Российская экономическая система как мутация позднего капитализма

В результате в современной России появилась мутация того и другого - активно развивающееся в нашей стране теневое государственное регулирование и/или «ручное» централизованное управление.

В первом случае речь идет о мутации имеющего внешний вид «обычного» для любой модели позднего капитализма, хотя и слаборазвитого, государственного регулирования, которое, однако, осуществляется по преимуществу теневыми методами и является наследником советского «блата». Это регулирование осуществляется либо вне формально установленных институциональных норм, либо с их нарушением. В ряде случаев оно имеет форму коррупции, но иногда ориентировано на позитивную (с точки зрения экономических интересов государства) компенсацию диффузии институтов и разного рода институциональных ловушек, которыми переполнена российская экономика.

Во втором случае речь идет о мутации централизованного директивного управления, ибо широко применяемое в российской экономике «ручное управление» не только по форме очень похоже на действия советских наркомов и партсекретарей, но и по своей политико-экономической природе является разновидностью централизованного воздействия государства на экономику (в виде требований, обязательных для выполнения), не связанного непосредственно с рыночными стимулами для частных агентов экономики. В случае «ручного управления» перед нами прямое подчинение формально независимых агентов.

Однако это не прямое воспроизведение, а мутации советской системы. В отличие от народнохозяйственной планомерности, где директивы государства были экономически укоренены в государственной собственности, в постсоветской российской экономике «ручное управление», осуществляемое президентом, министрами, губернаторами или иными государственными лицами, не имеет оснований в отношениях собственности и носит характер отношений, типичных скорее для системы позднего феодализма, где перераспределение (своеобразная аллокация) ресурсов осуществлялось в значительной степени путем внеэкономического принуждения и базировалось на личной зависимости.

Существенно, что отношения теневого государственного регулирования и «ручного управления» в реальной хозяйственной практике тесно взаимосвязаны, в ряде случаев - интегрированы в рамках единой [отчасти] теневой системы прямого («ручного») государственного управления экономическими процессами и проектами.

Безусловно, общая атмосфера позднефеодальных мутаций позднекапиталистической экономики в большинстве случаев вносит в такое государственное воздействие существенные элементы рыночно-капиталистической заинтересованности (увеличение дохода, собственности) и/или стремлений к укреплению внеэкономической власти (расширение сфер влияния, увеличение зависимости и т. п.) как частных, так и государственных акторов этих отношений.

Теневое государственное регулирование не следует путать с теневым рынком. Это взаимопересекающиеся и на практике интегрированные формы, но теоретически они существенно различны.

Кроме того, следует учитывать, что свойственные СССР тенденции ведомственности и местничества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию полицентричной системы локального государственно-бюрократического регулирования на уровне регионов, отраслей и т. п. Бюрократический характер последнего превратился в самодовлеющий, приведя к значимому отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических группировок) от интересов экономической системы в целом.

* * *

Развертывание постсоветских механизмов аллокации ресурсов неизбежно, в силу описанных выше деформаций товарных отношений и государственного регулирования, имманентно содержащих элементы внеэкономического принуждения и личной зависимости, порождает и, казалось бы, неожиданные для индустриальной экономики на рубеже XXI века добуржуазные способы координации. К их числу относятся уже названные механизмы «поиска ренты»; различные формы насилия, все более широко развивающиеся формы вассалитета (в теневой экономике) и патронажа (в духе позднего феодализма с его иерархией централизованной власти и развивающимся в ее порах рынком), а также натурально-хозяйственные тенденции. Последние проявляются, например, в таких формах, как низкий уровень товарности сельского хозяйства, большая роль производства на приусадебных участках (дачах) и др.

Развитие добуржуазных форм координации порождается факторами, связанными с инверсией социально-экономического времени и трансформационной нестабильностью. В данном случае это, во-первых, инерция и даже высвобождение натурально-хозяйственных связей, ранее «придавленных» централизованным планированием, но ныне не замещенных в должной мере рынком. Во-вторых, шоковые реформы, разрушившие плановые связи, но не везде создавшие рыночные. В образовавшийся вакуум современных форм координации тут же «втянулись» допотопные: советский дефицит товаров в ряде сфер оказался замещен своего рода «дефицитом рынка», и вследствие этого возникли [полу]феодальные формы координации (натуральное хозяйство, бартер, внеэкономическое давление на поставщиков и потребителей). В-третьих, возникающий деформированный рынок сам воспроизводит добуржуазные способы координации. Последние, следовательно, будут тем сильнее, чем в большей мере инерция кризисного развития прежних тенденций и вновь образовавшиеся деформации рынка будут интенсифицироваться попытками проведения новых неолиберальных реформ.

