Восточный поход Муссолини

Для того чтобы убедить Гитлера в необходимости подобной попытки, Муссолини стал настаивать на личной встрече с ним. Однако Гитлер не спешил. Он понимал, что поражение под Сталинградом ставит его в невыгодное положение, и ждал улучшения обстановки. Все же 6 декабря 1942 года немецкий посол в Риме передал Муссолини приглашение с указанием, что встреча произойдет в Клесхейме. 15 декабря, в разгар приготовлений, из Берлина прибыла новая телеграмма: Гитлер сообщал, что положение на фронтах не позволяет ему отлучаться из ставки, и предлагал вместо запланированной встречи прислать к нему в Восточную Пруссию Чиано и Каваллеро. Гитлер не сообщал о повестке дня, а указывал только, что «переговоры будут очень важными и закончатся в несколько дней».

Это означало, что Гитлер стремился избежать обсуждения общеполитических вопросов. В предыдущие дни он несколько раз высказывал в адрес итальянцев самые нелестные оценки. «С итальянцами мы никогда не добьемся успеха», - говорил он. Теперь он хотел изучить способность Италии к сопротивлению. Для этого ему вполне достаточно было видеть министра иностранных дел и начальника Генерального штаба. Не имея выбора, Муссолини согласился.

Через день после получения телеграммы поезд с Чиано, Каваллеро и немецким послом в Риме Макензеном уже катил на север. О настроении, царившем во время путешествия, пишет барон Ланца, присоединившийся к свите Чиано в Берлине: «Шикарный состав: Чиано, Макензен и Каваллеро имеют по отдельному вагону… Во время остановок в одно мгновение устанавливается связь с Римом. Но Риму нечего нам сказать, …не думаю, чтобы и у министра были какие-либо важные соображения для передачи в Рим. Его блестящие и развлекательные эскапады поразительно пусты и однообразны. Любимая тема - немцы. Он забавляется тем, что говорит про них всякие гадости. Макензен, видимо, привык к этому и с молчаливым достоинством игнорирует более чем прозрачные намеки. Каваллеро не показывается. Чиано, когда упоминает о нем, говорит: «Этот коротконогий дурак». Дурак один, дурак другой. Немцы - идиоты, немцы - кретины и так далее… Под звуки подобных фраз наш поезд медленно двигался к пункту назначения»96 .

Чиано не знал повестки дня предстоящих переговоров. Со своей стороны, он имел лишь одну ясную директиву: изложить Гитлеру предложения Муссолини о сепаратном мире с Советским Союзом. В краткой записи инструкции Муссолини выглядели следующим образом: «Если мы не хотим войны на два фронта, то необходим, если возможно, Брест-Литовск. Если это невозможно, то по крайней мере - стабилизация Восточного фронта. Отвод наиболее боеспособных соединений оси. Война с Россией бесцельна. Посмотреть, нет ли возможности добиться вступления Японии»97.

В то время как комфортабельный поезд Чиано пересекал Германию, две трети итальянской армии на Дону уже было разбито, и солдаты начали свой марш по заснеженной равнине. Ни Чиано, ни начальник Генерального штаба ничего об этом не знали. Но ставка Гитлера была хорошо информирована и посланцам Муссолини оказали такой прием, который заставил Чиано не только оставить свой легкомысленный тон, но и забыть о важности миссии, с которой он прибыл. Вот как рассказывает об этом маркиз Ланца: «Чиано сразу же направился к Гитлеру, а мы стали налаживать связь с Римом. Когда мы присоединились к свите Чиано в небольшом деревянном домике фюрера, то все они выглядели страшно возбужденными и растерянными. Их буквально атаковали немцы, которые были в ярости от положения на Восточном фронте. Они обвиняют наши дивизии в том, что те бежали сегодня ночью, поставив под угрозу войска под Сталинградом. Мы сразу поняли, почему Риббентроп и его окружение встретили нас так мрачно. Чиано вернулся к нам только через несколько часов. «Положение очень серьезно», - сказал он. Сам фюрер просил его позвонить Муссолини, с тем чтобы тот обратился к итальянским войскам с торжественным призывом прекратить отступление». Атмосфера была такая, что казалось, нас с минуты на минуту отправят в военный трибунал, заключает Ланца98 .

