину это «будущее» превратилось в настоящее, в том числе в теоретическом отношении. Только тогда, когда вопрос государства осознается как проблема повседневной борьбы, перед пролетариатом открывается возможность уже не рассматривать капиталистическое государство (подходя к нему конкретно) как его, пролетариата, естественную, не подверженную изменениям окружающую действительность, как единственно возможный при его нынешнем существовании общественный порядок. Только такая позиция в отношении буржуазного государства дает пролетариату теоретическое бесстрашие по отношению к государству вообще и переводит его действия в этой области в плоскость чисто тактического вопроса. Нет нужды, например, разъяснять подробно, что как раз отсутствие теоретического бесстрашия по отношению к буржуазному государству в равной мере скрывается как в тактике легальности любой ценой, так и романтизации нелегальности. В обоих случаях буржуазное государство рассматривается не как инструмент классовой борьбы буржуазии, с которым следует считаться как с одним из реальных факторов силы, но не более чем одним из реальных факторов силы; почтение к нему целиком сводится к вопросу целесообразности.

Мало того, ленинский анализ государства как орудия классовой борьбы еще больше конкретизирует этот вопрос. А именно, речь идет о том, что при этом не только выявляются непосредственно практические (тактические, идеологические и т.д.) следствия исторически правильного понимания буржуазного государства, но и конкретно обрисовываются одновременно контуры пролетарского государства в его органической связи с другими средствами борьбы пролетариата. Становится ясно, что традиционное разделение труда в рабочем движении (партия, профсоюзы, различные общества) уже недостаточно сегодня для революционной борьбы пролетариата.

Становится ясной необходимость создания таких органов, которые в состоянии охватить и повести на борьбу весь пролетариат и помимо того широкие массы всех эксплуатируемых буржуазного общества (крестьян, солдат). Но эти органы, Советы, по сути своей являются - уже в рамках буржуазного общества - органами организующегося как класс пролетариата. Но тем самым ставится на повестку дня вопрос о революции. Ибо, как говорил Маркс, «организация революционных элементов как класса имеет своей предпосылкой готовое существование всех производительных сил, которые вообще могут развиться в недрах буржуазного общества».

Такая организация класса в целом - нацелена она на это или нет - вынуждена вступить в борьбу против государственного аппарата буржуазии. Здесь не остается иного выбора: либо пролетарские Советы дезорганизуют буржуазный государственный аппарат, либо же ему удается низвести Советы до видимого, кажущегося существования и обречь их тем самым на вымирание. Возникает положение, при котором либо буржуазия добивается подавления революционного массового движения и возвращения к «нормальному» состоянию, восстановления «порядка», либо же из Советов, организаций борьбы пролетариата, возникают организации его господства, его государственный аппарат, являющийся в то же время органом классовой борьбы. Даже в своих самых первоначальных, самых неразвитых формах, относящихся еще к 1905 году, рабочие Советы обнаруживают этот характер: они представляют собой контрправительство. В то время как другие органы классовой борьбы также могут быть тактически применимы в период бесспорного господства буржуазии, то есть могут работать по-революционному в этих условиях, сущность рабочих Советов состоит в том, что они выступают по отношению к государственной власти буржуазии в качестве конкурирующего с ней второго правительства. Вот почему, когда, скажем, Мартов признает Советы как органы борьбы, но отрицает их способность стать государственным аппаратом, он устраняет из теории не что иное, как революцию, реальный захват власти пролетариатом. И когда, с другой стороны, некоторые ультралевые теоретики делают из рабочего Совета постоянную классовую организацию пролетариата, намереваясь заменить ею и партию, и профсоюзы, они демонстрируют тем самым, что не понимают различия между революционной и нереволюционной ситуацией и не уяснили себе действительного назначения рабочих Советов. Они не усвоили того, что понимание конкретных возможностей рабочих Советов уже само по себе выводит за рамки буржуазного общества и открывает перспективу пролетарской революции (и поэтому рабочий Совет непрерывно убеждает пролетариат в том, что он должен непрерывно готовить себя к выполнению этой задачи); но действительное существование Советов - если оно не превращается в фарс - уже означает серьезную борьбу за государственную власть, означает гражданскую войну.

