Так, ответственность за катастрофические последствия ускоренной коллективизации, хотя они в то время и не были признаны, открыто, Сталин в статье «Головокружение от успехов» (1930 г.) возложил на исполнителей на местах. Вина за трудности «сверхиндустриализации» была возложена на «вредителей».

В число классовых противников или их пособников были включены как уголовные элементы, так и лодыри, тунеядцы, к ним же были приравнены целые звенья партии, которые «перестали представлять отряды боевых революционеров-большевиков». Уже в 1932-1933 гг. было арестовано от 1,5 млн. до 2 млн. человек. Убийство Кирова в 1934 г. было использовано для расширения масштабов репрессий, в 1935 г. из крупных городов началось выселение «классово чуждых элементов». Не менее 2 млн. членов семей бывших дворян, купцов, капиталистов, чиновников были перемещены в отдаленные районы.

В качестве предлога для усиления «бдительности» была использована антифашистская война в Испании, в которой СССР принял активное участие.

Усиленно нагнеталась атмосфера военной опасности. В этих условиях с известной осторожностью были развернуты судебные процессы над людьми, ранее связанными с Троцким и Зиновьевым, имена которых в стране не были популярными. Обвинив троцкистско-зиновьевскую оппозицию в агентурной деятельности против советского государства, организаторы процессов стали изображать сторонников любой оппозиции шпионами и наемниками империализма. Волна террора захлестнула и партию, и государственные органы, и самые широкие слои населения. В годы террора 1937-1938 гг. пострадали от 5 до 7 млн. человек, из них около 1 млн. были расстреляны, остальные отправлены в лагеря, где большинство погибли.

Около 1 млн. арестованных составляли члены ВКП(б), а также зарубежных компартий.

Так же, как и в период насильственной коллективизации, Сталин возложил в конце концов ответственность за репрессии на рядовых исполнителей. В постановлении январского (1938 г.) Пленума ЦК ВКП(б) были осуждены «огульные репрессии», проводящиеся «отдельными карьеристами-коммунистами», стремящимися «отличиться и выдвинуться на исключениях», перестраховаться на репрессиях.

Однако вместо, казалось бы, логичного вывода о необходимости прекращения террора Пленум вновь призвал к разоблачению «искусно замаскированного врага, старающегося сохраниться в рядах партии, стремящегося путем проведения мер репрессий перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах».

Этот призыв был использован для проведения последней массовой чистки - в самих карательных органах, влияние которых в период репрессий настолько возросло, что они стали превращаться в новый центр власти, угрожавший диктатуре партийных функционеров. С разгромом НКВД тоталитарная система стала абсолютной. Экономика полностью оказалась под контролем государства, само оно всецело управлялось и направлялось партийной номенклатурой, властвовавшей от имени и именем Сталина.

Поистине тотальный характер приобрела система идеологического контроля жизни общества. Во избежание недоразумений, марксизм был лишен всякого научного содержания, под видом «научной теории» несколько поколений людей сознательно и целеустремленно воспитывались в духе классовой нетерпимости, подозрительности по отношению к любой оригинальной мысли.

Тоталитарные общества: сравнительный анализ

Тоталитарные режимы -германского нацизма и сталинского псевдокоммунизма - пришли к власти разными путями и на различных этапах развития соответствующих стран. Тем не менее, в их механизмах и структуре можно обнаружить явное сходство. Идеологическое обоснование тоталитарных диктатур также было различным, хотя и здесь присутствуют некоторые общие черты. Прежде всего, во всех случаях речь шла о стремлении государственной власти как можно более полно поглотить общество и контролировать жизнь людей.

В каждом из рассматриваемых режимов выстраивалась жесткая властная вертикаль диктатуры, не допускавшей ни форм представительной демократии, ни тем более общественного самоуправления. Во главе «пирамиды» стоял обожествляемый вождь-диктатор, опиравшийся на жесткую иерархию партии-государства, все решения принимались деспотическим, командным путем, часто даже без соблюдения каких-либо формальных норм. Все сферы общественной жизни были структурированы в

виде массовых корпоративных организаций (профсоюзных, молодежных, женских, социальных, культурных и т.д.). Механизмы партии-государства поглощали и строжайше контролировали каналы информации, сферу образования, культуры, науки, агитации и пропаганды. Всякое инакомыслие и горизонтальные общественные связи пресекались средствами террора, который кроме обычного метода запугивания становился также способом насаждения массовой истерии или мобилизации «даровой» рабочей силы.

