События 11–12 марта 1801 года в восприятии современников

Графиня Ливен, неоднократно видевшая Палена, называет его "воплощением прямоты, жизнерадостности и беззаботности" (Ливен, с. 181).

Фонвизин считает, что Пален был одним из умнейших людей в России с характером решительным и непоколебимым и что он был предан всей душой своему новому отечеству (Фонвизин, с. 158). Следует обратить внимание на то, что все без исключений отзывы о графе Палене носят положительный характер, так что сомневаться в справедливости приведенных характеристик не приходится.

Пален признается Гейкингу, что всегда ненавидел Павла I и ничем не был ему обязан (Гейкинг, с. 258). Может быть, личные мотивы сыграли далеко не последнюю роль в том, что Пален возглавил заговор. Если расположить в хронологическом порядке сообщения о Палене современников (которые в основном не противоречат друг другу), то получится следующая картина. Пален "охотно смягчал, когда мог, строгие повеления государя, но делал вид, будто исполняет их безжалостно" (Коцебу, с. 292). Он "был душой переворота" (Коцебу, с. 272). С ним во главе "революция была легка, без него невозможна" (Коцебу, с. 321). Пален подействовал на императора и из ссылки были возращены все опальные офицеры и чиновники, в том числе братья Зубовы и Бенигсен (Ланжерон, с. 137-138). Коцебу передает разговор Палена с Марией Федоровной, из которого мы узнаем, что он предотвратил два восстания, будучи генерал-губернатором (Коцебу, с. 350). Не потому ли, что еще не была подготовлена для этого почва? Саблуков пишет, что: "Пален очень хладнокровно все предусмотрел и принял возможные меры к тому, чтобы избежать всяких случайностей" (Саблуков, с. 92). Так, по свидетельству Гейкинга, Пален получил от Павла Первого повеление в случае необходимости арестовать императрицу и великих князей (Гейкинг, с. 249). Этот письменный приказ, показанный Паленом Александру, по мнению Фонвизина, сыграл решающую роль в убеждении великого князя дать добро на переворот (Фонвизин, с. 162).

В задачу данного исследования не входит детальное рассмотрение действий отдельных лиц 11-12 марта 1801 года, поэтому можно ограничиться следующими соображениями: Пален в решающую минуту уходит в тень, на задний план и предоставляет выполнение черной работы по расправе с Павлом Бенигсену. Пален, по мнению некоторых современников, хотел в случае неудачи заговора арестовать своих сообщников и остаться чистым в глазах Павла. Но переворот совершился и Пален опять всем руководит, распоряжается, например, входит к убитому горем Александру и говорит исторические слова: "Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии" (Ланжерон, с. 149).

Панин в исследуемых записках упоминается по сравнению с Паленом намного реже. Может быть, потому, что во время переворота он был в Москве.

Фонвизин пишет, что граф Пален открыл заговор Панину (Фонвизин, с. 150), а Ланжерон дополняет его, говоря, что Панин был одним из первых, вступивших в заговор (Ланжерон, с. 133). Цель, к которой стремился Панин, по мнению Фонвизина, заключалась в введении на территории Российской империи конституционной формы правления (Фонвизин, с. 160). Именно Панин первый стал убеждать великого князя Александра в необходимости отстранения Павла Первого от престола. Об этом сообщает князь Чарторыйский, получивший эти сведения от самого Александра (Чарторыйский, с. 214). Еще одна функция Панина состояла в передаче записок от Палена Александру и от Александра Палену. (Пален, с. 136) Незадолго до переворота Панин впал в немилость и был отослан в Москву, однако и там продолжал действовать в пользу заговора. Об этом имеются сведения у князя Чарторыйского (Чарторыйский, с. 215).

2.3.2 Граф Бенигсен

"Этот человек (Бенигсен) обладал непостижимым искусством представлять почти невинным свое участие в заговоре" (Коцебу, 352). Эти слова Коцебу как всегда бьют прямо в цель. Читая записки современников, убеждаешься, что если бы Бенигсена не оказалось в ту роковую ночь в числе заговорщиков, исход дела был бы довольно сомнительным.

Граф Бенигсен накануне хотел уехать из Петербурга, но Пален его остановил. Князь Платон Зубов посвятил его в заговор и, узнав, что главным его руководителем является Пален, Бенигсен тут же к нему примкнул (Бенигсен, с. 116).

Великий князь Константин имел все основания называть Бенигсена "капитаном 45-ти" (с. 147). В ночь на 12 марта Бенигсен вместе с Зубовыми возглавлял одну из двух колонн, направленных в Михайловский дворец. Заслуживает внимания один эпизод, а именно: где был Бенигсен, когда убивали Павла Первого и почему он не вступился за него? Поразительно, но по такому важному пункту авторы записок говорят совершенно противоположное. Известно целых четыре версии того, что делал Бенигсен в роковую минуту.