Рабочий Совет как государственный аппарат - это и есть государство как орудие классовой борьбы пролетариата. Из того факта, что пролетариат подавляет классовое господство буржуазии и стремится создать бесклассовое общество, недиалектическая - и потому внеисторичная и нереволюционная - теория оппортунизма сделала вывод, что пролетариат, подавляя классовое господство буржуазии, должен устранить любое классовое господство, что поэтому формы его собственного господства ни при каких обстоятельствах не должны стать органами классового господства, классового подавления. Эта коренная установка, если подходить к ней абстрактно, представляет собой утопию, ибо такого рода господства пролетариата никогда практически не может быть. Но если подойти к ней конкретнее и применить к современности, она означает идеологическую капитуляцию перед буржуазией. Наиболее развитая форма господства буржуазии - демократия - расценивается этой концепцией по меньшей мере как предшествующая форма пролетарской демократии, а по большей мере - как сама пролетарская демократия, в которой следует лишь - посредством мирной агитации - заботиться о том, чтобы большинство населения было завоевано на сторону «идеалов» социал-демократии. Таким образом, оказывается, что переход от буржуазной демократии к пролетарской демократии не обязательно совершается революционным путем. Революционным остается лишь переход от отсталых государственных форм к демократии, и при некоторых обстоятельствах возникает необходимость революционной защиты демократии от реакции. (Насколько неверно и контрреволюционно такое механическое расчленение пролетарской и буржуазной революции, видно практически из того, что социал-демократия нигде не оказывает серьезного сопротивления фашистской реакции и не защищает демократию революционными средствами.)

Следствие подобных воззрений состоит не только в том, что революция устраняется из процесса исторического развития, каковой предстает благодаря всякого рода грубо или тонко сконструированным смещениям как процесс «врастания» в социализм; их назначение состоит также в том, чтобы затемнить в сознании пролетариата классовый характер буржуазной демократии. И отправная точка этого обмана находится в недиалектически толкуемом понятии большинства. Поскольку именно господство рабочего класса по самой сути своей представляет интересы подавляющего большинства населения, у многих рабочих очень легко возникает иллюзия, будто некая чистая, формальная демократия, при которой в равной мере учитывается голос каждого гражданина государства, может послужить наиболее подходящим инструментом, чтобы выражать и представлять интересы совокупной общности всего населения. Но при этом упускается из вида всего лишь - всего лишь! - мелочь, а именно то, что люди - это отнюдь не абстрактные индивидуумы, не абстрактные атомы некоего государственного целого, а - все без исключения - конкретные люди, занимающие определенное место в общественном производстве, чье общественное бытие (и опосредованное им мышление и т.д.) определяется исходя из этого их положения. Чистая демократия буржуазного общества исключает как раз это опосредование: она непосредственно связывает взятого как такового абстрактного индивидуума с государственным целым (которое в этом контексте выступает столь же абстрактным). Таков основной характер буржуазной демократии, и уже благодаря этому формальному характеру буржуазное общество оказывается политически распыленным. И это означает не только явное преимущество для буржуазии, но и создает как раз решающую предпосылку ее классового господства.

