Быт и нравы русского дворянства 18 века

Переплетение «европеизма» и весьма архаических народных представлений придавало дворянской культуре черты своеобразия. Особенно тесно соприкасались эти две социальные сферы в женском поведении. Обрядовая традиция, связанная с церковными и календарными праздниками, практически была единой у крестьян и поместного дворянства.

Как правило, знакомства происходили весной, а браки осенью, хотя этот обычай не был жестким. Первого октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы, девушки молились Покрову о женихах. Дворянские свадьбы сохраняли определенную связь с этой традицией, однако переводили ее на язык европеизированных нравов. Осенью в Москву съезжались девушки, чей возраст приближался к заветному, и проводили там время до Троицы. Все это время, за исключением постов, шли балы. Обряд сватовства и свадьба образовывали длительное ритуальное действо, характер которого менялся в различные десятилетия. Сватовство состояло обычно в беседе с родителями. После полученного от них предварительного согласия в залу приглашалась невеста, у которой спрашивали, согласна ли она выйти замуж. Предварительное объяснение с девушкой считалось нарушением приличия. Однако практически, уже начиная с XVIII века, молодой человек предварительно беседовал с девушкой на балу или в каком-нибудь общественном собрании. Такая беседа считалась приличной и ни к чему еще не обязывала. Этим она отличалась от индивидуального посещения дома, в котором есть девушка на выданье. Частый приезд молодого человека в такой дом уже накладывал на него обязательства, так как «отпугивал» других женихов и, в случае внезапного прекращения приездов, давал повод для обидных для девушки предположений и догадок. Случаи сватовства (чаще всего, если инициатором их был знатный, богатый и немолодой жених) могли осуществляться и без согласия девушки, уступавшей приказу или уговорам родителей. Однако они были не очень часты и, как мы увидим дальше, оставляли у невесты возможность реализовать свой отказ в церкви. В случае если невеста отвергала брак на более раннем этапе или родители находили эту партию неподходящей, отказ делался в ритуальной форме: претендента благодарили за честь, но говорили, что дочь еще не думает о браке, слишком молода или же, например, намеревается поехать в Италию, чтобы совершенствоваться в пении. В случае согласия начинался ритуал подготовки к браку. Жених устраивал «мальчишник»: встречу с приятелями по холостой жизни и прощание с молодостью.

Сама свадьба также представляла собой сложное ритуальное действо. При этом дворянская свадьба в общей ритуальной схеме повторяла традиционную национальную структуру. Однако в ней проявлялась и социальная специфика, и мода. Помещичья свадьба отличалась от крестьянской не только богатством, но и заметной «европеизацией». Соединяя в себе черты народного обряда, церковных свадебных нормативов и специфически дворянского быта, она образовывала исключительно своеобразную смесь.

Крестьянская свадьба, протекала по утвержденному длительной традицией ритуалу. И поэтому создаваемое ею положение воспринималось как естественное. В после петровском дворянском быту можно было реализовать несколько вариантов поведения. Так, можно было -- и такой способ был достаточно распространенным, особенно среди «европеизированных» слоев -- прямо после свадьбы, по выходу из церкви, в коляске отправиться за границу. Другой вариант -- требующий меньших расходов и, следовательно, распространенный на менее высоком социальном уровне -- отъезд в деревню. Он не исключал ритуального праздника в городе, но можно было, особенно если свадьба была нерадостной, начинать путешествие непосредственно после выхода молодых из церкви. Принято было, чтобы молодые переезжали в новый дом или в ново нанятую квартиру. Дворянская свадьба интересующего нас периода строилась как смешение «русского» и «европейского» обычаев.

Одним из нововведений после петровской действительности был развод. Продиктованный новым положением женщины и тем, что после петровская реальность сохраняла за дворянской женщиной права юридической личности (в частности, право самостоятельной собственности), развод сделался в XVIII -- начале XIX века явлением значительно более частым, чем прежде; практически он принадлежал новой государственности. Это вступало в противоречие как с обычаями, так и с церковной традицией. Для развода в те годы требовалось решение консистории духовной канцелярии, утвержденное епархиальным архиереем; все дела этого рода решались только синодом. Брак мог быть расторгнут лишь при наличии строго оговоренных условий. Прелюбодеяние, доказанное свидетелями или собственным признанием, двоеженство, болезнь, делающая брак физически невозможным, безвестное отсутствие, ссылка и лишение прав состояния, покушение на жизнь супруга, монашество. Известны случаи, когда личное вмешательство царя или царицы решало бракоразводное дело в нарушение существующих законов.

