Александр I

Широко распространилась легенда о коварном образе действия австрийцев; даже Елизавета Алексеевна, почерпавшая свои сведения из первоисточника, в письмах к матери уверяет последнюю, что причина неудачи австрийцы, не находит слов для их порицания (lache, traitre, bete), уверяет даже, что австрийцы не только заставили голодать русскую армию, но и обратили оружие свое против русских! В том же духе говорил в Берлине князь Долгоруков. Кроме Австрии, в глазах А. виноваты были и русские генералы, особенно Кутузов, и члены неофициального комитета: они ввели государя в заблуждение относительно сил Наполеона. Кружок неофициального комитета распался. Внимание А. всецело сосредоточилось на внешней политике. Внешнюю политику он взял непосредственно в свои руки; при главных дворах Европы стали время от времени являться особые посланцы его с важными, секретными поручениями; министр иностранных дел не всегда был вполне осведомлен об истинных намерениях Государя. А. решился продолжать войну с Наполеоном, на этот раз -- в союзе с Пруссией. Напрасно князь Чарторыйский энергично восставал против такого образа действий, предсказывал гибель России от союза с Пруссией, указывал на необходимость для России приобретения устьев Немана и Вислы, т. е. как раз то, что впоследствии и Наполеон предложил А. Все эти советы не убедили А., и князю Чарторыйскому осталось только покинуть пост министра иностранных дел. В следующем 1807 году оставил пост министра внутренних дел и Кочубей, а Новосильцев вынужден был уехать от гнева государя в Вену. И А., и армия его, и общество русское были уверены, что Аустерлицкий бой -- досадное недоразумение, требующее мщения. Подчиняя внутреннюю политику внешней, А. стал прибегать к приемам, которых до тех пор избегал: желая возбудить народное чувство против Наполеона, он повелел Синоду составить объявление, в котором Наполеон обвинялся в восстановлении иудейского синедриона, в ниспровержении церкви Христовой и даже в провозглашении себя Мессией; русский народ призывался доказать Наполеону, что он -- тварь, совестью сожженная и достойная презрения. Объявление это читалось по воскресным дням в церквах; оно напоминает манифесты Елизаветы и Екатерины. 13 января 1807 года был образован комитет, заменявший собою в сущности тайную канцелярию, закрытую в 1801 году. Неудачи привели Россию к Тильзитскому миру: А. стал союзником Наполеона, принял от него Белостокскую область из бывших владений Пруссии, обязался присоединиться к континентальной системе; два новые союзника обязались действовать сообща; Наполеон указал А. на необходимость для России достигнуть естественных границ -- реки Торнео на севере, Немана или даже Вислы на западе и Дуная или Балкан на юге. Особенно тяжелое впечатление было произведено присоединением Белостокской области, отнятой у государя, которому так недавно А. дал клятву верности. Таким образом, А. становился в ряды обыкновенных государей старого режима, прикрывавшихся иногда идеями, но на деле захватывавшими добычу всюду, где только было можно. Небольшой объем этого приобретения подчеркивал символическое значение его: А. был привлечен к расхищению Пруссии. Образование герцогства Варшавского, из которого должна была вырасти Речь Посполитая, делало Тильзитский мир безусловно невыгодным для русского правительства; Наполеон, и по сознанию самих французских историков, вносил этим разрушение в собственное дело. Покойный историк Шильдер, приведя немало свидетельств крайне скептического отношения А. к Наполеону даже в дни Тильзита, склонялся, однако, к заключению, что А. искренно решился следовать новой системе. После обнародования новых документов (великим князем Николаем Михайловичем ) возможно утверждать противное: подписывая Тильзитский мир, А. выгадывал время, чтобы иметь возможность подготовиться к новой войне. Ему не оставалось делать ничего другого. Он встретился с Наполеоном и одержал блестящую дипломатическую победу. Тильзитский мир поэтому кульминационный пункт в жизни А., необыкновенный подъем его духовного развития, остальное уже следствия, вытекавшие отсюда при ослабевавшем уже настроении. Особенно рельефным становится его образ по сравнению, с одной стороны, с Наполеоном, с другой -- со всем русским обществом. Он постоянно задает Наполеону вопросы, когда же и как оба императора будут действовать в Турции? По мере того, как Наполеон все больше запутывался в Испании, А. начал обращаться к нему с робкими сначала намеками о польских делах и в пользу несчастного прусского короля. Русское общество не сочувствовало союзу с Наполеоном; государя жалели, над ним смеялись, даже болтали, кем бы заменить его. Высшее общество не хотело «знать» Савари и Коленкура и даже с этой, чисто внешней, стороны создавало много хлопот государю. Объявление войны Англии, соблюдение континентальной системы пагубно отражалось на России в экономическом отношении: сокращение вывоза хлеба и леса особенно чувствительно было землевладельцам, прекращением морской торговли тяготилось купечество, вздорожание привычных уже товаров (кофе, вино), привозимых из Англии, упадок курса и общая дороговизна угнетали служащее сословие. Государь и народ не понимали друг друга. Не отказываясь от своих принципов, А. счел нужным ввести строгое и крепкое управление. Военным министром вместо Вязьмитинова был назначен граф Аракчеев, влияние которого сразу стало заметно на всем управлении; вне сомнения, А. поставил рядом с собою это «пугало престрашное» ввиду внутреннего брожения. Иностранные дела, больше номинально, вверены были Н. П. Румянцеву, одному из немногих сторонников союза с Францией; кн. А. Б. Куракин занял место Кочубея. Волнение общества по поводу союза с Наполеоном достигло апогея перед поездкой государя в Эрфурт. Князь Чарторыйский снова считал себя вправе давать А. советы; более сильное впечатление должно было произвести на А. письмо императрицы Марии Федоровны, заклинавшей сына не ездить в Эрфурт, «не преклонять добровольно чела своего, украшенного прекраснейшим из венцов, перед кумиром, проклятым настоящим и грядущим поколениями». В Эрфурте (1808) Россия особою конвенцией обязалась содействовать видам Франции в Австрии, за что Наполеон признавал присоединение Молдавии и Валахии к России; но уже тогда было заметно, что союз почти разрушается. К числу последствий Тильзитского мира принадлежало объявление Россией войны Швеции (1808) и война с Австрией (1809). Война со Швецией кончилась присоединением к России по Фридрихсгамскому миру шведской Финляндии. По Фридрихсгамскому договору король шведский отказался навсегда от своих прав в Финляндии и признал, что она будет «состоять в собственности и державном обладании Империи Российской»; попытка шведских уполномоченных внести в договор определение прав и привилегий финнов была отклонена. Таким образом Фридрихсгамский договор обеспечил Россию от возможности внешнего вмешательства в русско-финляндские отношения. Еще раньше, чем заключен был этот договор, А. обещал населению Финляндии сохранение старинных его прав, управления, религии; он лично открыл и закрыл созванный им сейм в Борго, на котором подтвердил обещание сохранения финляндской конституции. Не подлежит сомнению, что население Финляндии