Ибо нет такого классового господства (хотя любое из них построено в конечном счете на насилии), которое могло бы долго держаться только посредством насилия. Как сказал еще Талейран, «штыками можно начать все, что угодно, на них нельзя только сесть». Другими словами, господство меньшинства всегда было организовано в социальном отношении таким образом, чтобы это обеспечивало концентрацию господствующего класса, позволяло ему выступать единым и сомкнутым и в то же время дезорганизовывало и раскалывало угнетенные классы. Что же касается такого господства меньшинства, как господство современной буржуазии, то нужно всегда иметь в виду, что значительное большинство населения не принадлежит ни к одному из классов, играющих решающую роль в классовой борьбе: ни к пролетариату, ни к буржуазии; что в силу этого социальная, классовая функция, которую выполняет «чистая» демократия, состоит в том, чтобы обеспечивать буржуазии руководство этими промежуточными слоями. (Разумеется, сюда относится и идеологическая дезорганизация пролетариата. Чем дольше существует демократия в той или иной стране, чем чище формы, до которых она развилась, тем сильнее эта дезорганизация, как это яснее всего видно в Англии и Америке.) Конечно, для достижения этой цели одной политической демократии такого рода явно недостаточно. Она составляет лишь политическую вершину общественной системы, другими звеньями которой являются идеологическое расчленение экономики и политики, создание бюрократического государственного аппарата, который материально и морально заинтересовывает значительные части мелкой буржуазии в прочности государства, буржуазная партийная система, пресса, школа, религия и т.д. При этом более или менее сознательном разделении труда все они преследуют одну цель: помешать формированию среди угнетенных классов населения самостоятельной, выражающей собственные классовые интересы идеологии; связать отдельных представителей этих классов, взятых обособленно, как индивидуумов, как «граждан государства», с абстрактным - возвышающимся над классами - государством; дезорганизовать эти классы как классы, распылить их, превратив в легко управляемые буржуазией атомы.

Понимание того, что Советы (Советы рабочих и крестьян и солдат) представляют собой государственную власть пролетариата, означает попытку пролетариата как ведущего класса революции противодействовать этому процессу дезорганизации. Прежде всего он должен сам конституироваться как класс. Но вслед за тем он точно так же должен организовать для этой деятельности активные элементы промежуточных слоев, инстинктивно поднимающиеся против господства буржуазии. А одновременно с этим должно быть подорвано - как материально, так и идеологически - влияние буржуазии на остальные части этих классов. Оппортунисты поумнее, как, например, Отто Бауэр, поняли, что социальный смысл диктатуры пролетариата, диктатуры Советов в значительной мере заключается в следующем: решительно отобрать у буржуазии возможность идеологического руководства этими классами, особенно крестьянством, и обеспечить это руководство на переходный период пролетариату. Подавление буржуазии, слом ее государственного аппарата, уничтожение ее прессы и так далее составляют жизненную необходимость для пролетарской революции, ибо, потерпев первые поражения в борьбе за государственную власть, буржуазия никоим образом не отказывается от попыток снова обрести свою ведущую экономическую и политическую роль и даже остается еще в течение долгого времени более сильным классом в классовой борьбе, продолжающейся в изменившихся таким образом условиях.

Итак, с помощью системы Советов как государства пролетариат продолжает ту же борьбу, которую он раньше вел за государственную власть, против капиталистической государственной власти. Он должен экономически уничтожить буржуазию, политически изолировать ее, идеологически разложить и подчинить. Но одновременно с этим он должен стать вождем движения к свободе для всех других слоев общества, которые он вырывает из состояния подчинения буржуазии. Это означает, что для пролетариата недостаточно объективно бороться за интересы других эксплуатируемых слоев. Его государственная форма должна служить тому, чтобы отсталость и раздробленность этих слоев были преодолены путем воспитания, чтобы они были воспитаны для активной деятельности, для самостоятельного участия в государственной жизни. Одна из важнейших функций системы Советов состоит в том, чтобы связать между собой те моменты общественной жизни, которые разрывает капитализм. Там, где этот разрыв находился в сознании угнетенных классов, связь этих моментов должна быть установлена сознательно. Система Советов постоянно создает, например, неразрывное единство экономики и политики; она связывает тем самым непосредственное существование людей, их непосредственные повседневные интересы и тому подобное с решающими вопросами общественного развития в целом. Но она устанавливает также единство в объективной реальности там, где классовые интересы буржуазии смогли установить некое «разделение труда»: прежде всего единство между «аппаратом власти» (армия, полиция, аппарат управления, суд и т.д.) и «народом». Вооруженные крестьяне и рабочие, выступающие в качестве государственной власти, являются одновременно продуктом борьбы, которую ведут Советы, и предпосылкой их существования. Система Советов вообще нацелена на то, чтобы повсеместно связать деятельность людей с общими вопросами деятельности государства, экономики, культуры и так далее, борясь вместе с тем против того, чтобы управление всеми этими вопросами не стало привилегией замкнутого, изолированного от совокупной жизни общества - бюрократического слоя. Доводя, таким образом, до сознания общества реальную взаимосвязь всех моментов общественной жизни (а на более поздней стадии объективно соединяя и то, что сегодня еще остается объективно разделенным, - например, город и деревню, умственный и физический труд и т.д.), система Советов, пролетарское государство выступает решающим фактором организации пролетариата как класса. То, чем пролетариат располагал в условиях капиталистического общества лишь как возможностью, только здесь вырастает до действительного существования; собственная производительная энергия пролетариата может пробудиться только после взятия им государственной власти. Но то, что верно в отношении пролетариата, верно и для других угнетенных слоев буржуазного общества. Они также могут пробудиться и подняться к активной жизни только в этой взаимосвязи, хотя и при данном государственном строе они остаются лишь ведомыми. Разумеется, при капитализме, будучи ведомыми, они были не в состоянии осознать такие процессы, как свое собственное социально-экономическое разложение, испытываемые ими эксплуатацию и гнет. Теперь же, под руководством пролетариата, они могут не только жить в соответствии со своими интересами, но и дать выход их скрытой до сих пор или же превратно использованной энергии. Их положение ведомых сказывается лишь в том, что рамки и направление их развития определяются пролетариатом как ведущим классом революции.

