Начало светской культуры в России. Философское движение в России в XVIII веке

В переводческой и оригинальной масонской литературе (62) довольно явственно выступает основная религиозно-философская тема - учение о сокровенной жизни в человеке, о сокровенном смысле жизни вообще. Здесь теоретический и практический интерес сливались воедино; особую привлекательность этой мистической метафизике придавала ее независимость от официальной церковной доктрины, а в то же время явное превосходство, в сравнении с ходячими научно-философскими учениями эпохи. "Эзотеричность" этой мистической антропологии и метафизики, ее доступность не сразу, а лишь по ступеням "посвящения", конечно, импонировала не менее, чем уверенность масонских учений в том, что истина сохранилась именно в их преданиях, а не в церковной доктрине. Для русского общества учения, которые открывались в масонстве, представлялись проявлением именно современности - все более глубоком течении. Легендарные рассказы о храме Соломона, символические прикрасы в книгах, в церемониях импонировали вовсе не тем, что их считали идущими от древности, а тем, что за ними стояли современные люди, часто с печатью таинственности и силы. Масонство тоже, как и вся секуляризованная культура, верило в "золотой век впереди", в прогресс, призывало к творчеству, к "филантропии". В русском масонстве формировались все основные черты будущей "передовой" интеллигенции - и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм. Это был путь идейной жизни и действенного служения идеалу. Наука, вопросы мировоззрения и "внутренняя" религиозная жизнь (т.е. свободная ют следования Церкви) - все это соединилось вместе, создавало свой особый стиль жизни и мысли.

Для значительной части масонов была очень привлекательна и ценна надежда на проникновение в "эзотерическую" сторону христианства, которую им заслоняла "внешняя" Церковь. На этом пути масонство призывало к единству веры и знания - разум без веры не в состоянии познать таинственную сторону бытия, а вера без разума впадает в суеверие. В обоих случаях необходима свобода, - и разум и мистическая жизнь "вольностью процветают"; свобода нужна и во взаимных отношениях науки и мистического ведения. Любопытно отметить напечатание в журнале Новикова "Утренний Свет" (уже масонского направления) переводной статьи, в которой доказывается нелепость учений Руссо: если бы люди попали "в состояние, сходное с природой", то они были бы не блаженными и счастливыми, а "плутами и негодяями". Так же энергично отвергается и другая идея Руссо, что просвещение (цивилизация) привело к "порче нравов". В этой защите культуры и просвещения звучит у масонов гностический мотив: необходимо успевать в просвещении (конечно, "истинном"), чтобы возрастать морально. Высшие ступени духовной жизни открываются через углубление мистического ведения, - и этот путь восхождения по существу бесконечен. Один историк этой эпохи (63) удачно говорит о масонском утопизме ("конечному существу возможно дойти до такого совершенства, что осуществится подробное понятие о целом мире", говорил наиболее глубокий из русских масонов Шварц). Совершенно напрасно и решительно неверно замечает Шпет о русском масонстве, что "философия задохнулась в его добронравии" (64), - надо сказать как раз обратно: оккультное, мистическое понимание морали требовало "просвещения", но, конечно, в единстве с идеей добра. Моралистическая установка в отношении к науке, к истине, вытекавшая в масонстве из принятой в нем антропологии (см. дальше), оказалась особенно близкой русскому сознанию - до наших дней тянется непрерывной цепью учение о неотделимости "истинно го" знания от идеи добра.

Рядом с призывом к "истинному просвещению" в масонстве идет и "пробуждение сердца". Тут вливается в масонство аске тическая традиция оккультизма, требующая "отсечения стра стей", "насилования воли" (без чего невозможно освободить в себе "внутреннего человека"). Справедливо замечает Флоровский (65), что здесь "характерно острое чувство не столько греха, сколько нечистоты" (как препятствия к взлетам духа ввысь). В мистической антропологии, которой следовало масонство, громадное значение имела доктрина первородного греха и учение о "совершенном" Адаме. "Восстановление" этого "изначального совершенства" в XIX-ом веке приняло более натуралистическую окраску в учении о "сверхчеловеке", в замыслах "человекобожества "... (66).

Нет надобности нам входить в подробности мистического учения о космосе и человеке, как оно развивалось на страницах русских масонских изданий (67). Все же приведем один характерный отрывок, утверждающий принципиальный - антропоцентризм всего умонастроения. "Без человека вся природа мертва, читаем здесь (68), весь порядок не что другое, как хаос. Виноградная лоза не услаждает самой себя, цветы не чувствуют своей собственной красоты, без нас алмаз лежит в кремне без всякой цены. В нас все соединяется, нами открывается во всем премудрость, стройность и первая точная красота..." "Человек есть экстракт из всех существ", - читаем у масонов.