после этого определяло свои отношения к России на основании акта в Борго, и А. во всю свою жизнь ни разу не показал, что считает себя свободным от обязательств, данных в Борго. Войны со Швецией А. не хотел, она была начата по весьма настойчивым указаниям Наполеона. А. уговаривал Густава IV Адольфа, женатого на сестре Елизаветы Алексеевны, вчерашнего союзника России, примириться с Наполеоном, чтобы избежать неприятной и крайне непопулярной войны; когда это не удалось, А. сделал все от него зависевшее, чтобы не подражать Наполеону и не казаться таким же хищником, хотя бы и поневоле. Поэтому он старался придать присоединению Финляндии характер добровольного подчинения ему финнов. В глазах А. это было вдвойне выгодно: добровольное присоединение позволяло России не опасаться восстания вновь завоеванного края, столь близкого к столице, а самое присоединение было важно уже потому, что тогдашняя Россия не насчитывала и 40 миллионов жителей, а между тем А. готовился к войне с Наполеоном. Вновь вступив в 1809 году в переписку с Чарторыйским о восстановлении Польши и соединении ее с Россией, А. мог ссылаться теперь на наглядный пример того, что страны, вошедшие в состав России, могут спокойно и счастливо развиваться. А. хотел, чтобы в Финляндии действовала конституция; он не желал подчинять Финляндию русскому управлению и лично вычеркнул ту статью проекта положения, которою предполагалось обязать генерал --губернатора сноситься с министрами по делам Великого Княжества. Ни в учреждении государственного совета 1810 года, ни в учреждении министерств нет и намека, чтобы туда должны были или могли поступать финляндские дела; А. приказал докладывать их лично ему, для чего впоследствии и была учреждена должность статс-секретаря по финляндским делам и особая комиссия. Государю была известна нелюбовь финнов к русским, но он надеялся, что неприязненные чувства со временем сгладятся, когда финны увидят, что подчинение России принесло им одно благо. Он не возложил на Финляндию тех тягостей, которые несла Россия; идея равномерного обложения не была им усвоена; до известной степени оправданием ему может служить то, что со времени Петра, а то и раньше, окраины обыкновенно ставились в привилегированное положение. Рассчитывая и России дать конституцию, А. предполагал, что оба народа, по-соседски, дружественно, будут свободно развиваться. Вина А. не в том, что он дал Финляндии, а в том, что он не дал того же России; этим он существенно нарушил равновесие между отдельными частями государства; рядом стали свободный народ, действовавший через своих законных представителей, и народ не свободный, именем которого говорили и действовали очень многие без всякого на то права. В соединении со вновь приобретенной Финляндией Старой Финляндии, т. е. завоеваний Петра Великого и Елизаветы Петровны, А. и его окружающие видели не отторжение земель от России, а скорее простое перечисление из одного генерал --губернаторства в другое. В политике А. заметно отсутствие правильного представления о «народности», свойственное почти всем воспитанным на философии XVIII века. За верхним слоем: в Финляндии -- шведами, в Прибалтийском крае -- немцами, в Западной Руси -- поляками, А. не различал собственно народа: в Финляндии -- финнов, в Прибалтике -- эстов и латышей, в западных губерниях русского населения, и потому понимание им блага этих окраин было очень поверхностно. Войну с Австрией (в 1809 году) А. вел не серьезно, и Наполеон ясно видел, как мало он может полагаться на А. Впрочем, по Шенбруннскому миру Россия получила от Австрии Тарнопольскую область, но к герцогству Варшавскому от Австрии же отошла территория, в два раза большая. Намереваясь дать России либеральные установления, А., в глуши своего кабинета, в доверительных беседах со Сперанским, обдумывал план общей реформы, которая должна была обновить Россию от дворца до последней хижины. Сперанский «нашел в разуме и сердце государя веру в достоинство человеческой природы, в высокое ее предназначение, в закон всеобщей любви, яко единый источник бытия, порядка, счастья, всего изящного, высокого». Сперанским и был выработан «План всеобщего образования России». В настоящее время представляется возможным установить полную преемственность плана Сперанского по отношению к замыслам неофициального комитета; это позволяет считать А. в гораздо большей степени автором плана, чем это представлялось раньше. Сперанский только развивал, а иногда и просто повторял мысли А. Цель «Плана» та же, что и прежде: ввести законность в русскую жизнь; средства те же -- реорганизация общества и управления, дарование гражданам гарантий и законченные политические реформы. Оттого и в плане взаимные отношения державной власти и новых политических установлений определены ясно. Недостаток «Плана» тот же, что и в проектах неофициального комитета: необыкновенные размеры задуманного преобразования, предполагающего новую организацию сословий, совершенное видоизменение крепостного сословия, новое административное разделение России, полное переустройство гражданских и судебных установлений Империи и, в заключение, политическую реформу. Представляя свой план в октябре 1809 года, Сперанский рассчитывал, что уже осенью 1811 года Россия вступит в новое политическое бытие. Из этого плана осуществлено было очень немногое, да и то, что было осуществлено, оказалось в старой обстановке совсем не таким, каким было бы в новой. Государственный совет, преобразованный из непременного совета, должен был обсуждать законы до внесения их в государственную думу; на деле государственный совет образовал учреждение, в котором в последней инстанции рассматривались проекты законов и уставов. Министерства, в точном смысле этого слова, созданы в России не реформою 1802 года, а Сперанским. Распределение дел по отдельным министерствам и, главное, внутренняя организация министерств проведены были очень точно и ясно, так что эти учреждения могли с лета 1811 года сразу правильно функционировать на новых началах. Проводя в жизнь единоличное управление в административных органах, составитель плана имел ввиду установление действительной ответственности министров пред государственной думой; но так как последняя не была осуществлена, то в результате получилось лишь, с одной стороны, улучшение правительственного механизма, с другой -- еще большее против 1802 года развитие министерского самовластия. Составление свода законов подвигалось вперед медленно и неправильно. Финансы государственные, расстроенные продолжительными войнами, предполагалось быстро поправить огромным выпуском ассигнаций; вместо этого в 1812 году наступил кризис, и курс ассигнаций упал с 50 копеек серебром до 25, а местами даже до 20 -- 19 копеек серебром. Отдельные мероприятия государя (указы 3 апреля и 6 августа 1809 года) возбуждали в обществе сильное раздражение. В начале 1812 года создалась чрезвычайно напряженная атмосфера. Все чего-то ждали, чего-то опасались; инстинктивный страх обуял как общество, так и народ. С 1811 года А. стал говорить своей супруге после обычного посещения 11 марта гробницы отца в Петропавловской крепости: «где-то в этот день мы будем в будущем году». Страх перед Наполеоном, недовольство преобразованиями, молва