Положение непролетарских промежуточных слоев в качестве ведомых в пролетарском государстве, таким образом, весьма существенно отличается с материальной точки зрения от их положения ведомых в буржуазном обществе. Помимо того, существует также отнюдь не маловажное формальное различие: пролетарское государство является первым в истории классовым государством, которое совершенно открыто и без всякого лицемерия провозглашает себя классовым государством, аппаратом подавления, инструментом классовой борьбы. Только этот предельно открытый характер государства, отсутствие какого бы то ни было лицемерия делают возможным действительное взаимопонимание между пролетариатом и другими слоями общества. А помимо того это служит необычайно важным средством самовоспитания пролетариата. Ибо так же, как было бы, конечно, важно пробудить в пролетариате сознание того, что наступила фаза решающих революционных боев, что борьба за государственную власть, за руководство обществом уже развернулась, так же опасно было бы допустить недиалектическую косность в понимании этой истины. Было бы, следовательно, крайне опасно, если бы пролетариат, высвобождаясь из идеологии классового пацифизма, осознавая историческое значение и неизбежность применения насилия, усвоил бы, будто все проблемы господства пролетариата при любых обстоятельствах могут быть решены насилием. Но было бы еще опаснее, если бы у пролетариата возникло представление, будто с завоеванием государственной власти классовая борьба приходит к концу или по меньшей мере в ней наступает некое перемирие. Пролетариат должен понять, что завоевание государственной власти представляет собой только определенную фазу в этой борьбе. После завоевания государственной власти борьба становится еще напряженнее, и нет никаких оснований утверждать, что соотношение сил тотчас же и решающим образом изменится в пользу пролетариата. Ленин не уставал повторять, что буржуазия остается более сильным классом и после установления Советской республики, и после ее экономической экспроприации, и еще в то время, когда она политически подавляется. Но соотношение сил в то же время меняется, когда пролетариат приобретает новое, мощное орудие в своей классовой борьбе - государство. Конечно, ценность этого орудия, его способность разбить, изолировать, уничтожить буржуазию, завоевать и воспитать другие слои общества для сотрудничества в деятельности государства рабочих и крестьян, организовать сам пролетариат как действительно руководящий класс - все это отнюдь не обеспечивается автоматически с завоеванием государственной власти, и государство не развивается само собой как инструмент борьбы из голого факта завоевания государственной власти. Ценность государства как орудия пролетариата зависит от того, что пролетариат в состоянии из него сделать.