Хотя прием в ставке и озадачил Чиано, но он не сразу уяснил себе серьезность положения. Вечером он записал в свой дневник: «Атмосфера тяжелая. Может быть, к плохим новостям добавляется тоска от этого мокрого леса и скука от жизни в бараках. Запах кухни, военной униформы, сапог. Когда я прибыл, то ни от меня, ни от моих спутников не скрывали беспокойства в связи с сообщениями с русского фронта. При этом вину за случившееся открыто приписывали нам… Хевел, который очень близок к Гитлеру, имел с моим сотрудником Панса следующий разговор:

Панса: У нашей армии большие потери?

Хевел: Совсем наоборот. Она просто бежит.

Панса: Как вы в прошлом году бежали под Москвой?

Хевел: Вот именно»99 .

В подобной атмосфере Чиано трудно было надеяться на то, что предложения Муссолини встретят понимание. Действительно, когда ему наконец предоставилась возможность изложить план «политического урегулирования вопроса с Россией», Гитлер ясно дал понять, что он считает его совершенно нереальным и беспочвенным. Он лишь хотел, чтобы итальянцы прекратили отступление. На следующий день Гитлер послал к Чиано Риббентропа, который заявил об этом достаточно ясно.

В своем отчете в Рим Чиано сообщал об этих беседах: «Касаясь нашего сектора на русском фронте, Риббентроп попросил меня добиться личного вмешательства Муссолини, с тем чтобы убедить итальянские войска сражаться и умереть на месте. В интересах истины должен сказать, что он это делал в весьма умеренных тонах и, насколько это возможно, тактично. Но я не могу скрывать, что Риббентроп несколько раз подчеркивал серьезность положения на итальянском секторе: некоторые соединения, говорил он, сражались весьма доблестно, в то время как другие «отступали слишком быстро»100 .

Переговоры в ставке Гитлера окончились 20 декабря. На прощание Гитлер подчеркнул, что «вопрос о заключении мира с Россией еще не созрел для обсуждения». Обе стороны расстались, крайне недовольные друг другом. Гитлер нашел в поведении Чиано подтверждение своих подозрений о недостаточной воле итальянцев к продолжению войны. Со своей стороны, Чиано был обижен невниманием к предложениям Муссолини и обвинениями в адрес итальянской армии.

Если Чиано воспринимал неудачи итальянской армии с несколько отвлеченным чувством, то начальника Генерального штаба Каваллеро они касались лично. Узнав от немцев о кризисе, он немедленно позвонил генералу Гарибольди. «Гарибольди говорит, что дела идут плохо. Подразделения отошли на 40 км. Резервов нет. Войска вели себя хорошо. Вечером узнаю, что положение 8-й армии очень тяжелое»101 .

На следующий день, 20 декабря, в своем обычном телеграфном стиле Каваллеро записал в дневник: «Прорыв между Харьковом и Кантемировкой. Резервы, которые должны закрыть брешь, прибудут из Франции. Здесь стараются приписать вину Гарибольди. Это нечто вроде заранее подготовленного маневра, чтобы его обвинить. А надо вину отнести за счет их распоряжений». В этой записи Каваллеро полностью раскрывает самого себя: прийти в голову, что немцы предприняли отступление для того, чтобы бросить тень на итальянского генерала, могло только человеку, рассматривающему все события с точки зрения хитрых дипломатических интриг. Еще не получив точных сведений о том, что произошло на самом деле, он уже подготовил программу действий: отвечать на обвинения обвинениями, валить все на немцев.