о грядущих реформах, делали общество и даже государственных людей слишком нервными. Неискренняя внешняя политика -- а открытой она не могла быть -- государя, официальный язык того времени, далекий от объективности, всегда все преувеличивавший, -- все это создавало взаимное недоверие и непонимание. До чего доходила всеобщая подозрительность, видно из того, что близкие к А. люди указывали ему на двор великой княгини Екатерины Павловны как на гнездо интриги; другие глубокомысленно рассуждали, отчего родившийся в 1811 году Петр Георгиевич, сын принца Георгия Ольденбургского и великой княгини Екатерины Павловны, крещен по лютеранскому обряду, а не по православному, как бы следовало по закону, незадолго перед тем изданному. Учреждение государственного совета понято было некоторыми как ограничение самодержавной власти, на что одни негодовали, а другие, напротив, радовались и думали воспользоваться создавшимся положением для противодействия планам А. Резкое столкновение в совете произошло по вопросу, в то время чрезвычайно важному, о том, как содержать армию, собранную против Наполеона. Ввиду полного недостатка в средствах казначейства правительство предполагало возложить содержание армии на земли, на население, т. е. дать армии право забирать провиант и фураж, выдавая владельцам квитанции, по которым впоследствии можно было бы произвести расчет. В совете, после возражения Мордвинова, мера эта не прошла (позже она была осуществлена через комитет министров). Тогда стали приписывать А. раскаяние в том, что учрежден государственный совет. Широко распространено было мнение, что Сперанский своими проектами нарочно возбуждал общественное мнение против А. Сверх того, А. узнал об оскорбительных отзывах о нем Сперанского, остротах и каламбурах на его счет. Такого поведения государь не прощал и людям, гораздо более знатным по происхождению, чем Сперанский, на которого А. смотрел как на свою креатуру. Сперанский был выслан из Петербурга 17 марта 1812 года. Отставка и высылка Сперанского вызвали в обществе довольно шумное удовольствие; широко распространилась легенда об измене Сперанского. А. ничего не сделал для того, чтобы снять несправедливое обвинение со своего недавнего любимца. По окончании войны с Австрией несогласия между противниками быстро росли; война казалась неизбежной всем, сколько-нибудь посвященным в тайны тогдашних отношений. Все сводилось, в сущности, к одному капитальному вопросу: кому из двух -- А. или Наполеону -- должна принадлежать гегемония в Европе. В Париж, по мысли Сперанского, отправился К. В. Нессельроде, тогда молодой человек. Миссия его была очень щекотливая: государь не вполне доверял способностям канцлера своего Румянцева и посла в Париже, князя А. Б. Куракина; для непосредственных переговоров с Наполеоном был послан Нессельроде. В целом ряде писем (с марта 1810 года по сентябрь 1811 года) Нессельроде неизменно указывает на неизбежность войны именно в 1812 году и настойчиво советует как можно скорее помириться с Турцией, чтобы иметь свободные руки. Желание Наполеона вступить в брак с сестрой А., Анной Павловной, было искусно отклонено. Он женился на Марии --Луизе, дочери императора австрийского. В августе 1811 года Наполеон уже сделал русскому послу в Париже сцену, которая с его стороны обычно служила признаком близкого разрыва. Обе стороны начали стягивать свои войска к границе. А. придавал большое значение польской армии, предполагая, что она --то и даст перевес той стороне, к которой присоединится; но попытка его привлечь на свою сторону поляков разбилась о холодные ответы князя А. Чарторыйского. Счастливее был А. в сношениях с Швецией и Англией. Австрия и Пруссия присоединились к Наполеону; А., впрочем, рассчитывал, что войска обеих немецких держав будут лишь фиктивно действовать против России. Наибольшим облегчением для А. было заключение мира с Портой (16 мая 1812), по которому Бессарабия по р. Прут отходила к России. 12 июня французы перешли р. Неман. А. дал знаменитый обет: «не положу оружия, доколе ни единого неприятельского войска не останется в царстве моем». С самого начала военных действий обнаружилась и полная непригодность выработанного (генералом Пфулем ) плана, и та дезорганизация, которую присутствие государя с его квартирой вносили в армию. По совету Аракчеева, Балашова и Шишкова, А. покинул армию и поехал через Смоленск в Москву. Настроение общества и народа должно было сторицей вознаградить А. за испытанные им неудачи: он увидел много доказательств патриотизма, большую готовность жертвовать собою и своим имуществом. Смоленское дворянство предложило государю 20 тысяч рекрутов, московское -- 80 тысяч человек и 3 миллиона рублей; купечество московское до 10 миллионов рублей, хотя администрация всемерно старалась овладеть народным движением и удержать его в разрешенных ею границах (Растопчин, Балашов). Были, наконец, рассуждавшие вслух на тему, что Александру не справиться с таким гениальным вождем, как Наполеон; были и такие, которые намеревались задать государю ряд вопросов о численности и расположении наших войск. Большинство, однако, приветствовало государя в надежде на скорую и решительную победу: после похода Карла XII русские не допускали мысли, что враг осмелится приблизиться к Москве. Поэтому там спокойно толковали о войне, собирали пожертвования, щипали корпию, острили, проектировали полки амазонок. Непрерывное отступление армии быстро изменило настроение: воинственность сменилась страхом, веселость и смех -- молитвенным настроением, возбуждение -- унынием. Помещики боялись крепостных, которым Наполеон сулил свободу. Во главе управления России стал, на время войны, комитет министров, по этому случаю получивший особую организацию (20 марта 1812). Председателем комитета министров был назначен граф Н.И. Салтыков, получивший от государя самые широкие полномочия; без преувеличения можно сказать, что Салтыков с управляющими делами комитета министров правил Россией с 1812 по 1813 годы. Задачи комитета были необыкновенно широки: военное дело поглотило все его внимание; укомплектование армии рекрутами, снабжение ее одеждой, обувью, провиантом, при крайнем недостатке средств государственного казначейства, составляло трудную задачу. Пострадавшие от неприятельского нашествия губернии требовали самого внимательного попечения и опять-таки денежной помощи; к неизбежному во время войны распространению болезней присоединилась еще чума, проникшая в наши южные губернии; нелегко было прокормить голодное население пострадавших губерний, а на руках еще была масса военнопленных, которых надо было содержать под присмотром. Местами напуганное неудачами население легко поддавалось слухам, например, о том, что поляки образовали заговор в пользу французов и собираются перерезать русское население в западных губерниях; там уверенно говорили о возвращении французов: «древо, насажденное Наполеоном, скоро принесет плоды». Многие ополчения взяты были дворянством на свое содержание сначала на три месяца; прошел этот срок -- ополчения не были распущены, и пришлось добровольное пожертвование обратить в обязательный налог на 1813 год. Этот налог, как экстренный сбор, был взыскан с 14 губерний, не поставивших ополченцев. Осторожный