Бенигсен в своих мемуарах говорит, что вышел из комнаты, чтобы проинструктировать одного прибывшего офицера (Бенигсен, с. 120). Ланжерон, передающий "слово в слово" (Ланжерон, с. 134) свой разговор с Бенигсеным, пишет, что он вышел за свечой, так как лампа в комнате погасла (op. cit., с. 145). (Однако за свечой мог выйти и кто-нибудь другой!?). Коцебу и князь Чарторыйский говорят, что за дверью послышался шум и крики и Бенигсен вышел для того, чтобы разобраться (Коцебу, с. 336; Чарторыйский, с. 227).

Наконец Фонвизин (не совсем ясно, откуда он взял такие сведения) пишет следующее:

"В начале этой гнусной, отвратительной сцены Бенигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой были развешены картины, и со свечою в руке преспокойно рассматривал их. Удивительное хладнокровие! Не скажу - зверское жестокосердие, потому что генерал Бенигсен во всю свою службу был известен как человек самый добродушный и кроткий" (Фонвизин, с. 167).

Известия Коцебу и Адама можно попытаться согласовать со свидетельством самого Бенигсена: Бенигсен мог услышать шум, который производили прибывшие солдаты во главе с офицером, Бенигсен вышел и стал его инструктировать. Мнение Фонвизина (которому в 1801 году было 14 лет) можно посчитать одной из легенд, выдуманных впоследствии. Непонятным остается лишь показание Ланжерона, лично разговаривавшего с Бенигсеным.

2.3.3 Великие князья Александр и Константин

Многие авторы сообщают о том, что Пален с Паниным долгое время пытались получить согласие Александра на переворот. "Сперва Александр отверг эти предложения, противные чувствам его сердца" (Бенигсен, с. 113). Однако: "Александр был поставлен между необходимостью свергнуть с престола своего отца и уверенностью, что отец его вскоре довел бы до гибели свою империю" (Ланжерон, с. 132). Пален также говорит, что "Александр был, видимо, возмущен его замыслом" (Ланжерон, с. 135).

В конце концов "Александр дает согласие на свержение Павла, но с клятвой о сохранении ему жизни" (Фонвизин, с. 162). О том же пишет князь Чарторыйский: "Вырванное у него почти насильно согласие на отречение отца было дано им после торжественного обещания не причинять никакого зла Павлу" (Чарторыйский, с. 225).

По его мнению (а оно было составлено, скорее всего, по рассказу самого Александра) великий князь рассчитывал "быть только регентом империи" (op. cit., с. 231).

По всеобщему же мнению, великий князь Константин ничего не подозревал о готовящемся перевороте. Ланжерон передает его слова: "Я ничего не подозревал и спал, как спят в 20 лет" (Ланжерон, с. 145).

Лишь у одного Коцебу имеется выходящее из ряда вон свидетельство: он считает, что оба великих князя ничего не знали о готовящемся перевороте (Коцебу, с. 339-340). В то же время Коцебу передает слова Александра, сказанные им Палену в ответ на его убеждения в необходимости устранить Павла: "Пощадите только его жизнь". Значит, Александр, по крайней мере, знал о существовании заговора, но не мог (или не хотел) его раскрыть.

2.3.4 Другие лица

Естественно о второстепенных лицах источники говорят намного меньше и оценки этих лиц во многом схожи. По словам Фонвизина, полковой адъютант Аргамаков "сделался самым важным пособником заговора" (Фонвизин, с. 164). Бенигсен поясняет: "Проводником нашей колонны был полковой адъютант императора Аргамаков, знавший все потайные ходы и комнаты, по которым мы должны были пройти" (Бенигсен, с. 118). Примерно тоже говорит князь Чарторыйский: "Плац-адъютант замка капитан Аргамаков, знавший все ходы и выходы дворца, по обязанности своей службы шел во главе первого отряда". (Чарторыйский, с. 226).

Коцебу об Аргамакове не сообщает ничего нового (Коцебу, с. 333). Отсюда видно, что Аргамаков описывается современниками нейтрально, обозначена лишь его роль.

Братья Зубовы - князь Платон, граф Валериан и Николай. Саблуков говорит, что Платон Зубов действовал "в качестве оратора и главного руководителя заговора" (Саблуков, с. 88). По каким-то причинам здесь роль Платона крайне завышена, такого же мнения не придерживается ни один из авторов записок.