Эту программу он конкретизирует в последующей записи, сделанной при возвращении в Рим: «Неопровержимо ясно, что вина за случившееся в России абсолютно не касается Гарибольди, а целиком лежит на немецком командовании. Хотя наступление русских предвиделось, оно не подготовило ни тактических, ни стратегических резервов. На протяжении шести дней яростного сражения, которое вели наши войска, не прибыло никаких сколько-нибудь значительных подкреплений, как это было обещано. Кроме того, это результат превосходства русских сил и использования ими новых средств, таких как ракеты».

Аргументы для оправдания командования 8-й армии, сформулированные Каваллеро, послужили основой для официальной версии, которую Муссолини изложил своим министрам на заседании правительства 23 января. Начав с того, что «положение германской армии является очень серьезным» не только в связи с потерей под Сталинградом целой армии, но «главным образом потому, что русское командование твердо взяло в свои руки инициативу в ведении операций и немецкое командование не в силах ничего изменить», Муссолини объяснил превосходство русского командования «новой тактикой», которая заключается, в частности, в массовом использовании танков.

«Итальянский фронт, - продолжал Муссолини, - также был смят, несмотря на упорное сопротивление наших частей. Важная причина прорыва заключалась в слишком большой протяженности фронта, который установило немецкое командование для наших частей. Наши дивизии двухполкового состава обороняли в среднем по 30 км каждая. Но решающей причиной был отход немецких дивизий на наших флангах, и это позволило русским окружить наши позиции. После прорыва фронта наша армия была смята и мы понесли серьезнейшие потери как в людском составе, так и в технике. Менее крепкие дивизии целиком развалились и оставили противнику 700 орудий и 6 тыс. автомашин. Три альпийские дивизии сумели сохранить единство; они прорвали окружение ценой значительных потерь»102 .

В конце января в итальянском Генеральном штабе уже достаточно хорошо представляли себе масштабы катастрофы, постигшей армию Гарибольди. 25 января офицер связи министерства иностранных дел при Генеральном штабе доносил Чиано: «Восьмая армия в последних боях практически разбита. Можно предполагать «в общих чертах», что удалось спасти 50% людского состава; вооружение и склады со снабжением в своем большинстве потеряны. Немецкое командование предложило, чтобы уцелевшие люди были направлены в глубокий тыл (800 км пешком) для реорганизации, в то время как части, которые еще в состоянии сражаться, должны остаться на фронте под немецким командованием. По этому вопросу с немцами сейчас ведутся переговоры. Мы отвергли эти требования, и от имени дуче было сказано (с тем, чтобы это передали фюреру), что генерал Гарибольди несет ответственность за свои войска перед дуче и, следовательно, их нельзя изымать из-под его командования; кроме того, предложение отвести войска в тыл может быть принято только в случае, если они будут переброшены по железной дороге. Все это я узнал «благодаря личным связям и строго доверительно…»103 .

Вскоре после этого итальянский военный атташе в Берлине, через которого осуществлялась связь между двумя Генеральными штабами, получил от Муссолини телеграмму следующего содержания: «Гарибольди сообщает мне, что его войска должны будут двигаться пешком. Его телеграмма кончается следующими драматическими словами: «Мы усеем путь истощенными солдатами, которые будут служить свидетельством того, как с нами обращались». Я прошу вас сделать от моего имени официальное представление фельдмаршалу Кейтелю, чтобы добиться обещанного уже много раз. Столь же горестно и легко предвидеть, что мы потеряем много людей во время этого марша, но еще легче предвидеть последствия этого не только в войсках, но и в Италии, куда кое-какие сведения уже проникли. Скажите Кейтелю, что необходимо оказать хотя бы минимум помощи, если слово «товарищество» еще имеет какой-то смысл»104 .

Получив столь необычное послание, генерал Маррас устремился в немецкий Генеральный штаб. Как он рассказывал позднее, его разговор с Кейтелем вылился в яростную перепалку. Кейтель сообщил, что, по решению фюрера, итальянские войска будут направлены в болотистую местность около Гомеля и ничто не может изменить решения. Что касается поездов, которые должны были быть направлены навстречу итальянским войскам, то Кейтель об этом даже слышать не хотел. Разговаривая с итальянскими генералами, как с провинившимися вассалами, Кейтель передавал настроения гитлеровской верхушки.