и компетентный в данном случае судья, министр Гурьев, полагал, что «по весьма умеренному исчислению, Россия ополчениями, наборами, воинскими требованиями, нарядами и пожертвованиями дала государству свыше 200 миллионов рублей. В 1811 году доходы государства равнялись 280 миллионам рублей, а в 1812 году они, по предварительной смете, были определены в 303 миллиона; затем дополнительная смета (возвышение налогов) дала 72 миллиона рублей, да пожертвованиями, по вышеуказанному мнению Гурьева, народ дал государству около 200 миллионов рублей, всего, стало быть, 575 миллионов рублей, вдвое больше против 1811 года. Затем масса расходов не поддается исчислению: обязанность доставлять подводы для подвоза провианта к армии тяжелым бременем лежала на населении. Крестьянам приходилось нанимать подрядчиков; подрядчики везли, но лошади у них падали, гонщики разбегались. Много заготовленного провианта было невозможно доставить, и он сгнил без пользы. Были губернии, где в течение пяти лет население должно было отдавать весь свой хлеб войску. Не удивительно поэтому, что 1812 год считают эпохой, с которой началось разорение и обнищание России. Когда в 1820 -- 22 годах разразился в России сильный голод, последствие неурожая, то исходной точкой обеднения помещичьего класса указывали именно 1812 год, и притом не только по отношению к Белорусским губерниям, но и к Черниговской, к Полтавской. Представителям местной власти приходилось действовать в необычной обстановке; к ним предъявлялись самые разнообразные, противоречивые требования, шедшие то из Петербурга, то, при крайней затруднительности сообщений, даже отрезанности некоторых губерний, -- непосредственно из армии. Назначены были генерал --губернаторы в другие губернии -- сенаторы; в общем порядок был везде сохранен. Более всего и власти, и дворянство страшились крестьян; очень многие думали, что русский народ охотно примет свободу от крепостного состояния из рук Наполеона. За исключением весьма немногих случаев, сводившихся к весьма обыкновенному неповиновению помещикам, этого не произошло, и в конце 1812 года некоторым помещикам казалось, что отношения помещиков и крестьян утвердились (Тургенев ). В деле сохранения порядка победа была одержана не войсками, а самим народом. Наполеон ошибся: чем дальше он углублялся в Россию, тем единодушнее становилась нация -- именно нация, которой в XVIII веке еще не было: в отношении ненависти к Наполеону и французам царило полное согласие. Во дворце, где народное настроение представлялось в несколько сентиментальном свете, были уверены, что старцы, потерявшие все, говорят: найдем средства к жизни, все лучше постыдного мира; даже женщины забывают об опасностях и боятся одного -- мира! Ненадежным элементом оказались дворовые: они подслушивали разговоры господ, преувеличивали их, распускали вздорные слухи, обкрадывали господ, бежали от них и т. п. В то время рекруты вообще не очень охотно шли в войска: в усиленной степени это проявилось в 1811 году -- пришлось даже набор назначить не летом, когда крестьянам было удобно прятаться в лесах, а 15 сентября; в некоторых местах оказалось чрезвычайно много «порченых» (отрезавших себе пальцы, растравлявших раны и т. п.); нельзя было посылать большие партии рекрутов -- войска для конвоя не было, а без провожатых рекруты разбегались. В 1812 году произведено было три набора: всего взято по 20 человек с 500 душ. Немало бежало и из армии, образуя шайки мародеров; одно время думали даже о необходимости привести солдат вторично к присяге; но это предположение было отклонено как оскорбительное для большинства, которое служило верой и правдой. Брожение в армии, общий голос народа и общества заставили А. назначить главнокомандующим М. И. Кутузова. Высшие чины и офицерство армии не ограничились этим: они предложили императору (через Вильсона) удалить графа Румянцева от должности и заявили, что всякая идущая из Петербурга мысль о прекращении военных действий сочтена будет в армии не за действительное выражение воли государя, а за злоумышленное иностранное внушение. А. был до глубины души возмущен этим, решительно отверг требования отставки Румянцева и вновь подтвердил свое непоколебимое решение воевать: «лучше отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири». Между тем армия отступала, отступила и с Бородинского поля, оставила Москву, немедленно занятую неприятелем. Паника распространялась. Страх проник, наконец, и во дворец; императрица Мария Федоровна, Константин Павлович, Румянцев и Аракчеев громко говорили о необходимости мира; Петербург спешно приготовлялся к вывозу всего ценного. После Клястицкой победы кн. Витгенштейна Петербург вздохнул свободнее; эта победа, сама по себе совсем не важная, надолго покрыла лаврами ее героя -- весьма посредственного генерала. Двигаясь в глубь России, занимая старинную ее столицу, Наполеон рассчитывал прежде всего на моральный эффект, но вызвал только жажду мести. Во дворце императора поддерживала императрица Елизавета Алексеевна, которая стояла в это время к нему всего ближе; с этого времени началось снова некоторое сближение между А. и его супругой. После 6 октября (Тарутинский бой) обстоятельства круто изменились. 14 октября Наполеон начал отступление: неудача похода выяснилась. Хотя Кутузов, отчасти по стратегическим, отчасти по своим политическим соображениям, преследовал наполеоновскую армию недостаточно решительно, но лишь самые жалкие остатки ее достигли русской границы. Теперь поднимался вопрос, продолжать ли войну, или заключить почетный мир с Францией? Мнения разделились: восторжествовало то, по которому заключить тогда же мир с Наполеоном значило бы отказаться от всех понесенных жертв. А. был душою составившейся в 1813 году коалиции против Наполеона. Много раз особые личные свойства русского монарха спасали общее дело; большой дипломатический талант императора развился вполне; по признанию историков, проявились и военные его дарования. 19 марта 1814 года А. и прусский король вступили в Париж. Победа над Наполеоном не завершила дела. Для осуществления своих планов А. пришлось вести долгую дипломатическую кампанию со своими союзниками, пришлось делить добычу. Во время своего пребывания во Франции в 1814 году А. безусловно проводит свои прежние идеи: по отношению к Европе, особенно к Франции, он желает только обеспечить мир; внутреннего устройства ее он не хочет касаться, полагая, что либеральные учреждения, развитие и распространение либеральных идей -- лучшее средство для процветания страны. Вознаграждением России государь считал восстановление Польши, соединенной унией с Россией. Он громко выражал уверенность, что крепостное право будет уничтожено еще в его царствование. Если бы программа А. была исполнена -- это вознаградило бы Россию за все ее жертвы. С самим А. в это время происходит перемена. От природы мягкий, вдумчивый и мечтательный, он, казалось бы, должен был быть человеком религиозным; но до 1812 года эта сторона его жизни оставалась как бы заглушенной. В свое время он получил религиозное образование от человека (протоиерей Самборский), который всем складом своей души мог пробудить в своем воспитаннике религиозные чувства. Это, однако, не было заметно: А. ходил в церковь, исполнял церковные обряды, говорил и писал иногда о Промысле, о Провидении и только. Одним из последствий войны 1812 года было пробуждение в светском обществе религиозности на смену поверхностному материализму и «вольтерианству» второй половины XVIII века. А. также стал искать в религии поддержку и утешение. С лета 1812 года совпадение обстоятельств он стал объяснять вмешательством иногда Божественной воли. Разочаровавшись вполне в окружавших его, в Кутузове и Барклае не меньше, чем в других, обманувшись столько раз в своих расчетах и надеждах на силы человеческие, А., не приписывая конечного успеха себе, видел в гибели Наполеона непосредственную руку Божию. С лета 1812 года он стал ежедневно читать Библию, иногда вместе с императрицей; медаль, выбитая в память двенадцатого года, имела надпись: «не нам, не нам, а имени Твоему». Обет, данный А. выстроить в Москве храм Христа Спасителя, широкое гостеприимство, оказанное государем английскому библейскому обществу, несколько раньше сношения с масонами: вот первые показатели нового настроения А. В Париже государь пожелал непременно говеть; увидел особое указание свыше и в том, что случайно нашлась там православная церковь в этом городе. В первый день Пасхи, 29 марта 1814 года, в Париже, на том месте, где пал «добрый и кроткий Людовик XVI», устроен был амвон, и совершено торжественное богослужение в присутствии царя и всех русских войск. «Сыны холодной отчизны Севера по неисповедимой воле Провидения принесли очистительную молитву за жертву народного буйства; русский царь, по ритуалу православному, всенародно молился вместе с своим народом и тем как бы очищал окровавленное место пораженной царственной крови» -- так писал А. об этом событии. Сначала религиозное настроение еще уживалось с либеральными идеями, но А. уже кажется, что он -- орудие Промысла. Робкий, неуверенный в себе, А. избрал систему действий, в которую он верил; в годину несчастья он имел мужество отстаивать свою систему при самых неблагоприятных обстоятельствах. Если бы он теперь перенес свое счастье, как раньше переносил несчастье, он дал бы порабощенной Европе и России свободу; освободительная война освежила и укрепила бы Россию. Скоро, однако, стало заметно, что А. -- ум блестящий, но не глубокий и не самостоятельный.

С 1814 года начинается постепенное падение А. На Венском конгрессе А. усиленно проводил свою программу, но в действиях его в Вене с прежними политическими идеями уже переплетаются начала религиозные. На свои отношения к государям, тем более к Меттерниху, Талейрану, А. смотрел с всепрощающей христианской точки зрения; но как государь, он не имел права предавать забвению такие факты, как договор, заключенный против него (в феврале 1815) Австрией, Англией и Францией. Он мог настоять на присоединении к России всего Варшавского герцогства; между тем он согласился на компромисс, довольствуясь присоединением теперешнего Царства Польского, и уступая Австрии Тарнопольскую область. Кратковременное торжество Наполеона во время ста дней было очень мучительно для А. До тех пор он верил, что свободный народ свободно призвал Бурбонов; отныне эти иллюзии были разрушены, и ему пришлось поддерживать Бурбонов грубой силой. Во время второго похода в Париже А. сблизился с известной баронессой Ю. Криденер. Прожитое с его скорбями, горестями и радостями стало для А. греховным. Ему казалось, что снисходительность его порождает распущенность, а за нею и другие пороки. Во время вторичного пребывания в Париже русские войска неоднократно испытывали на себе гнев государя. Он безмолвствовал при начавшихся казнях «белого террора». В таком настроении А. пожелал, чтобы народы увидели, как государи принимают верховную власть от Бога. Проект акта, известного под названием Священного союза, составлен был самим А., при участии Стурдзы и Каподистрии, и был показан госпоже Криденер. Государи, приступавшие к этому акту, обязывались и во взаимных отношениях, и в управлении подданными руководствоваться заповедями Св. Евангелия; оно должно было непосредственно во всем управлять царями и их действиями. Дальнейшая политика А., внешняя и внутренняя, есть попытка приложения к жизни начал, возвещенных актом Священного союза. В 1815 году А. возвратился в Россию, куда он приезжал еще в 1814 году, но ненадолго. Немногие понимали, что подъем и сильные ощущения не продолжительны; что за днями, полными одушевления, днями великих событий, потянется длинная цепь вялых, холодных дней... В русских сердцах поднимался вопрос, что же даст государь России? После Петра А. был первый русский царь, ездивший за границу. Теперь народ совсем иначе относился к возвращению своего государя; но сам А. возвращался в свое отечество не тем полным одушевления человеком, которым покидал его. Он возвращался усталый, пресыщенный; три года, проведенные в непрерывном напряжении, в решении мировых вопросов, его совершенно изменили; его интересы остались за границей. Он принял на себя поддержку установленного порядка, борьбу против революции; он считал возможным всегда, когда сочтет нужным, снова двинуть русскую армию за границу, и не сомневался в том, что всегда будет располагать необходимыми для того средствами. Всем этим уже предрешался вопрос, может ли Россия получить конституцию. Заботы об армии и ее всегдашней готовности должны были особенно привлекать внимание государя. Россия предстала А., в 1815 году, в печальнейшем виде. Даже недавно реформированные высшие центральные органы управления не оправдали надежд императора. Он остался недоволен комитетом министров, ибо раскрылись большие злоупотребления; управляющий делами комитета Молчанов отдан был под суд, военный министр, князь А. И. Горчаков -- также. Управление шло чрезвычайно плохо -- можно сказать, хуже, чем при Павле I. Отсутствие государя, неизвестность, в которой находились многие министры, полномочия, данные местным властям, и непосильные задачи, возложенные на них по сбору налогов на военные дела, -- все это привело к полному разгрому местного управления. Неисполнение сенатских указов, накопление недоимок, произвольные аресты граждан, жестокие (до смерти) наказания в местах заключений, взятки, продажа казенных имуществ, ябедничество, отдача откупов без торгов, корчемство, контрабанда, даже подделка ассигнаций, пристанодержательство, -- таковы были язвы русской жизни. Еще более печальные дела открылись при многочисленных крестьянских волнениях; крестьянские жалобы того времени дают яркую картину полного произвола и жестокости. А. искренне хотел искоренить зло, разъедавшее русскую жизнь; не собираясь лично заниматься текущими делами, он оставил комитет министров в том положении, которое было дано ему в 1812 году ввиду отъезда государя за границу, -- но отдал его под надзор графу Аракчееву. Положения комитета докладывались государю графом Аракчеевым; значение последнего чрезвычайно возросло, так как всеподданнейшие доклады министров сократились. У государя не было времени читать журналы комитета; для него составлялись особые краткие мемории, на которых Аракчеев часто излагал свои заключения и примечания к пожеланиям комитета. Аракчеев был членом комитета и, следовательно, имел возможность подавать там отдельные