Закономерностью, подтвержденной двадцатью годами развития российской экономики, является обратная традиционно предполагаемой праволиберальными течениями экономической теории связь: чем активнее государство насаждает «свободную конкуренцию», тем в большей степени в стране развиваются (1) отношения локального корпоративного регулирования, а также (2) добуржуазные формы внеэкономического принуждения («поиск ренты», связанная с этим коррупция, криминал и т. п.).

* * *

Вследствие этого трансформация в экономике России не может быть однозначно охарактеризована как процесс перехода к рынку. Консервация развития на данном этапе трансформации может привести к тому, что скрытое за формами рынка корпоративно-монополистическое регулирование (дополняемое теневым и/или «ручным» государственным регулированием, а также добуржуазными способами координации) останется основным детерминантом способа координации (аллокации ресурсов).

Продолжим наше исследование, обратившись к системе отношений присвоения и отчуждения в отношениях собственника средств производства и работника (к т. н. «основному производственному отношению»).

2.2. Специфика производственных отношений российской экономики: отчуждение/присвоение и собственность

Исследование этого блока производственных отношений начнем с анализа лежащих в основе всех форм собственности, характерных для России, отношений присвоения и отчуждения, пронизывающих практически все уровни экономики.

Конкретные формы этих отношений нами будут раскрыты ниже, а начнем мы с выделения основных специфических черт их содержания.

Итак, российская экономическая система основывается на следующем контрапункте отношений, посредством которых осуществляется отчуждение от трудящихся и присвоение корпоративно-бюрократической номенклатурой большей части общественного богатства Напомним: по данным Global Wealth Report 2013, в России 110 человек контролируют 35% национального богатства (Global Wealth Report 2013 // CREDIT SUISSE AG. С. 53)..

Первый блок отношений присвоения и отчуждения - система основанных на личной зависимости добуржуазных форм, встроенных в отношения позднего капитализма периферийного типа. Они служат основой извлечения типичного для добуржуазных систем дохода - особого вида ренты, источником которой является та или иная форма внеэкономического принуждения.

Для постсоветской экономики наиболее типичными формами таких отношений являются, во-первых, административное соподчинение и контроль (как на макро-уровне - «ручное теневое управление», так и внутри корпораций), используемые для присвоения теневых привилегий, льгот и доходов; отчасти этот феномен отражается понятием «административная рента».

Во-вторых, в постсоветской экономике широко практикуется «огораживание» частными или псевдогосударственными структурами части природных ресурсов, федерального и местных бюджетов, научного, образовательного и культурного потенциала страны и т. п., что позволяет субъектам этого принуждения присваивать часть принадлежащей гражданам природной и интеллектуальной ренты.

В-третьих, для этого блока характерны отношения прямого внеэкономического принуждения во всем многообразии его подвидов: от т. н. «вассалитета» в системе государственного и корпоративного управления до полурабской зависимости части работников от корпораций и более мелких структур Наиболее типичные примеры в этом отношении дает жизнь работников/жителей моногородов и [нелегальных] мигрантов.. Последние лежат в основе присвоения ренты, которую можно было бы назвать «рентой насилия», подразумевая под этим прямое отторжение богатства в формах, напоминающих оброк и феодальных грабеж соседа одновременно.

Перечень можно продолжить…

Эти реверсивно возникшие отношения, как мы уже отметили, встроены в систему присвоения, характерную для позднего капитализма периферийного типа. Это второй и господствующий блок отношений отчуждения/присвоения, типичных для российской экономической системы. Последний практически во всех своих проявлениях характеризуется сложным переплетением форм капиталистических отношений и переходных форм.

Во-первых, для российской экономики характерно широкое использование ранне-капиталистических форм отчуждения и присвоения, основанных на ручном труде и извлечении абсолютной прибавочной стоимости, получаемой, как известно, за счет удлинения рабочего дня и интенсификации труда. Эти отношения распространены преимущественно в торговле и сервисе (в этих сферах занято 16.1 млн. чел., что составляет 23.6% занятых в экономике), а также строительстве (5.6 млн. чел., 8.3%) и сельском хозяйстве (6.6 млн. чел. или 9.7%) Согласно расчетам авторов на основе данных Российского статистического ежегодника 2013: Стат. сб. // Росстат, 2013. С. 117-118.. Для данных сфер типично сращивание этих отношений с отношениями внеэкономического принуждения.