Коцебу вкладывает в уста князя Платона следующие благородные слова: "Господа, мы пришли сюда, чтобы избавить отечество, а не для того, чтобы дать волю столь низкой мести" (Коцебу, с. 338). Иной была роль графа Влериана Зубова. Об этом нам известно от князя Чарторыйского: "Граф Валериан Зубов, потерявший ногу во время Польской войны, не находился вместе с заговорщиками и прибыл во дворец значительно позже" (Чарторыйский, с. 230). Самой "черной" была роль Николая Зубова - он участвовал в убийстве императора и сделал первый удар (об этом говорит большинство авторов).

Граф Кутайсов, приближенный императора, по некоторым свидетельствам получил накануне рокового дня записку с именами заговорщиков, но не распечатал ее (Чарторыйский, с. 221).

На самом деле это письмо было отправлено графом Ливеном и не заключало в себе ничего судьбоносного, как об этом говорит Коцебу со слов самого Кутайсова (Коцебу, с. 334). Помимо перечисленных выше лиц в заговоре участвовали "все солдаты и офицеры караула Михайловского дворца… за исключением их командира" (Ланжерон, с. 147).

2.4 Реакция отдельных людей на переворот

Приходится констатировать, что нам подробно известно лишь о реакции двух человек: Марии Федоровны и Александра Павловича. Это не должно удивлять, так как это самые близкие императору люди (его жена и сын) и их поведение (поступки) больше всего привлекало внимание авторов записок. Еще о двух лицах - великом князе Константине и супруге Александра Елизавете - рассказов крайне мало. Тем не менее они вполне информативны.

2.4.1 Мария Федоровна

Трагическую весть императрице сообщила графиня Ливен (Шарлотта). Интересно, что Мария Федоровна сразу обо всем догадалась. Вот как их диалог передает Саблуков:

"- Кто там?

- Это я, Ваше Величество!

- О, - сказала императрица, - я уверена, что Александра умерла.

- Нет, государыня, не она…

- О! Так это император!…" (Саблуков, с. 91).

Графиня Ливен (Дарья Христофоровна) сообщает примерно то же самое (Ливен, с. 191), а она могла слышать обо всем от своей свекрови.

По версии Саблукова: "Императрица стремительно поднялась с постели и, как была, без башмаков и чулок, бросилась к двери… В ужасном волнении, с распущенными волосами и в описанном уже костюме, императрица вбежала в комнату с криком: "пустите меня! пустите меня!" (Саблуков, с. 91). Однако больше все же следует доверять графине Ливен, которая говорит, что императрица упала в обморок, но быстро оправилась. Вбежав в упомянутую Саблуковым комнату, она просила пустить ее к мужу. Последовал отказ. "Тогда она опустилась на пол и, обнимая колени часовых, умоляла пропустить ее. Грубые солдаты рыдали при виде ее горя, но с твердостью исполнили приказ. Тогда императрица встала с достоинством и твердою походкой вернулась в свою спальню… Сидя в кресле она была бледной и неподвижной, как мраморная статуя" (Саблуков, с. 91). Ливен схоже с Саблуковым описывает этот эпизод: "Императрица, впав в отчание, бросилась на колени; она заклинала всю стражу допустить ее к усопшему" (Ливен, с. 192).

Коцебу рассказывает то же самое, но уже со слов барона Николаи (Коцебу, с. 341).

Бенигсен "был свидетелем ее глубокого горя при этой катастрофе, при потере, близкой ее сердцу" (Бенигсен, с. 122). Несмотря на это, он ничего не говорит об этой печальной сцене. Наверное, это было не в его интересах.

Он даже старается подчеркнуть, что императрица не очень переживала, потому что ее муж был семейным тираном: "Она пролила несколько слез, но не предавалась тем порывам горя, каким обыкновенно предаются женщины в подобных случаях" (там же, с. 122).

Здесь необходимо рассмотреть один странный эпизод: Мария Федоровна заявила, по свидетельствам очевидцев, что коронована и должна теперь царствовать. Ланжерон так описывает это событие: "В эту минуту рассудок у нее совсем помутился… она воскликнула, что она коронована, что ей подобает царствовать, а ее сыну принести ей присягу… Из всего этого можно судить о чувствительности и о супружеской любви императрицы Марии" (Ланжерон, с. 148).