Очень существенна для всего этого умонастроения свобода ищущего духа, который жадно впитывает в себя догадки, "откровения" и разные домыслы, чтобы проникнуть в сферу "сокровенного ведения". Но если одних это по существу уводило от религиозной жизни, то у других (самый яркий человек этого второго типа - И.В. Лопухин) это было крещением в новейший "христианский синкретизм", который еще со времени Себастиана Франка стал распространяться в Западной Европе в качестве суррогата христианства (69). Весь ХУШ-ый (и даже XVII-ый) век шел под знаменем "примирения" христианских конфессий во имя "универсального христианства"...

Русским людям XVIII-го века - и именно тем, у которых были религиозные запросы, было очень по душе такое "внутреннее понимание христианства" - особенно яркой фигурой является в этом отношении названный выше И.В. Лопухин (недаром он написал книгу на тему "О внутренней церкви"). Мы уже упоминали о том, как он порвал с "вольтерианством". Будучи очень склонным к моральному резонерству и сентиментальности, он ощущал Церковь как отживающее "учреждение"... Неудивительно, что, благодаря масонам, на русском языке появились многочисленные переводы западных мистиков, оккультистов, (вплоть до защитников "герметизма"). Наиболее влиятельным был, конечно, Беме, а также граф Сен Мартен (его книга "О заблуждениях и истине", вышедшая в 1775-ом году, была напечатана в русском переводе Лопухина в 1785-ом году), Mme Guyon, Poiret Ангел Силезий, Арндт, Пордечь, Вал. Вейгель и др.

14. Нам остается сказать несколько слов о натурфилософском течении в русском масонстве. Оно связано преимущественно с именем Шварца, который приехал в Россию в 1776-ом году в качестве гувернера при детях богатого помещика. В Москве он вступил в состав масонской ложи, потом переселился окончательно в Москву, где стал профессором Московского Университета. Московские масоны командировали его заграницу для установления связи с иностранными ложами, и, по возвращении в Москву, Шварц учредил, в 1782-ом году, "Орден Розенкрейцеров".

Шварц был горячим энтузиастом оккультизма и своим увлечением заражал окружающих (кроме Новикова, которому были чужды натурфилософские интересы). Оккультизм и на Западе примыкал к научному естествознанию, дополняя его своими фантазиями; так было и у нас. Но, как на Западе оккультизм предшествовал более строгой "философии природы" (Шеллинг и его школа, вся романтическая натурфилософия), так и у нас оккультизм с его пытливым устремлением к "тайнам натуры", с его предчувствием живого единства природы оформлял философский интерес к изучению природы. Согласно древнехристианскому еще учению, и оккультизм учил, что нынешний лик природы являет нам поврежденность ее: благодаря грехопадению человека, и природа "облеклась грубою одеждою стихии". Задача познания заключается в том, чтобы, расторгнув сотканный падением покров тленности, извлечь "видимую оболочку Духа Натуры, вещество, из коего создадутся новые небо и земля".

В своих фантастических построениях эта оккультная натурфилософия иногда вступала в резкое противопоставление науке, на пример, отрицая реальность Урана (так как это расходилось с учением о семи планетах и мистическим пониманием числа семь). Но в общем натурфилософские фантазии подготовляли те философские движения, которые уже в XIX-ом веке нашли для себя новое, более серьезное выражение в шеллингианстве.

15. Для того, чтобы закончить изучение философских течений в России XVIII-го века, нам нужно было бы еще ознакомиться с тем, что в философскую культуру XVIII-го века России вносили Духовные Академии и Университет в Москве. Но нам будет удобнее сделать это в следующей главе. Сейчас же подведем итоги сказанному и выделим несколько основных фактов в умственном движении в России XVIII-го века.

(1) Первый и самый решающий факт состоит в возникновении светского стиля культуры. В ХVШ-ом веке этот стиль лишь слагается в разных его аспектах, но его движущей силой является утверждение свободы мысли.

(2) Это утверждение свободы мысли развивается по-разному в русском вольтерианстве (в его нигилистической и чисто-радикальной форме), в гуманизме XVIII-го века, в масонстве, но самым этим многообразием оно укрепляет себя.

(3) Философские интересы пробуждаются во всех этих направлениях, питаясь преимущественно богатой философской литературой Запада, но у отдельных даровитых людей начинают прорастать эти семена, полагая основания для будущих самостоятельных опытов в области философии.

(4) За исключением нигилистической ветви русского вольтерианства, остальные направления мысли, оставаясь свободными и твердо защищая "вольное философствование", не только не ведут борьбы против христианства, а, наоборот, утверждают возможность и необходимость мирного согласования веры и знания.

(5) Среди тем, особенно вдохновляющих русских людей, склонных к философии, первое место должно быть отведено проблемам морали, в частности, социальной теме. Рядом с этим стоит общий антропоцентризм мысли, сравнительно слабо выражен интерес к проблемам натурфилософии.

(6) Распад церковного мировоззрения ведет к тому, что историософские темы остаются без идейного обоснования; историософские вопросы начинают трактоваться в форме утопии - так возникает характерная для будущего утопическая установка мысли.