Во-вторых, сердцевиной российской системы отношений отчуждения/присвоения является массовое использование классических (типичных для развитых стран Европы и США XIX [NB!] века) форм капиталистической эксплуатации наемных рабочих, занятых индустриальным (по своей технологической природе) трудом и потому реально подчиненных капиталу Согласно официальным статистическим данным, доля занятых в этих секторах экономики достигает 18.6 млн. чел., что составляет 27.5% от количества занятых по всем видам экономической деятельности (согласно расчетам авторов на основе данных Российского статистического ежегодника 2013: Стат. сб. // Росстат, 2013. С. 117-118).. Подчеркнем, что эта эксплуатация осуществляется не только в отраслях материального производства, но и в сфере обслуживания, где работник также является частичным и выступает придатком той или иной системы машин. Для этой части российской экономики характерны минимальные права работников, их низкая социальная защищенность, отсутствие развитых форм самоорганизации и т. п.

Описанные выше отношения формального и реального подчинения труда капиталу воспроизводятся в XXI веке в весьма специфических формах, что связано как с наличием охарактеризованных выше иных форм отчуждения (внеэкономическое принуждение, пережитки советского патернализма), так и с общей изменившейся обстановкой в экономике. Последнее касается, с одной стороны, «излишней» (с точки зрения потребностей [до]индустриального капитализма) образованности и культурности большинства работников России, инерции ценностей личностного развития и т. п. Отсюда, в частности, стремление подавляющего большинства семей дать детям высшее образование и нехватка молодежи, готовой без лишних саморефлексий пойти в ПТУ и стать придатком станка или конвейера., создающих немалые противоречия на пути развития полупериферийного типа капитализма. С другой стороны, Россия включена в глобальную капиталистическую систему, что порождает императивы «общества потребления» и стимулирует развитие пусть полупериферийного, но капитализма.

В-третьих, специфику российской модели позднего капитализма полупериферийного типа составляет, как мы уже отмечали выше, господство отношений корпоративно-бюрократического отчуждения/присвоения. Они основаны на присвоении корпоративно-государственной номенклатурой (т. н. «инсайдерами») ключевых прав собственности господствующих в России экономических агентов - государственных и частных корпораций (по преимуществу сырьевых и финансовых).

В обоих случаях (и частные, и государственные корпорации) названный слой перераспределяет в свою пользу часть:

(1) прав и дохода собственников (доверительное управление в сочетании с заниженными дивидендами);

(2) заработной платы рядовых работников (занижение дохода работников - общеизвестный факт; чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на разрыв в оплате работников фирмы и ее топ-менеджеров, который в России в десятки раз выше, чем в Западной Европе, Японии и даже США);

(3) дохода государства (укрытие от уплаты налогов; паразитическое использование общенародных ресурсов);

(4) основного капитала (присваиваемая «инсайдерами» часть амортизации) и иных ресурсов корпорации (отсюда низкий уровень инвестиционной активности, медленное обновление основных фондов, контракты, осуществляемые топ-менеджерами в ряде случаев в ущерб «своей» корпорации и т. п.).

Итогом этой системы отношений отчуждения/присвоения является присвоение корпоративно-бюрократической номенклатурой того, что можно назвать «инсайдерской рентой» Господство корпоративно-бюрократической номенклатуры как сущностная характеристика отношений присвоения/отчуждения (экономического содержания собственности) была раскрыта авторами в названных выше работах 1990-х годов. В последние годы вышла серия работ (в первую очередь - Р. С. Дзарасова), в которых эти отношения раскрыты во всей их полноте и конкретности. См.: Дзарасов Р. С., Новоженов Д. В. Крупный бизнес и накопление капитала в современной России. М.: Едиториал УРСС, 2005; Дзарасов Р. С. Методология Н. А. Цаголова в исследовании накопления капитала в современной России // Вестник МГУ. Серия «Экономика», 2009, №3, с. 3-29. Применительно к финансовым корпорациям эти положения раскрыты в монографии А. А. Залетного «Финансовый капитал. Взгляд изнутри» (М., 2014). О специфике их проявления в сфере госкорпораций см.: Соколов А. Государство как частная собственность инсайдеров (на примере российских госкорпораций) // Критический марксизм: поколение next. М., 2014. .

Как легко понять, эти отношения оказываются не только хорошо совместимы с формами докапиталистической (основанной на личной зависимости), раннекапиталистической (основанной на формальном подчинении труда капиталу) и классически-капиталистической (основанной на реальном подчинении труда капиталу) эксплуатации, но и вызывают все эти три феномена к жизни «ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе» Авторы позволили себе использовать знаменитую фразу В. И. Ленина о порождении капитализма мелким товарным производством..