«Правила игры» в условиях демократии предполагают, что каждый человек обладает определенными, неотчуждаемыми правами и возможностями (правда, не всегда равными), принадлежащими ему по праву рождения, которыми он может по своему усмотрению пользоваться или не пользоваться. Государство же лишь регламентирует нормы использования прав, создает, по возможности, дополнительные гарантии их реальности.

Тоталитарный режим строит отношения человека и государства на иной основе. Он требует беспрекословного повиновения, принятия утвержденных им норм поведения и идейных воззрений, вторгается и в сферу личной жизни; права даруются государством и им же могут быть отчуждены. Взамен предлагается стабильно обеспеченное (хотя бы на минимальном уровне) существование и определенная система положительных стимулов, важнейшим из которых выступает возможность продвижения по ступеням тоталитарной иерархии, что связано с обретением дополнительных прав и доступа к материальным благам. При этом свобода выбора для индивида, в том числе и свобода, отказаться от использования предложенных ему льгот, практически отсутствует, ибо рассматривается как вызов режиму.

Тоталитаризм шел на смену демократии в тех случаях, когда люди разочаровывались в демократических «правилах игры», в условиях разрухи, кризиса предпочитая личной свободе опеку власти. При этом менялись и понятия справедливости: все более оправданным начинало казаться уравнительное распределение. Добровольно становясь рядовым организованного по армейскому принципу общества, гражданин ожидал, что при безупречном выполнении обязанностей, вытекающих из принятых идеологических догматов, он будет автоматически поощряться, продвигаться по служебной лестнице.

В утвердившемся тоталитарном обществе, строго говоря, нет стабильного господствующего класса, нет социального разделения. Есть лишь профессиональные группы, разделение функций. Чиновники и функционеры тоталитарной партии, конечно, имеют больше власти и привилегий, чем те, кто находится на нижних этажах пирамиды. Тем не менее, их право распоряжаться собственностью не является ни пожизненным, ни наследственным.

В тоталитарной системе не может быть разделения властей; если же оно сохраняется, то лишь как рудимент, поскольку на всех уровнях и во всех своих ипостасях власть едина: это одна и та же партия, возглавляемая одним вождем.

Все искусство политики сводится к технологии осуществления власти и проведения бюрократический интриги. На всех этажах пирамиды и между ними (чем ближе к вершине, тем острее) идет борьба за власть, которая используется вождем (вождями) как средство обеспечения жизнеспособности тоталитарного механизма. Периодически перетряхивая кадры, обеспечивая продвижение «добропорядочных» граждан наверх, они ограничивают возможности коррупции, обогащения бюрократии, создавая в то же время дополнительные стимулы «лояльного» поведения для тех, кто находится на нижних этажах власти.

Завершенный тоталитаризм создает «бесклассовое общество»: это общество-государство, иерархическая пирамида, основу которой составляют рядовые граждане, чья жизнь регламентируется устанавливаемыми свыше нормами.

Эксплуатация сохраняется лишь в том смысле, что созданный работником прибавочный продукт присваивается государством (непосредственно или в форме изъятия излишков прибыли у предпринимателей) и направляется на реализацию проектов, осуществляемых, естественно, в высших интересах нации (общества): перевооружение, создание индустриальных гигантов, строительство дорог, мелиорацию и т.д., что не всегда экономически эффективно и необходимо, но, как правило, не вызывает возражений у законопослушных граждан. Связь с экономическими интересами здесь одна: чем больше гигантских проектов, тем больше требуется чиновников, контролирующих их выполнение, тем больше раздувается привилегированная прослойка населения.