мнения, но он предпочитал писать замечания после, предназначая их для одного государя. Решения государя почти всегда совпадали с мнениями Аракчеева. Аракчеев стал временщиком; на него А. сложил текущие дела, оставив себе только главное руководство. Однако, Аракчеев был только исполнителем; прежние приближенные А. (неофициальный комитет, Сперанский) разрабатывали с ним вместе все планы, теперь советник А. больше не нужен, у него есть своя программа. Он все еще продолжает верить, что либеральные учреждения, «коих священные начала смешивают с разрушительными учениями, не суть мечта». Он продолжает обдумывать конституционные планы. В Польше он сделал опыт, может ли он, не изменяя своим намерениям, распространить на Россию данное Польше политическое устройство. Россию предполагалось разделить на наместничества (что было тем легче, так как почти все губернии Европейской России были собраны в отдельные генерал --губернаторства); в каждом наместничестве должен быть свой сейм, собирающийся раз в 3 года; общий государственный сейм или государственная дума собирается раз в 5 лет. Как местные, так и общий сейм -- двупалатные: верхнюю палату в общем сейме образует Сенат, а нижнюю -- посольская земская изба. Сенаторы -- по назначению, в посольскую палату население (дворяне и горожане) избирают положенное число лиц, две трети коих утверждаются государем в звании послов. Местные сеймы избирают из своей среды известное число депутатов в государственный сейм; половину избранных государь утверждает для присутствования в государственном сейме. Государь -- единственный источник всякой власти, но сейм содействует законодательной власти государя. Проект различает закон от устава и указа; издание последних остается прерогативой монарха, равно как и объявление войны, заключение мира, договоров, распоряжение армией. Приступлено было к образованию наместничеств, на первый раз из пяти великорусских губерний; наместником был назначен Балашов. Речь, произнесенная А. в 1818 году, при открытии польского сейма, произвела сильнейшее впечатление; но Россия ее не услышала, а только подслушала, что ее хотят наградить конституциею. Одни были в восторге; другие (Киселев, Ермолов ), разделяя их радость, недоумевали, почему государь выразил так определенно и поспешно свою волю; третьи -- к числу которых принадлежал и Сперанский -- опасались, что речь будет понята крестьянами как обещание свободы гражданской, и что, следовательно, произойдет общее замешательство. Политическим идеям А. не противоречило усиленное насаждение в эти годы военных поселений. Идея военных поселений не была новой; выдуманы они не А. и не Аракчеевым; в России, в продолжение всего XVIII века, были поселенные войска, вплоть до деятельности Потемкина в Новороссии. Многие причин выдвинули снова этот вопрос: грустное положение солдата, после 25 --летней службы остававшегося без всяких средств к пропитанию; тяжелое положение его же во время прохождения службы, что доказывалось и огромным процентом больных в армии, и постоянными побегами; невеселое положение офицеров армейских полков, рассеянных по трущобам и медвежьим углам, без общества, без развлечений, без книг, и быстро опускавшихся нравственно. Ко всему этому прибавлялись и соображения бюджетные. Во время наполеоновских войн русская армия достигла небывалых размеров: в 1812 -- 15 годах -- до 1 237 000 человек, что, при наличности податного населения в 15 800 000 человек, составляло, вероятно, четвертую часть населения в возрасте 15 -- 35 лет. К 1826 году в армии числилось 884 000 человек; сокращение армии не входило в расчеты А.; оставалось, следовательно, изыскать новые способы содержания войска. Не могла удовлетворять такого военного человека, каким был А., и система комплектования армии: больше половины рекрутов поступало от помещиков, которые, конечно, старались отдавать не лучших крестьян. При таких условиях мысль, что армия может кормиться собственным земледельческим трудом, представлялась чрезвычайно соблазнительной; кроме того, новая система гарантировала старослуживому, по окончании долгой и тяжелой службы, земельную собственность и семейную обстановку. Молодое поколение будущих воинов вырастало в военной обстановке. Страна давала своего рода огромный капитал (казенных крестьян и земли) под военные поселения, но за это освобождалась навсегда от главнейших трат на военное дело. Военный элемент изолировался от населения. Тотчас по поселении той или другой воинской части (батальона, полка) часть солдат (лучшие) наделялись от казны землею, домами, орудиями, скотом и пр., и в первые годы получали провиант на себя и на свои семейства, и обмундирование; все, что они приобретали своим трудом, считалось их личной собственностью. Такие оседлые поселенцы избавлялись от походов. Остальные солдаты данной части располагались в квартирах своих счастливых товарищей, должны были помогать последним в полевых работах и получали за это ту же пищу, что и их хозяева; надежда перейти в разряд этих последних и получить земельную собственность должна была побуждать их к исправной службе. Каждая часть имела свой поселенческий округ, крестьяне которого переходили в военные поселения; с этого момента прекращалось их право распоряжаться судьбою своих детей; сыновья становились военными кантонистами: до семи лет они проживали у родителей, с восьмого посещали школу, с двенадцати лет уже большую часть времени проводили в школе, а с восемнадцати лет поступали в резервные части. Тем не менее, идея военных поселений совершено ошибочна, ибо с течением времени армия совершенно отделилась бы от народа, и военные поселения обратилась бы в лагеря завоевателей в покоренной стране. Проведение в жизнь идеи военных поселений А. поручил Аракчееву. В военные поселения перешли 138 батальонов, 240 эскадронов и некоторые другие части; в поселенных округах считалось 150 тысяч нижних чинов и 17 тысяч лошадей, 76 тысяч инвалидов, 154 тысячи кантонистов; всего населения (с крестьянами) было под управлением Аракчеева почти 750 тысяч душ. Финансовую сторону этого предприятия можно считать даже блестящей: израсходовано было на военные поселения лишь 18 миллионов рублей, и к 1825 году собран был даже особый капитал в 30 миллионов рублей, вполне обеспечивавший дальнейшее развитие дела. В счет расходов не входит цена земли, отведенной под поселения (почти 2 400 000 десятин -- в губерниях: Новгородской, Харьковской, Херсонской, отчасти в Могилевской), но ценность этой земли от пользования ее военными поселениями увеличилась. Затем, к устройству военных поселений применен был солдатский труд, который переложить на деньги невозможно. Но что было прекрасно в теории -- на практике оказалось очень тяжелым и возмутительным; регламентация труда и самой жизни возмущала всех, кто соприкасался с военными поселениями, особенно тех, кто терпел от власти Аракчеева, человека хотя и безусловно честного и этим выделявшегося среди моря тогдашних взяточников, но жестокого и совершенно бездушного, смотревшего на людей как на автоматов. Его система получила название «аракчеевщины», и жуткая память о ней надолго сохранилась в русском народе; в обществе же и тогда военные поселения сравнивали с лошадью, которой прибавляют