Актуальность революции выражается в актуальности проблемы государства для пролетариата. Но тем самым одновременно перед пролетариатом встает проблема социализма, передвигаясь из дали некоей конечной цели и обретая близость непосредственного сегодняшнего вопроса. Но эта ощутимая близость осуществления социализма опять-таки представляет собой диалектическое отношение и для пролетариата может оказаться роковым механистически-утопически воспринять эту близость как осуществленное бытие социализма только в результате взятия власти (экспроприации капиталистов, обобществления и т.д.). Маркс самым тонким образом проанализировал переход от капитализма к социализму и указал на целый ряд буржуазных структурных форм, которые могут быть искоренены только в процессе длительного развития. Ленин также со всей возможной резкостью проводит здесь линию разграничения с утопизмом. «Ни один коммунист, - говорит он, - не отрицал, кажется, и того, что выражение социалистическая Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими». Таким образом, актуальность революции означает прежде всего социализм как вопрос, стоящий на повестке дня рабочего движения. Однако лишь в том смысле, что за создание его предпосылок необходимо бороться изо дня в день, чтобы те или иные из конкретных повседневных мер уже означали конкретные шаги к его осуществлению.

Именно в этом пункте, в своей критике отношений между Советами и социализмом, оппортунизм разоблачает себя, подтверждая, что он окончательно перешел в лагерь буржуазии и стал классовым врагом пролетариата. Ибо, с одной стороны, он рассматривает все кажущиеся уступки, которые испуганная или дезорганизованная на миг буржуазия делает пролетариату, как действительные шаги к социализму. (Вспомним давно уже ликвидированные «Комиссии по обобществлению» 1918-1919 годов в Германии и Австрии.) А с другой стороны, оппортунизм третирует Республику Советов, потому что она не тотчас же воплощает в жизнь социализм, потому что она осуществляет - в пролетарских формах и под пролетарским руководством - всего лишь буржуазную революцию («Россия - крестьянская республика», «Возвращение капитализма» и т.п.). В обоих этих случаях становится ясно, что для оппортунизма любых оттенков настоящим врагом, против которого он действительно считает нужным бороться, является не что иное, как сама пролетарская революция. И таково совершенно логичное следствие из оппортунистической установки в отношении империалистической войны. С другой стороны, Ленин был также абсолютно последователен в своей критике оппортунизма как до, так и во время войны, когда в условиях Республики Советов относился к оппортунистам, в том числе практически, как к врагам рабочего класса. К буржуазии, чей духовный и материальный аппарат должен быть разрушен, чья система власти должна быть дезорганизована диктатурой пролетариата, чтобы ее влияние не захватило колеблющиеся слои в силу их объективного классового положения, относится и оппортунизм. Именно актуальность социализма делает эту борьбу еще острее, чем она была, скажем, во время дискуссии вокруг бернштейнианской ревизии марксизма. Государство как орудие пролетариата в борьбе за социализм, как инструмент подавления буржуазии является вместе с тем его орудием, призванным ликвидировать опасность оппортунизма для классовой борьбы пролетариата, которая в условиях его диктатуры будет продолжаться с неослабевающей напряженностью.

Революционная «Realpoutik»