С точки зрения социально-экономических особенностей, положения и роли индивида в обществе, существенной разницы между СССР, Германией и Италией не наблюдалось. Другой вопрос, что в СССР строительство тоталитарного общества фактически завершилось, в то время как в Германии и Италии этот процесс прервало их поражение в войне. Здесь не была до конца стерта (хотя и стала символической) грань между собственником и управляющим, не вся собственность успела стать государственной. В СССР с самого начала проводился курс на достижение социальной однородности общества, переход всей собственности в руки тоталитарного общества-государства. С ликвидацией самого многочисленного класса собственников - крестьянства - однородность общества стала почти полной.

Одинаковым во всех трех странах было и обращение с инакомыслящими.

Особенность тоталитарной системы состоит в том, что люди, которые в силу своего происхождения, образования, взглядов отвергали тоталитарную идеологию и нормы поведения или же по каким-то признакам воспринимались как «враги», ставились как бы вне закона и вне тоталитарного общества. Они могли подвергнуться физическому уничтожению, оказаться в положении рабов, обреченных заниматься принудительным трудом. Иначе говоря, тоталитарное общество включало в себя не все население стран, где оно утвердилось.

Кто конкретно, кроме инакомыслящих, обрекался на положение парий, определялось идеологией. Если между тоталитарными обществами XX в. и существовали различия, то они вытекали из особенностей идеологий, с помощью которых оправдывалась их легитимность. Тоталитарные идеологии должны обосновывать единство управляемых и управляющих, однако из этого не вытекает их тождества. Так, идеологическая формула гитлеризма (одна избранная нация - одна партия - один фюрер) и сталинизма (один передовой класс - одна партия - один вождь) имеют внешнее сходство; в то же время из этих формул следуют разные выводы и приемы их обоснования неодинаковы.

Главное, по-разному понимался «образ врага» - неотъемлемая принадлежность любой тоталитарной идеологии, что имело уже значительное влияние на конкретную политику. Для фашизма «врагом» внутри Германии были, по определению, национальные (неарийские) меньшинства, а также те немцы, которые «плохо служили» национальной идее в нацистской упаковке. Вовне - опять таки по определению - все нации, которые отвергали претензии тоталитарного режима Гитлера на то, чтобы от имени «высшей», арийской, расы руководить миром.

Главный враг, таким образом, оказывался не внутри, а вне страны, идеология обосновывала и требовала проведения активной экспансионистской, захватнической политики, что вполне закономерно: нацизм и возник как движение реванша за поражение Германии в первой мировой войне.

Идеология советского тоталитаризма была более сложной и изощренной, допускала определенную гибкость в истолковании своих постулатов. В принципе идеология сталинизма предполагала, что потенциальными врагами могут быть все, кто не принадлежит к «передовому классу». Поскольку в России пролетариат не составлял большинства населения, объективно основной «враг» оказывался внутри страны. Правда, позднее было допущено, что могут быть и «враждебные народы» (к ним были причислены немцы Поволжья, крымские татары, чеченцы и другие).

В развитии идеологии советского тоталитаризма был период, когда она могла стать инструментом оправдания безудержной внешней экспансии. Формула о том, что Советский Союз есть «отечество мирового пролетариата», подразумевала претензию на то, что правящая в СССР партия выражает интересы трудящихся не только своей страны, но и других государств. В свое время, в 20-е гг., высказывалось немало идей о возможности возникновения Всемирной Советской республики. Однако и опыт советско-польской войны 1920 г. и неудача революций в странах Европы и Азии в 20-е гг. наглядно показали, что попытки «освобождения» пролетариев других стран слишком опасны для самого советского режима.