16 февраля Гитлер направил Муссолини письмо, которое по тону и по содержанию было самым резким в истории их переписки. Гитлер нарисовал апокалиптическую картину Европы, которая в случае поражения оси будет разрушена и уничтожена «большевиками и международным еврейством». «Я буду сражаться на Востоке с союзниками или без них», - патетически восклицал он в заключение, совершенно явно подразумевая Италию среди этих союзников, способных ему изменить.

Рассматривая положение в Греции и Югославии, Гитлер осыпал итальянскую армию градом упреков. Но особенно много язвительных замечаний было в той части письма, которая касалась положения на Восточном фронте. «Целью операции 1942 года, - писал Гитлер, - было захватить или, во всяком случае, целиком уничтожить зону угольного бассейна и большую часть русской нефти. Эта операция не могла быть предпринята без поддержки 40 или по крайней мере 30 дивизий наших союзников. Брешь, открытая противником на протяжении 400 км вдоль Дона и на Сталинградском фронте, заставляет теперь удерживать новую линию немецкими силами… Остановка продвижения русских была достигнута посылкой новых сил. Это продвижение было сдержано, наши части были успешно усилены людьми, взятыми в транспортных колоннах, частях ПВО, группах территориальной обороны, батальонах тыловых служб, которые были посланы на передовую. Их вооружение было абсолютно недостаточным, однако им удалось сдерживать русские дивизии на протяжении недель, выигрывая таким образом время для переброски на фронт новых немецких дивизий и проведения реорганизации…

Кавказская армия была вынуждена целиком отойти назад. Некоторые дивизии проделали по 600--700 км за 30 дней по территории, покрытой снегом, ведя непрерывные бои, и тем не менее они не бросили ни одной своей батареи… Поскольку мне пришлось использовать все возможности, для того чтобы закрыть брешь в несколько сот километров шириной, я был вынужден призвать очень молодых новобранцев. Эти ребята до сих пор получали закалку в районах, пораженных партизанским движением, где они охраняли линии коммуникаций. Учитывая, что абсолютно невозможно отводить с линии фронта немецкие войска, находящиеся на передовой линии, несмотря на то что они сражались уже на протяжении многих месяцев, а иногда нескольких лет, я подумал о том, что могу просить у 8-й итальянской армии, которая отвела с фронта некоторые свои соединения, перевести по крайней мере эти соединения в район Гомеля, с тем чтобы можно было взять наших рекрутов, которые там находятся, и направить их на фронт»105 .

Предложение послать армию, которая, как предлагал Муссолини, еще немногим больше года назад должна была принять участие в финальных боях на Востоке, на смену безусым юнцам, несущим тыловую службу, явилось большим унижением, и Муссолини ни в коем случае не мог согласиться на это. С другой стороны, он не хотел возвращения армии в Италию, как это советовал ему король и новый начальник итальянского Генерального штаба Амброзио.

В своем ответном послании Гитлеру Муссолини подтверждал верность иллюзорной идее сепаратного мира с Россией, высказывая, правда, свои предложения в менее категорической форме. «Вы можете себе представить, фюрер, с каким напряженным вниманием я следил за развитием последних событий в России, - писал он. - Я никогда не сомневался - ни на секунду, - что вооруженные силы рейха восстановят положение… Но в момент, когда вы создадите восточный вал, истощенная Россия уже не будет представлять собой той смертельной опасности, какой она была два года назад, и, если вы не будете абсолютно уверены в возможности навсегда ее разбить, я спрашиваю себя, не слишком ли рискованно возобновить битву против необъятного, практически бесконечного, пространства России, в то время как увеличивается англосаксонская опасность на Западе. В тот день, когда Россия будет так или иначе ликвидирована или нейтрализована, победа будет за нами».