Русское после петровское законодательство давало дворянской женщине определенный объем юридических прав. В результате характер женщины XVIII века в России отличался большой самостоятельностью. Редкая и скандальная форма развода часто заменялась практическим разводом: супруги разъезжались, мирно или немирно делили владения, после чего женщина получала свободу.

Домашняя жизнь дворянина XVIII века складывалась как сложное переплетение обычаев, утвержденных народной традицией, религиозных обрядов, философского вольнодумства, западничества, то поверхностного, то трагически влиявшего на разрыв с окружающей действительностью. Этот беспорядок, приобретавший характер идейного и бытового хаоса, имел и положительную сторону. В значительной мере здесь проявлялась молодость культуры, еще не исчерпавшей своих возможностей.

Искусство жизни

Искусство и действительность -- два противоположных полюса, границы пространства человеческой деятельности.

В пределах этого пространства и развертывается все разнообразие поступков человека. Хотя объективно искусство всегда тем или иным способом отражает явления жизни, переводя их на свой язык, сознательная установка автора и аудитории в этом вопросе может быть троякой. Во-первых, искусство и внехудожественная реальность рассматриваются как области, разница между которыми столь велика и принципиально непреодолима, что самое сопоставление их исключается.

Искусство становится моделью, которой жизнь подражает. Примеры того, как люди конца XVIII века строят свое личное поведение, бытовую речь, в конечном счете, свою жизненную судьбу по литературным и театральным образцам, весьма многочисленны. Следует отметить, что ощущение театральности как смены меры условности поведения было особенно присуще этому времени, с ее обыкновением совмещать в одном театральном представлении трагедию, комедию и балет, причем «один и тот же исполнитель декламировал в трагедии, острил в водевиле, пел в опере и позировал в пантомиме». Только при очень высокой культуре театра как особой знаковой системы могло возникнуть зрелище, пикантность которого была в превращении человека в знак самого себя.

Для бытового поведения русского дворянина конца XVIII века характерны и прикрепленность типа поведения к определенной «сценической площадке», и тяготение к «антракту» -- перерыву, во время которого театральность поведения понижается до минимума. Вообще для русского дворянства конца этого времени характерно резкое разграничение бытового и «театрального» поведения, одежды, речи и жеста. Бесспорно, что и в крестьянском, и в мещанском быту также существовало различие между праздничной и бытовой одеждой или поведением. Однако только в дворянской среде (особенно в столичной) это различие достигало такой степени, что требовало специального обучения. Французский язык, танцы, система «приличного жеста» настолько отличались от бытовых, что вызывали потребность в специальных учителях. В крестьянском быту могло быть несколько типов одежды или поведения (например, специальное поведение в церкви), но это приводило лишь к тому, что возникало несколько «своих», не требующих учителей и передаваемых простым подражанием, типов поведения. В дворянском же быту возникала сложная система обучения, в том числе и словесного, не ориентированного на простое подражание.

Процесс этот зашел столь далеко, что «естественное» и «искусственное» («свое» и «чужое») могли меняться местами, многие столичные дворяне вынуждены были обучаться русскому языку; как чужому. При этом возникала интересная картина: молодой дворянин, обучающийся своему родному языку как чужому, одновременно все же овладевал французским языком как письменным («правильным») и учился устному русскому языку, который продолжал считать «неправильным», «мужицким».