Фонвизин видит в этих словах ни что иное, как тщеславие: "Императрица Мария Федоровна поражена была бедственною кончиною супруга, оплакивала его, но и в ее сердце зашевелилось желание царствовать" (Фонвизин, с. 168). Однако при каких обстоятельствах была высказана претензия императрицы на царство? Ответив на этот вопрос, можно будет многое прояснить. Мария Федоровна узнала об убийстве своего мужа. Она вполне обоснованно могла опасаться за свою жизнь. С другой стороны, ее не допускали к телу супруга. Все это могло натолкнуть на мысль заставить подчинить себе войска (как сделала это Екатерина II) и таким образом обезопасить себя и расправиться с заговорщиками. Косвенное подтверждение этому видно из интерпретации её слов князем Чарторыйским: "Я ваша императрица, я одна ваша законная государыня! Защищайте меня и следуйте за мной" (Чарторыйский, с. 232).

По Саблукову: "Убитая горем вдова его должна была увидеть его мертвым, без чего она не соглашалась признать своего сына императором" (Саблуков, с. 97).

Судя по всему, императрица несколько раз посещала тело мужа. В первый раз - без великого князя (теперь уже императора) Александра. Об этом говорит Бенигсен: "Эта сцена была поистине самой трогательной из всех, какие мне случалось видеть. Великие княжны, обнимая свою мать, проливали слезы о смерти отца" (Бенигсен, с. 126). Еще один раз Мария Федоровна вошла в роковую комнату вместе с Александром. Об этом известно от Саблукова: "Александр Павлович, который теперь сам впервые увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражен и стоял в немом оцепенении. Тогда императрица-мать обернулась к сыну с выражением глубокого горя и с видом полного достоинства сказала: "теперь вас поздравляю - вы император". При этих словах Александр, как сноп, свалился без чувств" (Саблуков, с. 97).

Подводя краткий итог, следует сказать, что поведение императрицы вполне укладывается в психологические рамки создавшейся ситуации. Однозначно, Павел Первый не был семейным тираном, - иначе как объяснить глубокую печаль (шок, стресс) его супруги?

2.4.2 Император Александр, великий князь Константин и Елизавета Александровна

Саблуков не присутствовал при описываемых событиях, однако "большинство лиц…близко стоявших к ним (великим князьям) в это время утверждали, что оба великих князя, получив известие об убийстве отца, были страшно потрясены" (Саблуков, с. 96). Узнав о том, чем закончился переворот "Великий князь (Александр, - Ю. М.) вскрикнул и был близок к обмороку" (Гейкинг, с. 252). То же передает Фонвизин: "Когда все кончилось, и он узнал страшную истину, скорбь его была невыразима и доходила до отчаяния. Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустью" (Фонвизин, с. 168). Затем, как пишет Ланжерон, "Император Александр предавался в своих покоях отчаянию довольно натуральному, но неуместному" (Ланжерон, с. 149).

Великий князь Константин, как уже говорилось выше, ничего не знал о перевороте. Спустившись вслед за Зубовым, он застал Александра и Елизавету (!) в слезах. Александр рыдал на диване (Ланжерон, с. 146). Впрочем, когда пришел вызванный граф Ливен, Константин в прихожей "заливался слезами" (Ливен, с. 186), как и его царственный брат. Александр, увидев графа Ливена, бросился "ему в объятья с рыданиями: "мой отец! мой бедный отец!" и слезы обильно текли у него по щекам" (op. cit.). Князь Чарторыйский, приехав через некоторое время после катастрофы в Петербург, записал, что Александр: "Имел вид человека печального и убитого горем" (Чарторыйский, с. 205).

Следует ли после этого сомневаться в том, что Александр ничего не подозревал о намерениях убить Павла Первого? Едва ли.

Как говорит князь Адам Чарторыйский: "Императрица Елисавета была, по отзывам всех очевидцев, первым лицом, сохранившим спокойствие и полное присутствие духа" (op. cit., с. 233). Во-первых, это противоречит приведённым выше словам Константина, а во-вторых, это похоже на тонкий намек. Что могло привязывать Елизавету к императору Павлу? Вопрос риторический. Скорее всего, ничего. После переворота она становилась императрицей, "первой дамой" Российской Империи. Впрочем, на одной цитате нельзя основывать какие бы то ни было предположения.

2.5 Реакция народа на переворот 11-12 марта

Различные сословия отреагировали на перемену царствования по-разному. Дифференциации разноречивых свидетельств авторов посвящена эта часть работы.

Во-первых, следует отметить, что об убийстве никто открыто не говорил. Об этом сообщает Коцебу: "Хотя каждый знал, какою смертью умер император, но открыто говорили только об апоплектическом ударе" (Коцебу, с. 354).

Фонвизин придерживается мнения, что "порядочные люди России не одобряя средства, которым они избавились от тирании Павла, радовались его падению" (Фонвизин, с. 169). Он согласен с тем, что перемена была долгожданной не для всех: "Восторг изъявило, однако, одно дворянство, прочие сословия приняли эту весть довольно равнодушно".