Переходя к повседневным делам, Муссолини продолжал: «Италия должна быть представлена на Восточном фронте. Следовательно, второй армейский корпус останется в России. Он должен быть реорганизован и снабжен эффективным оружием. Если он примет линейное построение, как это было с 8-й армией на Дону, без резервов и с устаревшим вооружением, то нельзя рассчитывать, что дела пойдут иначе, чем это было до сих пор… Я бы хотел, чтобы итальянский армейский корпус был использован в зоне боевых действий, а не в тыловых службах»106 .

Пожелания, которые высказывал Муссолини в своем послании, несколько запоздали. Его письмо было отправлено 9 марта, а за несколько дней до этого Гитлер во время совещания в ставке, прервав Йодля, докладывавшего об итальянских предложениях относительно восстановления армейского корпуса на Восточном фронте, заявил: «Я скажу дуче, что это не имеет смысла. Давать им оружие - значит обманывать самих себя… Нет никакого смысла давать итальянцам вооружение для организации армии, которая побросает оружие перед лицом врага при первом же случае. Точно так же ни к чему вооружать армию, если нет уверенности в ее внутренней прочности… Я не дам себя обмануть еще раз»107 .

Для Гитлера вопрос об итальянских войсках на советско-германском фронте был решен. Единственное, что оставалось сделать Муссолини, - это отказаться от использования на охранной службе дивизий, которые еще недавно именовались пропагандой «цветом итальянской армии». Подобное решение диктовалось не только соображениями престижа. В Рим прибывало все больше сведений самого тревожного характера о состоянии армии и настроениях итальянских солдат и офицеров, находившихся в Белоруссии. В начале апреля Бастианини, ставший министром иностранных дел, после того как с этого поста был удален Чиано, получил от своего близкого друга из России письмо, которое показалось ему столь важным, что он передал его для прочтения Муссолини. Близкий друг министра иностранных дел только что прибыл из Рима, чтобы принять на себя командование остатками дивизии «Торино», и был поражен увиденным. В письме, на котором стоит штамп «Прочитано дуче», говорилось: «Солдаты оборваны, изнурены и полны неверия. Месяцами они переходят из деревни в деревню, а это люди, которые в своем большинстве прошли пешком от 400 до 800 км по снегу… Они до сих пор спят на полу, в тесных помещениях, как стадо, без соломы, и нет возможности вывести у них вшей. Сыпной тиф уже начал гулять по подразделениям… Четвертая часть солдат не в состоянии нести службу. В результате холода и перенесенных лишений они страдают воспалением легких, хроническим бронхитом, истощением и т. д.

Моральное состояние войск невероятно низкое, и то же самое следует сказать об офицерах, особенно младших. Нужно побывать в частях, для того чтобы отдать себе отчет в истинном состоянии людей: все они перенесли психическую травму, которая повергла их в глубокий фатализм, боевой дух отсутствует… Гостеприимное и милосердное отношение местных жителей во время отступления часто оттеняло нетоварищеское поведение союзников. Теперь наши солдаты в России, включая, как я уже говорил, большинство младших офицеров, инстинктивно не считают более русских главным противником. Доказательства этому мы находим в письмах, отправляемых родным. Среди офицеров, как старших, так и младших, кроме того, господствуют настроения вражды и недоверия к режиму, который они обвиняют за все ошибки. Зреет, распространяется опасный дух антифашизма. Даже сам дуче, более или менее замаскированно, подвергается нападкам…»108

Итоги

При описании судьбы войск Муссолини на советско-германском фронте многие авторы проводят сравнение между этой кампанией и участием итальянских войск в походе Наполеона. Действительно, здесь имеется ряд аналогий. Оба раза итальянские войска участвовали в качестве вассалов более сильного партнера. В 1941 году из соображений престижа Муссолини послал на Восток свои лучшие дивизии. Точно так же в 1812 году вице-король Италии и король Неаполя отрядили в «великую армию» свои отборные батальоны. При этом если в армии Наполеона неизвестно почему оказались неаполитанские моряки, то вместе с немецкими бронетанковыми колоннами по степи следовали альпийцы со своим горным оборудованием.