Пролетариат захватывает государственную власть и устанавливает свою революционную диктатуру: это означает, что осуществление социализма становится вопросом, непосредственно стоящим на повестке дня. То есть проблемой, к которой пролетариат идеологически подготовлен менее всего. Ибо так называемая «реальная политика» социал-демократии, которая всегда относилась ко всем текущим вопросам только как к текущим вопросам, вне их взаимосвязи с процессом развития в целом, вне их отношения к конечным проблемам классовой борьбы, - другими словами, никогда не выходила практически и конкретно за горизонт буржуазного общества, именно в силу этого вновь придала социализму в глазах рабочих характер некоей утопии. Отделение конечной цели от процесса движения не только извращает правильную перспективу в отношении повседневных вопросов и движения, но и превращает одновременно в утопию саму конечную цель. Это скатывание к утопизму проявляется в самых различных формах. Прежде всего, в том, что в глазах утопистов социализм выступает не как процесс становления, а как бытие. При таком подходе проблемы социализма - поскольку они вообще поднимаются - исследуются лишь в пределах того, какие экономические, культурные и прочие вопросы могут встать и какие благоприятные для них технические и другие решения могут быть найдены, когда социализм уже вступит в стадию практического осуществления. При этом, однако, не поднимается ни вопрос о том, как становится социально возможной и как достигается подобная ситуация, ни вопрос о том, как подобная ситуация обеспечивается социально-конкретно, то есть с какими классовыми отношениями, с какими экономическими формами сталкивается пролетариат в тот исторический момент, когда он приступает к задаче осуществления социализма. (Как в свое время Фурье детально анализировал вопрос о создании фаланстеров, не будучи в состоянии указать тот конкретный путь, на котором это могло бы быть достигнуто.) Оппортунистический эклектицизм, устранение диалектики из метода социалистического мышления изымает, таким образом, и сам социализм из исторического процесса классовой борьбы. Для тех, кто отравлен ядом этого мышления, предпосылки осуществления социализма, равно как и проблемы его осуществления, неизбежно предстают в искаженной перспективе. Эта ложность исходной установки заходит настолько глубоко, что она не только завладевает мышлением оппортунистов, для которых, собственно, социализм всегда остается некой отдаленной конечной целью, но и приводит к искаженным представлениям честных революционеров. Последние (имея в виду значительную часть левых во II Интернационале) действительно рассматривали революционный процесс, борьбу за власть как процесс, во взаимосвязи с практическими вопросами повседневности; но они были неспособны точно так же поставить в эту взаимосвязь положение пролетариата после захвата власти и конкретные проблемы, вытекающие из этого положения. Здесь они точно так же превратились в утопистов.

Великолепный реализм, с которым Ленин в период диктатуры рассматривает все проблемы социализма (что вынуждены с уважением признавать даже его буржуазные и мелкобуржуазные противники), есть, таким образом, не что иное, как последовательное применение марксизма, историко-диалектического подхода к ставшим отныне актуальными проблемам социализма. В речах и работах Ленина, как, впрочем, и в трудах Маркса, можно найти очень немногое о социализме как состоянии. И, напротив, куда больше о шагах, способных привести к его осуществлению. Ибо у нас нет возможности конкретно представить себе социализм как состояние в деталях. Насколько важно теоретически верное понимание его основной структуры, настолько же верно и то, что важность этого понимания заключается прежде всего в том, что оно дает критерий правильности тех шагов, которые мы делаем в направлении к нему.

Конкретное понимание социализма - точно так же, как и он сам, - является продуктом борьбы, которая ведется за него; оно достигается только в борьбе за социализм, только в процессе и в итоге этой борьбы. И любая попытка прийти к пониманию социализма вне этого диалектического взаимодействия его с повседневными проблемами классовой борьбы делает из такого понимания метафизику, утопию, нечто чисто созерцательное, а не практическое.

Реализм Ленина, его «реальная политика» означает, следовательно, окончательную ликвидацию всяческого утопизма, означает конкретно содержательное выполнение программы Маркса - дать теорию, ставшую практичной, дать теорию практики. Ленин сделал с проблемой социализма то же, что он сделал с проблемой государства, - он вырвал ее из прежней метафизической изоляции, избавил от обуржуазивания и включил во всеобщую взаимосвязь проблем классовой борьбы. Он проверил на материале конкретной жизни исторического процесса те гениальные указания, которые дал Маркс в «Критике Готской программы» и других работах, сделал их с помощью этого материала более конкретными и наполненными, чем это было возможно во времена Маркса, - даже для такого гения, как Маркс.

Проблемы социализма являются, таким образом, проблемами экономической структуры и классовых отношений, существующих в тот момент, когда пролетариат берет в свои руки государственную власть. Она проистекают непосредственно из того положения, в котором пролетариат устанавливает свою диктатуру. Поэтому они не могут быть поняты и доведены до решения только исходя из этих проблем; но в силу той же причины они содержат в себе по отношению к этой ситуации и всем предшествующим ситуациям нечто принципиально новое. Независимо от того, что все их элементы вырастают из прошлого, их связь с задачами сохранения и укрепления господства пролетариата порождает такие проблемы, которых не могло быть ни у Маркса, ни в других ранее возникших теориях и которые могут быть поняты и решены только исходя из этой существенно новой ситуации.