Коцебу говорит, что "рано поутру на рассвете, царствовала мертвая тишина. Передавали друг другу на ухо, что что-то произошло" (Коцебу, с. 354).

Это противоречит всем другим свидетельствам о том, что уже на рассвете город пришел в невыразимое волнение. В описании этого утра все авторы сходятся во мнениях. Так, по Саблукову: "Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически a la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы" (Саблуков, с. 94). Бенигсен более краток: "Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга с счастием - и общим, и частным для каждого порознь" (Бенигсен, с. 121). Ливен сравнивает поведение народа с праздником Пасхи: "Незнакомые целовались друг с другом как в Пасху, да и действительно это было воскресение всей России к новой жизни" (Ливен, с. 194). Графине принадлежит ценное замечание, что "роковая развязка либо забывалась, либо восхвалялась" и что здесь не было середины. Осознание пришло позже. Немец Коцебу был шокирован происходящим: "ослепленная чернь предалась самой необузданной радости. Люди, друг другу незнакомые, обнимались на улицах и друг друга поздравляли" (Коцебу, с. 356). Еще более поводов к огорчению появилось у него вечером, когда в городе была устроена иллюминация, как на праздник. Вслед за Ливен Коцебу полагает, что "Первое опьянение вскоре прошло… Почти все говорили: "Павел был наш отец" (Коцебу, с. 360). Князь Чарторыйский приехал в Петербург позже. Он очень поэтично описывает увиденное: "Петербург, когда я туда приехал, напоминал мне вид моря, которое после сильной бури продолжало еще волноваться, успокаиваясь лишь постепенно" (Чарторыйский, с. 206).

Что послужило причиной такой народной радости? Коцебу поясняет, что народное счастье заключалось в избавлении от притеснений со стороны императора. Если это замечание справедливо, то надо ответить на вопрос, кого же, собственно говоря, притеснял Павел Первый?

Из анализа внутренней политики Павла, сделанного выше, видно, что Павел очень строго относился к людям, занимавшим посты в государственном управлении (с верху до самого низа) и к офицерам. Так же туго приходилось высшему слою Петербургского общества (тем, у кого были кареты, из которых надо было выходить при встрече с императором. Тем, у кого были деньги для покупки франтовских костюмов и т.п., то есть всего того, что запрещал Павел).

Наряду с приведенными выше цитатами о "всеобщей" радости, есть и другие, и, что самое главное, они принадлежат тем же авторам. О том, как отреагировали солдаты, говорят четыре автора записок: Саблуков, Бенигсен, Ланжерон и Коцебу.

Саблуков лично присутствовал при присяге своего полка. На пламенную речь генерала Тормасова о том, как было плохо, а теперь будет хорошо, полк ответил гробовы молчанием (Саблуков, с. 84). Это был самый верный императору полк конной гвардии. Впрочем, в других полках было тоже самое. Коцебу передает следующий диалог между офицерами и солдатами:

" - Радуйтесь, братцы, тиран умер.

- Для нас он был не тиран, а отец" (Коцебу, с. 360).

Действительно, как передает Бенигсен, "император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязал его к себе, приказывая при каждом случае щедро раздавать мясо и водку в Петербургском гарнизоне" (Бенигсен, с. 119).

Рассказ Бенигсена о реакции солдат на объявление смерти Павла резко контрастирует со всеми остальными: "Когда объявлено было солдатам, что император скончался скоропостижно от апоплексии, послышались громкие голоса: "Ура! Александр!" (Бенигсен, с. 121). Ланжерон комментирует это так, что "Ура!" кричали генерал Талызин, братья Зубовы и все полки, кроме Преображенского (Ланжерон, с. 149). Коцебу говорит, что полки только тогда стали кричать "Ура!", когда граф Пален осыпал их руганью (Коцебу, с. 339).

Саблуков упоминает еще об одной специфической части общества: "Публика, особенно же низшие классы и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовалась всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем вдовствующей императрице" (Саблуков, с. 101). Это явилось прямым следствием отношения Павла Певрого к этим социальным категориям.

Глава 3. Новая эпоха, новые люди

Со времени переворота при дворе сложилась очень странная ситуация: императрица-мать, жаждавшая мщения, обладала огромным авторитетом в глазах Александра. Александр, как считало большинство современников, знал о существовании заговора и попустительствовал ему. Следовательно, он не мог предать суду его участников. Люди, приведшие его к власти, даже наоборот, думали, что они займут ведущие посты в государстве (как это было при Екатерине Великой). Лучше всего это положение выражено графиней Ливен: "Справедливое отвращение, которым его родительница воспылала к действовавшим в ужасной трагедии лицам, являло тягостный контраст с безнаказанностью заговорщиков, на которую государя обрекала необходимость" (Ливен, с. 197).