Дворянский быт конца XVIII века строился как набор альтернативных возможностей («жизнь в столице -- жизнь в поместье», «служба военная -- служба статская», и пр.), каждая из которых подразумевала определенный тип поведения. Один и тот же человек вел себя в Петербурге не так, как в Москве, в полку не так, как в поместье, в дамском обществе не так, как в мужском, на походе не так, как в казарме, а на балу иначе, чем «в час пирушки холостой». В крестьянском быту поведение менялось в зависимости от календаря и цикла сельскохозяйственных работ. В результате этого тип поведения в меньшей степени сохранял индивидуальность, традиция и коллективность играли в крестьянском поведении гораздо большую роль. Дворянский образ жизни подразумевал постоянную возможность выбора. Одновременно, если крестьянин практиковать «некрестьянское» поведение не имел физической возможности, то для дворянина «недворянское» поведение отсекалось нормами чести, обычая, государственной дисциплины и сословных привычек. Нерушимость этих норм была не автоматической, но в каждом отдельном случае представляла собой акт сознательного выбора и свободного проявления воли. Однако «дворянское поведение» как система не только допускало, но и предполагало определенные выпадения из нормы, которые в переводе на «язык сцены» равнозначны были антрактам в спектаклях. Система воспитания и быта вносила в дворянскую жизнь целый пласт поведения, настолько скованного «приличиями» и системой «театрализованного» жеста, что порождала противоположное стремление -- порыв к свободе, к отказу от условных ограничений.

В результате возникала потребность в своеобразных отдушинах -- прорывы в мир цыган, влечение к людям искусства и т. д., вплоть до узаконенных форм выхода за границы «приличия»: загул и пьянство как «истинно гусарское» поведение, доступные любовные приключения и, вообще, тяготение к «грязному» в быту. При этом, чем строже организован быт, тем привлекательнее самые крайние формы бытового бунта. Солдатская скованность компенсировалась диким разгулом. Интересным показателем театрализованности повседневной жизни является то, что широко распространенные в дворянском быту начала века любительские спектакли и домашние театры, как и приобщение к профессиональному театру, воспринимались как уход из мира условно неискренней жизни «света» в мир подлинных чувств и непосредственности. Театр конца XVШ века одной из существенных имел характер «естественного человека». Он мог облекаться в образ добродетельного дикаря, юноши -- жертвы социальных или религиозных предрассудков, девушки, чьи естественные чувства любви и свободы подвергаются насилию со стороны предрассудков и деспотизма.

Конечно, не только театр оказывал мощное воздействие на проникновение искусства в жизнь интересующей нас эпохи: не меньшую роль здесь сыграли скульптура и -- в особенности поэзия. Необходимо обратить внимание еще на одну сторону вопроса: бытовое течение жизни и литературное ее отражение дают личности разную меру свободы самовыявления. Движимая законами обычая, бытовая жизнь заурядного русского дворянина XVIII век была «бессюжетна». Театральная жизнь представляла собой цепь событий. Человек театра не был пассивным участником безлико текущего хода времени: освобожденный от бытовой жизни, он вел бытие исторического лица -- сам выбирал свой тип поведения, активно воздействовал на окружающий его мир, погибал или добивался успеха.

Определенную театрализацию частной жизни можно усмотреть и в XVIII веке, однако здесь перед нами будет явление принципиально иного порядка, например -- воздействие народного ярмарочного балагана. Показательно, однако, что театрализация такого типа не имеет тяготения делить бытовое действо. Окружающая человека жизнь воспринималась как бы с двух точек зрения: театральной и реально бытовой. То, что оценивалось как высокое, значимое, «правильное», имеющее историческое значение, переводилось на язык театра, который мощно вторгался в каждодневную жизнь. Все же «неважное», бытовое, остававшееся за пределами театрализации, как бы не замечалось

Есть эпохи -- как правило, они связаны с «молодостью» тех или иных культур, -- когда искусство не противостоит жизни, а как бы становится ее частью. Люди осознают себя сквозь призму живописи, поэзии или театра, кино или цирка и одновременно видят в этих искусствах наиболее полное, как в фокусе, выражение самой реальности. В эти эпохи активность искусства особенно велика. Между толстовским убеждением в том, что искусство есть отражение жизни и ценится в первую очередь правдивостью, и толстовским же отрицанием искусства -- органическая связь.