Тоталитарные режимы стремились к полному растворению отдельной человеческой личности в контролируемом и структурированном «целом» - государстве, партии или (в фашистско-нацистском варианте) нации, отрицали самоценность человеческой свободы. Как фашизм, так и сталинизм исходили из того, что существуют свободы «подлинные», «существенные» и свободы «бесполезные, вредные» или мнимые. В фашистской идеологии к первым относились возможность беспрепятственной борьбы за существование, агрессия и частная экономическая инициатива, при сталинском режиме - право пользования социальными гарантиями, предоставляемыми государством. Напротив, индивидуальные свободы и права человека отвергались как продукт либерального вырождения (в теориях фашистов) или - вслед за Лениным - как фальшивый «буржуазный предрассудок» (при сталинизме). В то же самое время, тоталитарные режимы стремились опереться на стимулируемую ими самими активность масс, на дирижируемое сверху массовое движение. Эту своеобразную «обратную связь» между режимом и массами, придающую тоталитарным структурам особую прочность, не случайно считают одной из основных отличительных черт тоталитаризма. При посредстве разветвленной сети корпоративных, воспитательных, социальных учреждений, массовых собраний, торжеств и шествий государства стремились преобразовать самую сущность человека, дисциплинировать его, захватить и полностью контролировать его дух, сердце, волю и разум, формировать его сознание, характер, воздействовать на его желания и поведение. Унифицированные пресса, радио, кино, спорт, искусство целиком ставились на службу официальной пропаганды, призванной «поднимать» и мобилизовывать массы на решение очередной задачи, определенной «наверху». Такая массовая активность в заранее установленных и жестко контролируемых режимом рамках была не только орудием контроля и господства, но и мощным средством мобилизации. Фактически она направлялась, в первую очередь, на решение военных и военно-индустриальных задач. Империалистические державы Германия и Италия использовали массовую экзальтацию для перестройки экономической и общественной жизни с целью подготовки к широкой экспансии вовне. В СССР за счет ее пытались осуществить форсированную индустриализацию и наращивание производства.

В итоге, хотя и сталинский и гитлеровский режимы сходились в методах - обещать людям многое, требовать от них сверхусилий и жертвенности ради высших целей, они разошлись в содержании. Германский тоталитаризм сделал ставку исключительно на подготовку к войне, на обеспечение благополучия немцам за счет покорения других народов. Сталинский тоталитаризм сделал ставку на построение общества «светлого будущего» на национальной почве, за счет преобразований внутри страны.

Итоги. Закат тоталитаризма

XX век породил не только тоталитаризм, но и миф о прочности, жизнеспособности и эффективности тоталитарных режимов. Этот миф возник, как это ни парадоксально, в итоге поражения фашизма во второй мировой войне. То, что Германия смогла за короткий срок создать сильнейшую в Европе армию, захватить почти весь этот континент; то, что она вместе с союзниками несколько лет противостояла антифашистской коалиции, обладавшей намного большими ресурсами, и была сломлена лишь после полнейшего военного поражения - все это создало преувеличенные представления о возможностях тоталитарных режимов. Этому же мифу способствовала ускоренная индустриализация СССР, проявленная им способность обеспечить военный паритет со странами НАТО, обладавшими намного большим экономическим потенциалом.

Бесспорно, тоталитарные общества имеют, с точки зрения, если так можно сказать, своей исторической эффективности определенные сильные стороны. Эти общества в мирных условиях живут по законам военного времени, что позволяет им в короткие сроки концентрировать ресурсы на осуществлении крупномасштабных проектов, выигрывая то время, которое при демократии требуется на убеждение общественного мнения, проведение соответствующих решений через механизмы власти. Далее, тоталитарное общество на протяжении того времени, когда оно развивается по восходящей линии, демонстрирует практически недостижимое в условиях демократии единство управляемых и управляющих (правда, нельзя забывать, что часть населения стран, где установились тоталитарные режимы, оказывается вне созданного ими общества).

Через непродолжительное время, однако, факторы силы тоталитаризма становятся источниками его слабости и заката.

Прежде всего, централизованное распределение ресурсов и определение экономических приоритетов, когда решения принимаются единовластным лидером или верхушкой элиты под влиянием идейно-политических соображений, субъективных расчетов, создают опасность принятия ошибочных решений, которые дорого обходятся обществу. Так, некоторые немецкие историки полагают, что одним из факторов поражения Германии во второй мировой войне было принятое Гитлером под влиянием разгрома Франции и в ожидании легкой и быстрой победы над СССР решение о свертывании военного производства в тех отраслях, которые обслуживали сухопутную армию. Еще больше примеров волевых решений, нанесших ущерб обществу, можно найти в послевоенной истории СССР и стран Восточной Европы. Достаточно вспомнить волюнтаристские решения по сельскому хозяйству СССР, принятые по инициативе М.С. Хрущева, или же антиалкогольную кампанию середины 80-х гг., нарушившую стабильность денежного обращения в стране и спровоцировавшую резкий рост дефицита продуктов первой необходимости. Далее, если даже исключить фактор ошибок, практикуемая тоталитарным государством система централизованного планирования производства и нормированного распределения ресурсов и продукции, как показал опыт, оказывается менее эффективной, чем формирующийся в условиях рыночной экономики баланс между спросом и предложением, ценами и покупательной способностью населения.