3.1 Участь заговорщиков

О больших амбициях заговорщиков сообщают Саблуков и Коцебу. По Саблукову: "Во время парада заговорщики держали себя черезвычайно заносчиво и как бы гордились совершенным преступлением" (Саблуков, с. 95). Коцебу же считает, что "Мнение, что заговорщики сделаются новыми любимцами было ошибочно, но в начале разделялось многими" (Коцебу, с. 361).

Основной силой, способной разрушить радужные надежды заговорщиков, была императрица-мать Мария Федоровна. Психологически это вполне понятно. В ночь переворота она сказала Бенигсену следующие слова: "О, я вас заставлю раскаяться" (Бенигсен, с. 124).

У Ливен, в свою очередь, находим известие о том, что императрица громко требовала наказания цареубийц (Ливен, с. 195). Об успешном осуществлении намерений вдовы Павла Первого сообщает Ланжерон: "Императрица Мария терпеть…не могла… всех участников в убийстве своего мужа; она преследовала их неустанно и наконец успела всех их или удалить, или уничтожить их влияние, или же подорвать их карьеры" (Ланжерон, с. 152).

Психологического состояния Александра касается в своих размышлениях князь Чарторыйский. Александр находился в двойственном положении. С одной стороны, он не мог наказать убийц, так как дал согласие на отречение Павла (Чарторыйский, с. 233). С другой "странно было бы предположить, чтобы он мог когда-нибудь сочувствовать убийцам своего отца" (Чарторыйский, с. 211). Поэтому "Александр постепенно удалил… главарей переворота, - удалил не в силу того, что считал их опасными, но из чувства гадливости и отвращения, которое он испытывал при одном их виде" (Чарторыйский, с. 212).

Наконец, очень важно то замечание, что "более всех наказал он себя самого, как бы умышленно терзая себя упреками совести" (Чарторыйский, с. 233). Эти угрызения совести впоследствии оказывали большое влияние на политику Александра I.

Переходя к анализу осмыслений современниками последующей участи заговорщиков, нельзя не привести следующие слова Саблукова, характеризующие анализируемую группу лиц: "Большинство из них (убийц и заговорщиков) я знал до самого момента их кончины, которая у многих представляла ужасную нравственную агонию в связи с самыми жестокими телесными муками" (Саблуков, с. 90).

Первым, кто низвергся с достигнутой высоты, был главный организатор заговора, граф Пален. Падение его было не мгновенным, но закономерным. "После убийства Павла Пален был сперва утвержден во всех своих должностях и получил громадное влияние на ум императора Александра; он слишком злоупотреблял своей властью… Пален заставил себя бояться, не заставив любить" (Ланжерон, с. 152). Более кратко, но те же самые мысли выражает князь Адам: "Ничто не должно было делаться без его согласия: он принял роль покровителя юного государя" (Чарторыйский, с. 207).

Злоупотребление властью, о котором говорит Ланжерон, заключалось в следующем эпизоде, который описывают Саблуков, Гейкинг и Ливен. Все сходятся в том, что императрице была преподнесена икона, которую она поместила в одной часовне. Пален, узнав, что на этой иконе есть цитата из Священного Писания, прямо указывающая на богопротивность цареубийства, пожаловался императору. Александр потребовал объяснений у матери, и, узнав о ее невиновности, наложил опалу на Палена (Саблуков, с. 102; Гейкинг, с. 198; Ливен, с. 260).

Мария Федоровна была настолько оскорблена, что предложила Александру выбирать, кто ему дороже: мать или Пален. По версии Саблукова, этот конфликт послужил главной причиной отставки и высылки Палена, весьма этим удивленного. Ливен придерживается той же точки зрения. Гейкинг же считает, что Александр дипломатично предложил Палену отправиться на ревизию Лифляндии и Курляндии (генерал-губернатором которых он являлся). Пален понял намек и попросил отставку. Коцебу не известны все эти подробности (он уехал из Петербурга раньше). Он полагает, что Пален по неосмотрительности оставил столицу и больше туда не вернулся (Коцебу, с. 361).

Князь Чарторыйский не сообщает конкретных причин отставки Палена: просто Александр тяготился ролью этого человека (Чарторыйский, с. 208). Примерно в то же время был выдворен из Петербурга и Панин (Ланжерон, с. 153). Причем Палену и Панину было запрещено находиться поблизости от того места, где находится император (Чарторыйский, с. 235). Пален проживал в своих имениях на Литве (Гейкинг, с. 264). Ливен сообщает интересную особенность из его провинциального быта: "Пален со времени ссылки совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно написался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня" (Ливен, с. 199).