В свою очередь, столь же очевидно, что эти отношения крайне трудно совместить с развитыми формами социализации позднего капитализма, предполагающими высокий уровень самоорганизации и широкие экономические права граждан и работников, развитую социальную ответственность бизнеса и частного собственника «Собственность обязывает. Ее использование должно одновременно служить общему благу» (Конституция ФРГ. Ст. 14, п. 2)., контроль гражданского общества за бизнесом и государством, прозрачность деятельности акторов и т. п.

Третий блок отношений отчуждения/присвоения, типичных для современной России, - мутации многообразных форм социализации, характерных для советской экономики. Подчеркнем: в России бульшая часть форм социализации экономики (частично бесплатные для пользователя образование, здравоохранение и т. п.) выросла не из активной социально-творческой деятельности граждан и их организаций (профсоюзов, образовательных и правозащитных движений, социал-демократических и коммунистических партий), а из советской патерналистской модели. В результате этот блок отношений присвоения постепенно деградирует, опускаясь даже ниже уровня, типичного для стран полупериферии. В России отсутствует прогрессивная шкала подоходного налога, доля расходов на образование, культуру, здравоохранение и т. п. вдвое ниже, чем, в развитых странах, у нас несоизмеримо слабее, чем в той же Латинской Америке, местное самоуправление, профсоюзы и другие институты гражданского общества.

Все это делает весьма вероятным дальнейшую десоциализацию российской экономики и ее реверсивную инволюцию к моделям, типичным для капитализма 100-летней давности Об альтернативных сценариях развития российской социально-экономической системы - в 3-й части текста..

* * *

Приведенные выше характеристики типичны прежде всего для крупных корпоративных структур, доминирующих в российской экономике. Но специфика нашей системы состоит в том, что так называемый малый и средний бизнес в огромной степени несет на себе печать тех же отношений присвоения/отчуждения, которые определяют содержание кланово-корпоративной собственности. Для этого сектора экономики в большей степени характерна классически-капиталистическая форма отношений присвоения и отчуждения, стимулирующая развитие производства (в случае капиталистических предприятий реального сектора). Однако и на этих, в основе своей классически-капиталистических, предприятиях присутствует все та же смесь отношений внеэкономического принуждения (особенно жесткого на предприятиях с большой долей ручного труда, в малых и средних городах России, на селе, в сферах, где широко используется труд мигрантов) с отношениями формального и реального (на предприятиях с индустриальными технологиями, в том числе в сферах торговли и сервиса) подчинения труда капиталу. Здесь в еще большей мере, чем в корпоративном секторе, слабо развиты или отсутствуют отношения самоорганизации трудящихся, а социальное партнерство в большинстве случаев не упоминается даже как лозунг. Здесь также непомерно высока дифференциация личных доходов хозяев и рядовых работников (по опыту ЕС и США, для малых и средних предприятий она не должна превышать 4-6 раз; в России она составляет десятки раз) и т. д.

Такова на принципиальном уровне система отношения присвоения/отчуждения, составляющая экономическую основу отношений собственности в российской экономике.

* * *

Сказанное позволяет по-разному взглянуть на соотношение отношений отчуждения/присвоения (собственности), типичных для России и для развитых стран. Конечно же, сравнение нарисованной выше далеко не приятной картины с американским учебником, описывающим современную рыночную экономику, даст однозначный результат: общими являются только некоторые внешние признаки. Однако анализ реальных социально-экономических отношений Сошлемся на известную работу советского диссидента А. Зиновьева «Запад», многократно публиковавшуюся в России и за рубежом, а также на нашу монографию «Глобальный капитал» (М., 2004), где анализируется соответствующий круг источников. (в частности, внутрикорпоративных отношений, отношений в области использования труда рабочих на аутсорсинге и труда иммигрантов) и такие (сомнительные с точки зрения академических стандартов) источники, как художественная литература и кинематограф, описывающие реальные, а не номинально-декретируемые отношения и распределение власти, показывают, что сходство все же есть. Только это сходство сродни соотношению не портрета и оригинала, а реального феномена и карикатуры на него: последняя гротескно преувеличивает, выпячивает все пороки оригинала…

Вернемся к российским реалиям и посмотрим на то, как осуществляется механизм воспроизводства тех экономических отношений, о которых мы писали выше.

2.3. Специфика производственных отношений российской экономики: воспроизводство

Выше мы показали далеко не самые позитивные результаты макроэкономической динамики нашей страны последних 20 лет.

Что же является причиной такой ситуации?

Политико-экономический ответ на этот вопрос авторами уже был дан: сложившаяся в России система производственных отношений и, как следствие, экономико-политической власти.