«Реальная политика» Ленина выступает тем самым, если обратиться к ее взаимосвязи и ее исходным основам, как высшая из достигнутых к настоящему времени вершин материалистической диалектики.

С одной стороны, строго марксистский, четкий и трезвый, но уходящий в самые глубины конкретности анализ существующего положения, экономической структуры и классовых отношений. С другой стороны, не искаженное никакой теоретической предвзятостью, никакими утопическими вожделениями ясновидение в отношении всех новых тенденций, вытекающих из этого положения. Но это кажущееся простым, а фактически проистекающее из самой сути материалистической диалектики требование (ибо диалектика и есть теория истории) отнюдь не легко выполнить на деле. Привычки мышления, созданные капитализмом, привили всем людям (и прежде всего тем, кто ориентируется на науку) склонность всегда и полностью объяснять новое из старого, а сегодняшнее исключительно из вчерашнего. (В этом смысле утопизм революционеров представляет собой попытку самих себя вытащить за уши из болота, одним прыжком перенестись в совершенно иной мир вместо того, чтобы с помощью диалектики понять диалектический процесс возникновения нового из старого.) «Поэтому-то, - говорит Ленин, - и государственный капитализм сбивает очень и очень многих с толку. Чтобы этого не было, надо помнить основное, что государственный капитализм в таком виде, какой мы имеем у себя, ни в какой теории, ни в какой литературе не разбирается по той простой причине, что все обычные понятия, связанные с этими словами, приурочены к буржуазной власти в капиталистическом обществе. А у нас общественность, которая с рельсов капиталистических соскочила, а на новые рельсы еще не вошла…»

С каким же конкретным, реальным окружением столкнулся пришедший к власти российский пролетариат в деле осуществления социализма? Во-первых, с относительно развитым и терпящим крах вследствие мировой войны монополистическим капитализмом в отсталой крестьянской стране, крестьянство которой могло освободиться от оков феодальных пережитков только во взаимосвязи с пролетарской революцией. Во-вторых, за пределами России - с враждебно настроенным капиталистическим окружением, готовым наброситься на родившееся государство рабочих и крестьян всеми имеющимися в его распоряжении средствами, окружением, которое было бы в состоянии подавить это государство и экономический в военном отношении, если бы оно само не раздиралось все обостряющимся действием собственных противоречий империалистического капитализма, что постоянно дает пролетариату возможность использовать в своих интересах это соперничество и тому подобные обстоятельства. (Разумеется, мы лишь обозначили два главных комплекса проблем, и на нескольких страницах совершенно невозможно исчерпывающе рассмотреть их.)

Материальной основой социализма как более высокой экономической формы, сменяющей капитализм, может быть лишь реорганизация промышленности, достижение более высокой ступени ее развития, ее приспособление к потребностям трудящихся классов, ее преобразование в духе новой жизни, обретающей все больший смысл (устранение противоположности между городом и деревней, между умственным и физическим трудом и т.д.). Состояние этой материальной основы социализма обусловливает тем самым возможности и пути его конкретного осуществления. И здесь Ленин уже в 1917 году, до завоевания государственной власти, четко определяет экономическое положение и задачи, вытекающие из него для пролетариата. «Диалектика истории именно такова, что война, необычайно ускорив превращение монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм, тем самым необычайно приблизила человечество к социализму. Империалистическая война есть канун социалистической революции. И это не только потому, что война своими ужасами порождает пролетарское восстание, - никакое восстание не создаст социализма, если он не созрел экономически, - а потому, что государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, назьюаемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет». Следовательно,»… социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией». И в начале 1918 года Ленин пишет:»… государственный капитализм был бы шагом вперед против теперешнего положения дел в нашей Советской республике. Если бы примерно через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм».