Отставка Палена была первой ласточкой: "Удаление Палена вызвало неудовольствие среди главарей заговора и сильно их встревожило" (Чарторыйский, с. 209). Под "главарями" здесь скорее всего следует понимать Бенигсена и Зубовых. Бенигсену повезло больше остальных заговорщиков. Подробно о нем сообщают Ланжерон и князь Адам. Первый пишет: "Она <императрица - Ю. М.> потребовала от сына, чтобы он никогда не жаловал ему маршальского жезла, хотя никто не заслужил этой почести больше его, но она не могла помешать императору вверить командование войсками единственному великому генералу" (Ланжерон, с. 152).

Князь Адам дополняет: "Бенигсен никогда не вернулся ко двору. Должность литовского генерал-губернатора, которую он занимал, была передана Кутузову. Только в конце 1806 года военные дарования Бенигсена побудили императора Александра снова призвать его к деятельности и поставить во главе армии" (Чарторыйский, с. 234).

Крайне скупо авторы освещают судьбу братьев Зубовых. Про князя Платона сообщается, что он опротивел Александру и уехал в свои поместья (с. 103, 153, 235, 361). Граф Валериан Зубов удержался и стал членом Государственного Совета (Чарторыйский, с. 212). Из всех троих, печальнее всего кончил Николай (бывший непосредственным участником убийства), который "вскоре после вступления на престол Александра, умер вдали от двора, не смея появляться в столице, терзаемый болезнью, угрызениями совести и неудовлетворенным честолюбием" (Чарторыйский, с. 234).

3.2 Первые действия нового императора

Логическим итогом данной работы должен быть анализ тех изменений, которые произошли со сменой прежней власти. Князь Адам отмечает, что "С первых же дней нового царствования он <Александр. - Ю. М.> выказал энергию, принял на себя руководство во внешней и внутренней политике" (Чарторыйский, с. 206). Это роднило начало нового царствования с Павловской эпохой, однако энергия императора была направлена в другую сторону. Это был возврат к политике Екатерины Великой. Саблуков пишет, что: "В управлении государством все шло по-прежнему, с тою только разницею, что во всех случаях, когда могла быть применена политика Екатерины II, на нее ссылались, как на прецедент" (Саблуков, с. 103).

Фонвизин упоминает о том, что манифест о восшествии Александра на престол вызвал восторг у дворянства, так как в нем содержались прямые указания на то, что Александр будет царствовать "по духу и сердцу Великой бабки своей" (Фонвизин, с. 169). Первым делом Александр вернул казаков, отправленных Павлом в Индию. Об этом пишет графиня Ливен (Ливен, с. 187). Тогда же был заключен мир с Англией. Об этом стало известно уже на следующий день (Саблуков, с. 95).

Долгожданное уничтожение Тайной канцелярии произошло 2 апреля (Коцебу, с. 358; Гейкинг, с. 255). Гейкинг пишет, что в тот же день была восстановлена грамота о вольности дворянства, данная Екатериной II.

Гейкинг и Коцебу, как известно, несправедливо пострадали в царствование Павла Первого. Может быть, именно этим объясняется внимание с их стороны к актам милости нового императора.

Гейкинг пишет, что Александр возвратил ссыльных и заключенных (Гейкинг, с. 254). Коцебу сообщает при этом дату указа: 15 марта (Коцебу, с. 291). Коцебу перечисляет целый ряд указов Александра, отменяющих постановления Павла. Так, был разрещен ввоз книг из-за границы, издан новый цензурный устав, отменялись предписания в отношении одежды, разрешалось свободно выезжать через заставы (без билета от полицмейстера) "все пукли, ко всеобщей радости, были обстрижены", отныне не нужно было выходить из экипажа при встрече с императором и снимать шляпу перед Зимним дворцом" (op. cit., с. 359).

Коцебу тонко подметил, что "Разрешение носить круглые шляпы произвело в Петербурге более радости, чем уничтожение отвратительной Тайной экспедиции" (Коцебу, с. 360). Такова психология народа.

Заключение

В начале работы на основе биографий авторов и их собственных слов была произведена классификация источников по степени лояльности к императору. Лояльными были признаны Ливен и Ланжерон. Саблуков, Коцебу и Чарторыйский,судя по всему, не должны были испытывать особых симпатий к Павлу. Пален, Бенгисен и Гейкинг имели повод к очернению Павла Первого. От Фонвизина ожидались самые объективные замечания в силу отсутствия личных отношений между ним и Павлом. Эта схема довольно упрощенна, но помогает лучше разобраться в оценках современников.