XVIII -- начало XIX века -- эпоха, пронизанная молодостью. Ей присуща и молодая непосредственность, и молодая прямолинейность, и молодая энергия. В подобные эпохи искусство и жизнь сливаются воедино, не разрушая непосредственности чувств и искренности мысли. Только представляя себе человека той поры, мы можем понять это искусство, и, одновременно, только в зеркалах искусства мы находим подлинное лицо человека той поры.

Заключение

Во многих явлениях жизни XVIII в. резко обнаруживается западное влияние. Чтобы понять эти явления, надобно уяснить себе отношение к западной культуре, указываемое нам историей. Западная культура для нас вовсе не предмет выбора: она навязывается нам с силой физической необходимости. Это не свет, от которого можно укрыться, -- это воздух, которым мы дышим, сами того не замечая.

С конца первой половины XVIII в.. стало обнаруживаться влияние складывавшейся светской жизни на западно-европейскую школу: заметно было, что в ней удавались только те части общеобразовательной программы, которые были нужны для этой жизни и на которые был усиленный спрос в светском обществе. То были иностранные языки, особенно французский, танцы, светские приличия, вкус к художествам; все это составляло первую часть прививавшегося в русском обществе эстетического воспитания, направленную к украшению общежития. Столь одностороннее направление образование получило потому, что движущей пружиной, как воспитания, так и общежития было стремление к развлечению, которое наполняло бы досуг. При содействии такого воспитания сложился к половине XVIII в. своеобразный тип светского общежития, первый, который можно назвать русско-европейским.

Этот склад оставался господствующим до конца века: новые интересы, вошедшие в его состав во второй половине столетия, не изменили его характера, а только усложнили его сценарий, ввели в него новые роли. Светскую жизнь того времени надобно ценить по господствовавшим в ней правилам и интересам. Правила указывались интересами, а интересы или вкусы подсказывались общей жаждой развлечений. Внешняя обстановка, развитие роскоши, комфорт материальный, а потом и духовный, точнее эстетический, доставлявший средства веселого настроения, - вот в чем замечался постоянный успех и над чем настойчиво работало образованное русское общество ХVIII в. В числе увеселений видное место рядом с балами занимали театральные зрелища. Тогда театр впервые стал серьезным интересом для русского образованного общества и ему приписывали не только увеселительное, но и образовательное значение. На сцене господствует репертуар либо комический, либо трагический; но в обоих случаях неумеренное владычество театральной сцены служит признаком либо пустоты зрителя, либо пустоты жизни. Сцена оживляется, когда мертвеет жизнь, и наоборот.

С такими чертами является перед нами русское светское общество в тот момент своего развития, когда оно стало пользоваться средствами западноевропейской образованности для украшения общежития. Это было общество французского языка и легкого романа. Русский модный свет этого времени с его балетами, песенками и романами, с его беззаботным пренебрежением к непонятной для него окружающей действительности производит впечатление веселого, случайно собравшегося общества на корабле, без почвы, между небом и землей, веселившегося так, как будто на него никто не смотрит в окна снаружи. Основными чертами этого света, осаждавшимися от бомондного водоворота, были: салонная выправка манер, жажда эстетических развлечений и признаки зарождавшейся сентиментальной слабонервной впечатлительности.

Было, однако, важное неудобство в этом французском влиянии, проводимом воспитателями-французами и проникавшем другими путями в русское общество: с детства, пропитываясь пристрастием ко всему французскому, питомцы отчуждались от своего отечества, забывали свой язык и историю своего народа, вместо природного отечества Франция становилась родиной их сердца и воображения, как выразился один из этих наблюдателей; в ней они видели родину вкуса, учтивости, искусств, тонких удовольствий и любезных людей; убежище разума и свободы. У людей, так воспитанных, какие могли уцелеть нравственные связи с их настоящим отечеством? Иноземное влияние, доведенное до таких пределов, было последним моментом в ходе того процесса, который совершался в умственной и нравственной жизни русского дворянского общества XVIII в.

Список использованной литературы

Лотман Ю.М. «Беседы о Русской культуре» Санкт-Петербург 1994

Краснобаев Б.И. «Очерки истории русской культуры XVIII века» Москва 1987

Рыбаков Б.А. «Очерки русской культуры XVIII века» Москва 1985