Эти положения следовало привести особенно подробно в противовес буржуазной и социал-демократической легенде, утверждающей, будто бы Ленин после провала «доктринерски марксистской» попытки «разом» ввести коммунизм заключил, руководствуясь «реально-политической мудростью», некий компромисс и отошел от первоначальной линии своей политики. Историческая истина заключается в прямо противоположном. Так называемый военный коммунизм, который Ленин называл «временной мерой», обусловленной гражданской войной и разрухой, и который «не был и не мог быть политикой, отвечавшей хозяйственным задачам пролетариата», был отклонением от линии, по которой - согласно его теоретическому предвидению - происходит развитие в направлении к социализму. Конечно, это была обусловленная внутренней и внешней гражданской войной и, стало быть, неизбежная, но все-таки лишь временная мера. Но для революционного пролетариата, по Ленину, было бы роковым неправильно оценить этот характер военного коммунизма и рассматривать его, подобно многим честным революционерам, не достигшим, однако, теоретической высоты Ленина, как действительный шаг в направлении к социализму.

Речь идет, следовательно, не о том, насколько резко выражен социалистический характер во внешних формах экономической жизни, а только о том, насколько пролетариату удается фактически овладеть тем хозяйственным аппаратом, который он берет в свои руки вместе с завоеванием власти и который составляет одновременно основу его общественного бытия, то есть крупной промышленностью, и насколько ему удается фактически поставить на службу своим классовым целям обладание этим аппаратом. Но как бы сильно ни изменились окружающие условия, в которых осуществляются эти классовые цели, и соответственно средства их осуществления, их всеобщая основа должна оставаться тем не менее той же: руководя постоянно колеблющимися средними слоями (особенно крестьянами), на решающем фронте, на фронте против буржуазии, продолжать вести классовую борьбу. И здесь никогда нельзя забывать о том, что, несмотря на первую победу, пролетариат все еще остается более слабым классом и будет оставаться таковым в течение длительного времени - до победы революции во всемирном масштабе. В экономическом отношении его борьба должна направляться, таким образом, в соответствии с двумя принципами: с одной стороны, насколько возможно, быстро и полно сдержать развал крупной промышленности, вызванный мировой войной и гражданской войной, ибо без этой основы пролетариат погибает как класс; с другой стороны, так регулировать все проблемы производства и распределения, чтобы посредством максимально возможного удовлетворения материальных интересов крестьянства, которое стало союзником пролетариата в результате революционного решения аграрного вопроса, сохранить союз с ним. Средства осуществления этих целей меняются в зависимости от обстоятельств. Но постепенное претворение их в жизнь является единственным путем сохранения господства пролетариата - этой первейшей предпосылки социализма.

Все это означает, что классовая борьба между буржуазией и пролетариатом продолжается и на внутреннем хозяйственном фронте с неослабевающей напряженностью. Мелкое производство, ликвидация или «обобществление» которого на этой стадии есть чистый утопизм, «рождает капитализм и буржуазию беспрерывно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе». Вопрос заключается в том, кто победит в этой конкурентной борьбе: вновь формирующаяся, вновь накапливающаяся буржуазия или находящаяся во владении пролетариата государственная крупная промышленность. Пролетариат должен пойти на риск этой борьбы, если он не хочет рисковать тем, что надолго разорвет союз с крестьянами, свернув мелкое производство, торговлю и прочее (что фактически осуществить и так было бы невозможно). Помимо того, буржуазия включается в эту борьбу в форме иностранного капитала, концессий и т.д. И здесь возникает парадоксальное положение, поскольку это включение, независимо от его намерений, объективно экономически может быть превращено в союзника пролетариата, так как посредством его укрепляется экономическая мощь крупной промышленности. Возникает «союз против элементов мелкого производства». При этом, разумеется, должно быть, с другой стороны, решительно подавлено естественное стремление концессионного капитала постепенно превратить пролетарское государство в капиталистическую колонию (условия концессий, монополия внешней торговли и т.д.).