На основе анализа записок была сделана сравнительная таблица характеристик и оценок, которые дают авторы тем или иным фактам и лицам. Впрочем, как и любая другая таблица, она не в состоянии отразить все многообразие мнений. Берется лишь общий знаменатель воззрений того или иного автора. Поэтому представляется необходимым обобщить полученные результаты.

О неожиданном прекращении правления Павла Первого, со всеми вытекающими из этого последствиями, сожалели: Коцебу, Саблуков и Гейкинг. Лажерон близок в своих суждениях со своими корреспондентами: Паленым и Бенигсеным, а те, в свою очередь, вкупе с князем Чарторыйским ставят неудовлетворительную оценку как политике Павла Первого, так и его собственному поведению. Фонвизин не настолько категоричен, но все же солидарен с ними. Ливен нельзя отнести ни к первой, ни ко второй группе авторов. Все же оценка, которую она дает эпохе Павла Первого, скорее отрицательная, однако из виду не упускается и амбивалентность характера Павла.

Авторы записок либо не рассматривают причин заговора вовсе (Саблуков, Гейкинг и Коцебу), либо называют основной причиной ненормальное поведение императора (Ливен, Пален, Чарторыйский, Бенигсен и Ланжерон). Внешнеполитическую причину переворота, разрыв с Англией, отмечают Фонвизин и Ливен.

"Перемену правления" тем или иным образом одобрили Бенигсен, Фонвизин, Пален, Чарторыйский и Ланжерон, категорически не приняли - Саблуков, Ливен и Гейкинг. Коцебу тяготеет к позиции последних. Восприятие современниками способа "перемены правления" представляет кардинально иную картину. Одобряет один Пален, и то в приватной беседе. Все остальные с правомерностью убийства согласиться не могут, хотя некоторые признают его вполне логичным завершением переворота (например, Чарторыйский и Коцебу).

Центральное место в описании заговора все авторы уделяют графу Палену, что дает все основания полагать: он был действительным инициатором и руководителем заговора. То, что мы имеем лишь положительные отзывы о нем (у Саблукова, Ланжерона, Ливен и Фонвизина) свидетельствует о его обаянии и умении нравится людям, входить к ним в доверие. В решительную минуту полнота ответственности за переворот была возложена Паленом на Бенигсена - очень расчетливо и благоразумно. По всеобщему мнению современников великий князь Константин ничего не знал о заговоре. Александр же дал свое согласие после долгих уговоров и с условием сохранить Павлу жизнь.

Острее всех на случившееся отреагировала супруга Павла Первого - Мария Федоровна. Все авторы сходятся в этом. Скорее всего в силу экспрессивности ее поступков в ночь убийства ей уделяется так много внимания авторами. Александр и Константин своей реакцией не оставили сомнений у современников в своей непричастности к убийству.

В народной среде представляется необходимым выделить две категории. Первая, в которую вошли зажиточные горожане, офицеры, чиновники были необычайно рады перемене царствования, иллюминовали город и вели себя как в день Пасхи. Все остальное население обширной Российской Империи ответило или безразличием, или же искренней скорбью (в особенности рядовой состав гвардии).

Все осознавали, что в истории Росси началась новая эпоха, возлагая на нее большие надежды. В частности, заговорщики надеялись получить свою долю пирога под именем Россия. В первое время можно было подумать, что все будет развиваться по Екатерининскому сценарию. Но историческая ситуация была другая, у нового императора была мать, которая жаждала мщения. И участники заговора, один за другим, стали высылаться из Петербурга, увольняться со службы и так далее. В конечном итоге удалось удержаться лишь Бенигсену и Валерианау Зубову.

Перемены, произошедшие в государственном управлении с приходом к власти Александра, можно выразить в одном предложении: Александр брал пример с Екатерины, а не со своего отца. Действительно, с какой скоростью Павел изменил политический курс Екатерины, с такой же быстротой и Александр восстановил силу ее распоряжений и отменил действие многих указов Павла, которые раздражали общество, и, в конечном итоге привели к заговору.

В заключение хотелось бы отметить один интересный парадокс, который прослеживается в мемуарах современников: да, многим авторам не нравилась политика Павла Первого, не нравился он лично. Многие соглашались, что переворот был необходим, но согласиться на его осуществление были способны немногие. Цареубийство же (совершенно справедливо) воспринималось как общенациональная трагедия. Это лишний раз убеждает в том, что пока яблоко не созрело, оно само не упадет. Нужен человек, вроде Палена, который подойдет и сорвет его.