Низкая эффективность централизации экономики обусловлена в первую очередь бюрократизацией аппарата управления, который, как правило, слишком медленно реагирует на изменение потребностей производства, спроса и трудновосприимчив к технологическим новациям, внедрение которых требует коррекции и пересмотра сверстанных планов. Централизация не исключает межведомственной разобщенности, борьбы между ведомствами за распределение ресурсов, исход которой определяется обычно не экономической целесообразностью, а зависит от развития бюрократической интриги.

Фактор заинтересованности в сохранении тоталитарной системы присутствовал не только у номенклатурных работников, но и у тех «рядовых» тоталитарного общества, которых устраивало обезличивающее централизованное распределение ресурсов и доходов. Поскольку практически невозможно контролировать меру трудового вклада отдельных работников, такая система тяготела к уравнительности, выгодной для тех, кто отнюдь не стремился работать эффективней, с полной отдачей, был готов довольствоваться относительно скромным, но гарантированным заработком. Преобладание подобного типа распределения подрывало эффективность экономики.

Уравнительность еще может быть приемлемой при массовом, конвейерном индустриальном производстве. Однако при переходе к постиндустриальным технологиям, связанным больше с интеллектуальной трудовой деятельностью, уравнительность становится помехой повышения ее производительности, убивает стимулы к труду. Попытки заменить материальные стимулы духовными, внеэкономическими на какой-то срок могут быть эффективными (всплеск патриотических чувств в условиях военного времени, внушенная убежденность «пяти лет упорного труда ради столетий счастливой жизни»). Но со временем неизбежное разочарование, усталость, осознание недостижимости поставленных целей начинают заявлять о себе. Это ведет к застою в экономике.

Стремление тоталитарных режимов к установлению всеобъемлющего контроля над всеми сферами жизни общества выступало преградой реализации потребности экономики к интернационализации, тормозом ее развития. С точки зрения логики функционирования тоталитарной системы, все, что не контролируется государством-обществом, является потенциально враждебным. Интернационализация хозяйственной жизни народов порождает между ними отношения взаимозависимости, которые в тоталитарных государствах понимались как зависимость. Для такого понимания были определенные основания. Перемещение потоков товаров, капиталов, технологий, рабочей силы между государствами подчиняется законам рыночной конкуренции, зависит от политики ведущих корпораций, крупнейших государств, международных организаций. Чем больше национальная экономика интегрирована в мировой рынок, тем больше влияют на нее конъюнктурные перепады цен, изменения курсов валют, номенклатуры и ассортимента выпускаемой продукции. Для рыночной экономики государства демократического капитализма эти перепады, как правило, малосущественны, ибо подобные явления для нее органичны. Для тоталитарного государства, более или менее централизованно планирующего экономику, мировой рынок - источник дестабилизации, постоянная угроза. Кроме того, при свободном обмене товарами, капиталами неизбежно развивается и обмен идеями, выходящими за рамки технической информации, что ставит под удар идейную монолитность тоталитарного общества.

Не случайно все без исключения тоталитарные государства искали средства не столько обеспечить себе достойное место в системе международного разделения труда, сколько оградить себя от мирового рынка. Инструментом служила государственная монополия внешней торговли, политика опоры на собственные силы. И Германия, и СССР пытались заменить мировой рынок его суррогатом - созданием собственной системы международного разделения труда, построенной не на рыночных принципах.

Германия пыталась сформировать такую систему за счет завоеваний, путем создания цепи вассальных государств, которые служили источником дешевой рабочей силы, зоной реквизиций. Промышленность покоренных и союзных стран была включена в систему управления экономикой рейха, выполняла ее заказы.