В обоих случаях участие в войне закончилось сокрушительным разгромом итальянских войск. В 1812 году войска Евгения Богарне и Мюрата оставили в России 70%, своих людей и 100% материальной части и лошадей. Немногим меньшими были потери итальянской армии на Дону. Кампания 1812 года ослабила итальянские государства в военном отношении: Южное Королевство не в силах было противостоять англо-бурбонскому давлению. Отсутствие дивизий 8-й армии сказалось во время начала немецкой оккупации Италии в сентябре 1943 года.

Однако внешнее сходство двух кампаний касается главным образом военной стороны. Важнейшее принципиальное отличие вытекало из характера, который придавала фашистская верхушка участию в войне против Советского Союза. Посылая свои войска в СССР, Муссолини подчеркивал идеологический характер похода. Вторая мировая война завершилась для Италии не простым ослаблением военной мощи государства, а крахом фашистского режима.

События на Дону знаменовали собой серьезный кризис «оси Берлин - Рим». Вторая мировая война была развязана Гитлером при прямом соучастии Муссолини. Несмотря на внутренние разногласия и соперничество, неизбежные в разбойничьем блоке, совпадение основных интересов заставляло их держаться вместе. Разгром итальянских войск на советско-германском фронте образовал глубокую трещину в фашистском блоке, и взаимное недовольство приняло самые крайние формы. «Разгром на Дону, - пишет английский историк Ф. Дикин, исследовавший отношения между Гитлером и Муссолини, - явился важнейшим поворотом в отношениях между двумя странами. Более того, он представляет собой решающий психологический крах фашистской войны»109 .

Отсутствие духа военного товарищества отмечалось с обеих сторон и раньше, особенно во время африканской кампании, когда итальянские и немецкие войска впервые действовали совместно. Но то, что произошло на Восточном фронте, далеко превосходило Северную Африку. Здесь речь шла о решающих битвах на главном для Германии фронте. Поэтому тот факт, что итальянцы, как считал Гитлер, «подвели» под Сталинградом, вызвало со стороны фюрера бурную реакцию.

В послевоенные годы обвинения против итальянской армии повторяет Типпельскирх. «Решающей причиной, которая заставила прекратить продвижение, был новый удар русских на Дону 16 декабря», - пишет он и указывает, что «уже через два дня весь фронт итальянской армии, который удерживали семь итальянских и одна немецкая дивизия, был прорван до самой Новой Калитвы. Создать импровизированную оборону на новом рубеже… итальянцы, при их взглядах и боевых качествах войск и командного состава, не могли. Если в отдельных местах окруженные итальянские части под влиянием немцев нередко оказывали ожесточенное сопротивление, то во многих других местах войска теряли выдержку и бежали в панике»110 .

Со своей стороны, А. Валори, автор двухтомной работы об итальянской армии на Восточном фронте, главной причиной разгрома 8-й армии справедливо считает «истерическую стратегию» Гитлера.

Полемика, принявшая после войны характер исторического спора, в 1943 году носила более острые формы и привела к отчуждению между фашистскими союзниками на всех уровнях. Никогда еще Гитлер не позволял себе такого тона в обращении с Муссолини, как после событий на Дону. По примеру фюрера и вся немецкая политическая и военная верхушка делала все возможное, для того чтобы унизить своего неудачливого союзника.

Архивы сохранили фотографию, сделанную во время приема в итальянском посольстве в Берлине по случаю приезда генерала Гарибольди. На этот прием послу с трудом удалось заполучить нескольких немецких офицеров, представлявших коменданта города. Посол Альфьери, одетый в парадную форму, произносит речь о доблести итальянской армии, перед ним, насупившись и мрачно уставившись в пол, стоит Гарибольди. Вся его старчески поникшая фигура свидетельствует о неуместности этой процедуры.

На втором плане неподвижно застыли немецкие офицеры: их подтянутые фигуры полны достоинства, а взгляды выражают высокомерие и презрение.