дачу овса на гарнец, чтобы взвалить лишних 20 пудов; в конце старались убавить и гарнец, -- авось, довезет и без него. Положение помещичьих крестьян А. не удалось улучшить, несмотря на все его стремление к этому. Он обсуждал крестьянский вопрос порою весьма тщательно, всегда сознавал несправедливость крепостного права; но вопросы, как освободить крестьян, с землею или без земли, и как достигнуть того, чтобы не восстановить против себя дворянства, не поддавались решению и заставляли его медлить. Ему подсказывали, что недовольство народной толпы опаснее возмущения дворянства; но народная масса стояла далеко, и, разделенная на множество миров, только изредка подавала голос, -- а дворянство тесною толпою окружало трон, и голос его всегда был слышен царю. Надежда на добровольный отказ дворянства от права владеть людьми вскоре была оставлена: число уволенных крепостных по закону 1803 года достигло только 50 тысяч душ. Никого в крепостные А. вновь не обращал, раздачу людей в награду за службу прекратил; при нем строжайше наблюдалось правило, что свободный человек не может стать предметом частного владения. А. удалось добиться освобождения крестьян в прибалтийских губерниях; это был первый опыт освобождения значительного числа крепостных -- и опыт неудовлетворительный. Частые войны не только отвлекали А. вообще от внутренних реформ, но мешали освобождению крестьян еще тем участием, которое дворяне всегда принимали в войнах; с необыкновенной силой А. почувствовал это в 1814 году, когда подписывал благодарственный манифест русскому народу. Закон 1803 года обставил увольнение крестьян большими формальностями, но помещики сравнительно нередко их не соблюдали, увольняя крестьян по домашним завещаниям, иногда просто по устным сделкам. Такие акты, обнаруживавшиеся обыкновенно уже после смерти помещика, вели к тяжбам и спорам с наследниками. А. почти всегда брал сторону крестьян; в 1813 году в особой комиссии, а потом в комитете министров рассматривался целый ряд таких дел; когда находили невозможным отказать наследникам в их законных требованиях, А. приказывал вступать через генерал --губернаторов в частные сношения с наследниками, дабы оставить крестьян свободными. Унизительный обычай продавать крестьян без земли, который так возмущал А., был в его царствование, однако, даже узаконен указом 28 октября 1808 года о крепостных пошлинах -- яркий пример обманутого доверия государя. Вследствие крестьянских волнений А. повелел, чтобы приговоры, которыми присуждалось к наказанию более 9 лиц, шедшие через Сенат, были ему докладываемы, и часто смягчал наказания, проявляя почти всегда большую, сравнительно с Сенатом, строгость к помещикам, приказывая иногда брать имения их в опеку и т. п. В общем А. не так настойчиво занимался внутренними реформами. Ему, повелителю не только России, но и всей Европы, не страшны заговоры, не страшно и недовольство страны. Но такое настроение продолжалось недолго. Думали, что по удалении Бонапарта настанет время покоя и мира. Мира, однако, не было в Европе, не было и внутри России. Одну из светлых сторон деятельности А. составляли заботы о просвещении России. Ученик Лагарпа справедливо придавал огромное значение делу просвещения и склонен был считать министра народного просвещения едва ли не важнейшим из министров. Он намеревался покрыть Россию целой сетью учебных заведений, которые последовательно вели бы учащегося «от азбуки к университету»: сеть эту должны были составить: приходские училища (одно, по крайней мере, на два прихода), уездные, губернские (гимназии) и университеты. В первые годы своего царствования А. даже высчитывал, через сколько лет вся Россия будет грамотна. Низший разряд училищ не был обеспечен от казны; на высшие разряды в начале царствования тратилось около 1,2 миллиона рублей, т. е. из 90 миллионов общего расхода около 1,3%; в конце царствования около 8,6 миллионов рублей при 413 миллионах рублей, т. е. около 2% всего расходного бюджета. До А. в России было два университета (в Москве и Дерпте); вновь при нем открыты в Харькове, в Казани и в Петербурге; преобразован или вновь открыт целый ряд специальных высших заведений -- лицеев. Правда, в университетах сначала не хватало профессоров, и было совсем мало студентов, но это с течением времени сглаживалось. Черные дни настали для университетов только с 1812 года, когда правительство дорожило всякой копейкой. Сначала все учебные заведения отличались своим светским характером и всесословностью. Но, когда государя охватило мистическое настроение, это сказалось и на участи учебного дела; он решил тесным образом соединить веру и знание, «дабы христианское благочестие всегда было основанием истинного просвещения». Видимым знаком нового направления было образование соединенного министерства духовных дел и народного просвещения. В учреждении этом скрывался и другой смысл: дела всех вероисповеданий одинаково ведались в разных отделениях департаментов; А. подчеркивал свою полную веротерпимость. Министром назначен был князь А.Н. Голицын, еще более государя подпавший под влияние мистических учений. Но это обоснование знания верою, порученное, к тому же, чиновникам, которыми почти всегда руководили соображения вовсе не идейного порядка, гибельно отразилось на судьбе нашей юной науки. Роль, сыгранная в борьбе с Наполеоном, поставила Россию и ее государя чрезвычайно высоко. А. стал roi des rois; но вместо того, чтобы пользоваться одним моральным почетом, он старался удержать за собою направление общеевропейской политики. Свою политику последних лет А. построил на грубом силлогизме: всякая революция есть война и завоевание; следовательно, надо бороться с революцией, где бы она ни начиналась. Победой своей над Наполеоном А. и его союзники больше всего были обязаны живому чувству народности, проявившемуся благодаря французской революции и с особой силой вспыхнувшему в 1812 -- 14 годах, вследствие тирании Наполеона. Теперь А., не разобравшись в причинах успеха, направлял оружие против главного союзника своего и тем разрушал свою силу. В образованном обществе многие это понимали и негодовали на царя, который «из России делал страшилище народов», который стремился всюду, но только не «к туманным берегам печальной родины своей». Еще в Аахене, в 1818 году, А. играл роль величественного государя, решал вопросы сообразно своим намерениям; но в Троппау, явно отрекаясь от своего славного прошлого, он уже принимает меры против испанцев, смущен семеновской историей и видит движение против себя в России; в Лайбахе он совсем готов двинуть русские войска против пьемонтцев, в Вероне он почти сдается на происки Меттерниха. Только в греческом деле народная струя оказала на него некоторое влияние. Трактат 1812 года (Бухарестский) различно толковался Россией и Турцией. Как только окончание борьбы с Наполеоном позволило А. вздохнуть свободно, уполномоченные его в Константинополе начали настаивать на признании своего толкования. Спор разгорелся, когда вспыхнуло греческое восстание, и чисто русское дело переплелось в глазах турок с греческим. А. проявил большое дипломатическое искусство: не желая рисковать своей армией -- ибо, не сомневаясь в конечной победе, он имел основания думать, что