Такой метод решения проблемы мирового рынка оказался малопродуктивным.

Страны, остававшиеся демократическими, не могли беспредельно терпеть расширение зоны завоеваний Германии, ее союзников и сателлитов. В самой этой зоне возникали очаги сопротивления оккупации. Фашизм на завоеванных территориях пытался воспроизвести аналогичные фашистской тоталитарные структуры организации общества, насадить местные, нацистские партии.

Эксперимент с экспортом тоталитаризма оказался малоудачным: в глазах большинства населения местные «фюреры» выглядели предателями, удерживающими свою власть посредством поддержки оккупантов. Сказывалось и то, что покоренные народы - даже если им сохраняли формальную независимость - не имели шансов быть признанными равными в правах с «арийцами», а их государственность являлась в большой мере условной.

Несколько иначе решал проблему международного разделения труда Советский Союз. Обширность территории, богатство природных ресурсов позволили, с одной стороны, достаточно долго питать иллюзию, что можно обойтись и без сотрудничества с другими странами. С другой стороны, доступ к продукции мирового рынка Советский Союз получил благодаря продаже в конце 20-х - начале 30-х гг. зерна (которого не хватало внутри страны). Индустриальная база в годы первых пятилеток создавалась во многом за счет импорта готовых станков и оборудования, доля СССР в мировом их импорте в 1931-1932 гг. достигала от Ѕ до 1/3. Казалось бы, все очень просто: закупается передовая техника, соединяется с преимуществами освобожденного от эксплуатации труда и вполне реальным становится выполнение задачи - «догнать и перегнать» Запад, которую Сталин сформулировал в 1928 г. Эта цель, как известно, не была достигнута.

Одной из причин этого было и то, что закупка техники не ведет автоматически к ее освоению, к выходу на передовой технологический уровень. Для достижения этого уровня необходимы технически грамотные, высококвалифицированные кадры, способные обеспечить эффективное использование новой техники; подготовка таких кадров требовала времени, не одного и не двух лет, на протяжении которого техника использовалась не с полной отдачей. Кроме того, закупка оборудования не создавала стимула для развития собственной базы разработки новой технологии, в результате консервировался тот технологический уровень, на котором находились импортируемые средства производства. Чтобы обеспечить постоянный и стабильный рост производительных сил, обновление оборудования собственными силами, надо было создать инфраструктуру, (прежде всего - научную базу), аналогичную той, с помощью которой Запад обеспечивал постоянное обновление технологии. Отчасти назревавший кризис удалось оттянуть за счет оборудования, вывезенного из Германии в счет репараций, но это помогло лишь на время.

Была предпринята и попытка создать собственную систему международного разделения труда, когда в ряде стран Европы и Азии, не без поддержки СССР, к власти на волне национально-освободительной, антифашистской борьбы пришли тоталитарные партии, созданные по образу и подобию ВКП(б) и обещавшие за короткий срок построить общества социальной справедливости и изобилия. В 1949 г. был образован Совет Экономической Взаимопомощи, однако эффективность его деятельности оказалась низкой.

Первоначально каждая из стран Восточной Европы взяла курс на повторение советского опыта, т.е. на строительство самодостаточной, замкнутой от внешнего мира экономики, развитие всего комплекса отраслей индустрии. При ограниченности территории, ресурсов, населения эта политика была изначально экономически проигрышной.

Крах «социалистической интеграции» объясняется многими причинами. Руководство самой крупной из союзных СССР стран - Китая, где сложилась собственная тоталитарная структура с культом «великого кормчего» - Мао Цзэдуна, с середины 50-х гг. стало рассматривать внешние связи, в том числе с СССР как потенциальный источник угрозы абсолютности своей власти. Отказ Югославии, где сформировалась аналогичная структура власти, от безоговорочного следования линии КПСС, исключил и эту страну из системы разделения труда, создаваемой СССР. Исторический опыт показал, что в содружестве тоталитарных государств равноправных отношений быть не может, связи строятся по феодальному принципу - сюзерена и вассалов, причем последние обязаны подчеркивать добровольность следования в фарватере курса «старшего брата», за попытки проявления самостоятельности рано или поздно следовало наказание, а иногда и разрыв.