война затянется, и что это произведет в Европе невыгодное для русских войск впечатление, -- он хотел получить от Европы мандат и двинуться с австрийскими и русскими войсками в Турцию. Когда это ему не удалось, он решился один воевать с Турцией и деятельно стал готовиться к этой войне. Внутри России последние годы царствования А. представляют картину медленного увядания. Никогда А. так много не ездил, так часто не отсутствовал из России, как теперь. Не было, кажется, в России человека, который не жаловался бы на это: острили, что государь управляет Россией из почтовой коляски; жаловались, что государю было дело до всего, только не до того, что происходит в России. Эти жалобы доходили до императрицы Елизаветы Алексеевны и преданных А. генералов (Закревского, например) и немало их смущали. Масса дел оставалась нерешенною, отлагалась до приезда государя; нарождались тайные общества. Еще в 1816 году открылось (по случаю перехода одной волости под военные поселения), что, вопреки убеждению государя и правительства, никаких продовольственных запасов нет. Пока рассуждали, как поставить продовольственное дело, собирать ли запасы натурою или деньгами, в 1820 году открылся голод, сначала в Черниговской губернии; в 1821 году голодало уже 15 губерний; большинство помещиков отказывалось прокармливать своих крестьян; люди примешивали к хлебу всевозможные суррогаты, едва держались на ногах, пухли, хворали и умирали. Все это создавало благоприятную почву для волнений, для пробуждения серьезного недовольства. И личная жизнь А. в последние годы протекала мрачно; дух его был не всегда спокоен, общество часто его тяготило. Отраду и отдых он находил только в путешествиях, причем сознавался, что именно езда доставляла ему удовольствие, а вовсе не цель поездки. Семейная жизнь в эти годы скрасилась сближением с Елизаветой Алексеевной, которая сходилась с государем во вкусах и тоже стремилась к уединению. А. был поражен смертью своей дочери от М.А. Нарышкиной ; он не скрыл своего горя от жены и нашел в ней теплое участие. С остальной семьей своей А. не сходился, не находя в ней ни утешения, ни спокойствия. С 1818 года (17 апреля), когда у великого князя Николая Павловича и супруги его Александры Федоровны родился сын Александр, положение в царской семье изменилось. И теперь рождением маленького Александра обрадована была больше всех бабка его, императрица Мария Федоровна. С этого момента Николай Павлович и Александра Федоровна становятся ее детьми по преимуществу. До сих пор она противилась постоянным настояниям Константина Павловича о разводе его с Анной Федоровной; теперь она круто изменила свое мнение и согласилась на развод. Причины этой перемены ясны: императрица хочет видеть Николая, а потом внука на престоле. Насколько это радовало Марию Федоровну, настолько же огорчало Елизавету Алексеевну; ее письма к матери наполнены в эти годы довольно резкими выходками против Николая Павловича и его супруги, а отчасти и против Марии Федоровны: по словам Елизаветы Алексеевны А. разделял ее мнение о Николае. Известным актом А. и Мария Федоровна признали отречение Константина Павловича, и А. назначил своим преемником Николая; конечно, некоторое свое нерасположение к характеру Николая А. подавил в себе соображениями государственными. Елизавета Алексеевна после смерти А. писала своей матери, что она знала об отречении Константина, но думала, что он возьмет его назад. Полагают, что истинный характер этих актов был от нее скрыт. А. очень сблизился с женою в последние годы и, конечно, по своей деликатности, видя ее угасающую жизнь, не открывал ей того, что неприятно поразило бы ее; быть может, это одна из причин того, что отречение Константина не было обнародовано. 1 сентября 1825 года А. в последний раз покинул Петербург. Смерть постигла его в Таганроге, почти на границе Азии. При расставании с жизнью проявились опять лучшие стороны его характера. Он заботливо ухаживал за женою, жил в Таганроге чрезвычайно просто, гуляя по утрам и подолгу беседуя даже с темными людьми, бродягами. Смертельную болезнь схватил он, может быть, оттого, что долго вечером стоял в одном сюртуке, не показывая виду, что озяб; тогда как слуга, который вез ему шинель, по недоразумению с экипажем стал не в указанном месте, сам от холода закутался в шинель и заснул под экипажем, а государь прозяб, но не рассердился. Терпеливо он переносил мучения, полулежа на кушетке, все время наблюдая, чтобы за ним ухаживали как можно меньше. 19 ноября 1825 года его не стало. «Незримый путешественник», как называли его при жизни, умер так, что многие долго не верили его смерти и полагали, что он скрылся, таинственно исчез... В ряду русских государей Александр I занимает высокое место: он принадлежит не только русской, но и всемирной истории. Нельзя излагать и внешней, и внутренней истории многих европейских государств того времени (Пруссии, Австрии, Германского союза, Франции) без обращения к личности этого монарха. Он не удержался на достигнутой его народом высоте, его не называют великим, но имя «Благословенного» долго держалось в памяти народной. Державин был прав в своем предсказании: А. на престоле остался человеком; в нем не было самомнения, самоуверенности, столь частых в его положении: он весь был сомнение и колебание. В области религии А. всю вторую половину жизни искал истины; отличаясь веротерпимостью, он с полным уважением относился и к православным монахам, особенно отшельникам, и к квакерам, и к католическим ксендзам, и ко всем сектантам. В области свободы гражданской он не уничтожил крепостного права, но первый положил конец распространению этого уродливого явления русской жизни и продолжал начатое отцом его вмешательство государственной власти в отношения между помещиками и крестьянами. В области свободы политической он в первую половину царствования искренне хотел дать ее русскому народу, во вторую только иногда говорил об этом; во всяком случае, он много содействовал развитию либеральных идей в России. -- См.: Богданович, «История царствования Александра I», 6 т.; Bernhardi, «Geschichte Russlands und der europ. Politik»; Шильдер, «Император Александр I. Его жизнь и царствование», 4 тома; Schiemann, «Geschichte Russlands unter Kaiser Nikolaus I»; «История России в XIX веке», изд. Гранат; там же в 8 выпуске весьма обстоятельно указана литература по отдельным вопросам; Мартенс, «Собрание трактатов»; Соловьев, «Александр I, политика и дипломатия»; Великий князь Николай Михайлович, «Князья Долгорукие»; его же, «Граф П.А. Строганов»; его же, «Дипломатические сношения»; его же, «Императрица Елизавета Алексеевна»; его же, «Старец Феодор Кузьмич». Истории отдельных учреждений, составленные в большинстве случаев к столетним юбилеям учреждений 1801 -- 02 годов; С. Середонин, «Исторический очерк деятельности комитета министров»; Щеглов, «Государственный совет»; С. Покровский, «История министерской власти». -- Массу материала дают издания семейных архивов: Мордвиновых (ред. Бильбасова ), Остафьевского (ред. Саптова), Куракиных (ред. Смольянинова), графа Нессельроде, Раевских (ред. Модзалевского ). Весьма разработаны отдельные биографии деятелей этого царствования; справки см. в «Русском биографическом словаре».