Утрата доверия к тоталитарной идеологии объективно подрывала основы тоталитарного общества даже в большей степени, чем его экономическая неэффективность. Конечно, тоталитаризм может существовать по инерции, благодаря репрессиям и после того, как он лишится идеологической базы. Но в этом случае он утрачивает свои характеристики, власть теряет способность контролировать все и вся, ибо эта способность опосредована наличием в обществе широкой массы людей, добровольно подчиняющихся навязанным обществу правилам поведения, нередко доносящих на тех, кто эти нормы нарушает, компенсирующих трудовым энтузиазмом дефекты централизованного управления.

Тоталитаризм должен постоянно демонстрировать гражданам свои успехи, доказывающие реалистичность провозглашаемых целей, мудрость руководства и лидера или находить убедительные для большинства населения аргументы, объясняющие, почему данные авансы не реализованы.

Оптимальное объяснение - «происки врагов» (внешних или внутренних), при этом наличие действительных противников, как показал опыт стран фашистского блока, может укрепить внутренние основы режимов. В ход также широко идут приемы, в гротескной форме описанные Оруэллом, фальсифицируется история, а все, что было до установления тоталитарного режима, вписывается как нечто ужасное.

Устанавливаются фильтры, отсекающие информацию, способную поколебать веру в мудрость и непогрешимость руководства, посеять мысль, что другие порядки могут дать больше для удовлетворения потребностей людей. Идеологии подчиняется не только наука, но и политика. Так, руководство КПСС, утверждавшее, что в СССР реализованы вековые мечты человечества, должно было демонстрировать «всепобеждающую силу» идей марксизма-ленинизма, даже если это дорого обходилось обществу. Оказывалась материальная и военная поддержка всем режимам, декларирующим готовность руководствоваться идеями марксизма-ленинизма, создавалось завышенное представление о силе и влиянии коммунистических и рабочих партий в странах Запада, которые на самом деле после начала «холодной войны» теряли одну позицию за другой.

Выявление экономической неэффективности и эрозии идеологических основ тоталитарного общества, если оно не потерпело поражения в войне, может быть длительным процессом. Его особенности и динамика, так же как и становление тоталитаризма, определяются национальной спецификой, особенностями идеологии, политики, проводящейся правящими кругами. Очень многое в тоталитарных структурах власти зависит от лидера, а соответственно от обстоятельств и условий его смены.

Тоталитарные режимы в Италии и Германии рухнули, потерпев поражение в ими же развязанной войне. Такая же участь постигла союзные им режимы в Венгрии и Румынии, где, однако, после войны утвердился тоталитаризм советского типа.

Гораздо более сложным выглядит путь к демократии большинства стран Восточной Европы.

Тоталитарные (коммунистические) политические партии в этом регионе на какое-то время сумели обеспечить себе массовую поддержку в борьбе против фашизма, в которой они выступали партнерами сил, сражавшихся за демократию. Придя к власти на волне подъема антифашистских, народно-демократических революций и при поддержке (прямой и косвенной) со стороны СССР, они начали строить тоталитарное общество по образу и подобию сталинского социализма. Их социальная и политическая практика очень скоро вступила в противоречие с интересами и стремлениями людей, тяготеющими к демократии. Однако попытки преодолеть навязывавшийся «сверху» тоталитаризм, будь то под лозунгом реставрации довоенных порядков (Венгрия, 1956 г.) или же под флагом обновления и совершенствования социализма (Чехословакия, 1968 г.), подавлялись военной силой СССР. Руководство КПСС, исходя из логики «холодной войны», противостояния «двух лагерей», не могло допустить даже и мысли, что народы отвергают построенную по советскому образцу модель общественной организации, которая должна была быть самой передовой.

В итоге в Восточной Европе к концу 1980-х гг. возникла парадоксальная ситуация. Внешний фасад режимов, официальная риторика, преобладавшая в обществе, оставались прежними. В то же время всерьез ее мало кто воспринимал.