Здесь действует следующая устойчивая воспроизводственная ловушка.

Исходный пункт этой «ловушки» на уровне материально-технических предпосылок характеризуется тем, что ключевые ресурсы развития (относительно качественное оборудование и рабочая сила, дорогостоящие экспортные товары, относительно современные и работоспособные институты управления и т. п.) сосредоточены в сырьевых секторах и узком круге производств, связанных с ними или же паразитирующих на государственном бюджете (часть строительства, престижные программы типа Олимпиады или Сколково и т. п.). Остальные сферы отстали от мирового уровня на 2-3 поколения основных фондов или вообще развалены (как, например, авиапром). Наука, образование, культура и т. п. сферы формирования креативных ресурсов развития испытывают чудовищный финансовый голод и находятся в тисках «институциональных ловушек».

На уровне производственных отношений основными механизмами регулирования экономики являются, как мы писали выше, локальное корпоративное и теневое государственное регулирование плюс «бизнес по понятиям». Основные каналы присвоения/использования прибавочного продукта и права собственности находятся в руках корпоративно-бюрократической номенклатуры.

В обществе предельно (для стран с таким уровнем развития, как Россия) велика реальная социальная дифференциация, но при этом (вопреки неоклассическим догмам) низок потенциал социально-экономической пассионарности (употребим термин, активно использовавшийся столь любимым нашей «элитной» интеллигенцией Гумилевым).

Какой же тип воспроизводства может и должна продуцировать данная система производительных сил и производственных отношений?

Персонифицирующий ее основное производственное отношение господствующий экономико-политический слой - корпоративно-бюрократическая номенклатура - объективно Подчеркнем: субъективный интерес тех или иных представителей правящей политико-экономической элиты может быть и иным, но система производственных отношений тем и отличается, что заставляет людей действовать по объективным «правилам игры» или выталкивает их из своего класса. Она реализует объективные социально-классовые интересы господствующих сил, а не их личные благопожелания. заинтересован прежде всего в воспроизводстве (в идеале - расширенном) своей экономико-политической власти. Как именно может осуществляться такое воспроизводство? Путем сохранения и развития названных в предыдущих подразделах способов координации и присвоения. Эти методы (теневое государственное регулирование, корпоративно-бюрократическая эксплуатация всех ресурсов корпорации инсайдерами и т. п.) совместимы лишь с экстенсивным типом воспроизводства.

Причины понятны. Названная система экономико-политической власти порождает, во-первых, высокие транзакционные издержки, связанные, в частности, с бюрократизацией управления, расходами на внеэкономическое принуждение, неэффективностью системы управления и контроля и т. п. Более того, эти расходы должны расти по мере укрепления власти данной системы, причем опережающими темпами. Этот пункт столь очевиден, что не требует комментариев.

Во-вторых, она инициирует у правящей «элиты» объективную необходимость Иногда даже вопреки субъективным ценностям тех или иных представителей этого слоя - авторы сталкивались с подобными жалобами со стороны представителей нынешней номенклатуры. постоянно увеличивать расходы на престижное (статусное) [пере]потребление, что обусловлено спецификой отношений поддержания (укрепления) своего положения. Это атрибут корпоративно-бюрократической номенклатуры, для всех уровней которой характерна система «идентификаторов» власти.

Последняя измеряется - подчеркнем - не только объемом капитала, но и сложной системой параметров, интегрирующих (1) собственно капитал, (2) меру его сращенности с государственной властью и (3) потенциал внеэкономического принуждения (поскольку криминальный жаргон проникает уже и в научный язык, мы по аналогии с введенным ранее и не нами понятием «бизнес по понятиям» можем назвать этот параметр «мерой крутизны»).

Соответственно, определенный стиль и объем статусного потребления является одним из основных внешних свидетельств меры «крутизны» (экономико-политической власти) того или иного частно- (или/и государственно-) корпоративного клана. Эта система развертывается на всех уровнях: от необходимости покупать в кредит непомерно дорогую автомашину для ме-е-елкого служащего большо-о-ой корпорации до самых длинных в мире яхт российских олигархов и безумных расходов на Олимпиаду в Сочи, призванных послужить статусным свидетельством «крутизны» корпоративно-бюрократической номенклатуры страны в целом.

В-третьих, названная система власти порождает высокий уровень социальной дифференциации вкупе с интенциями к социальному паразитизму и ростом деклассированных слоев населения. Описанное выше многомерное и потому предельно жесткое отчуждение практически всех категорий работников от труда и его результатов порождает низкий уровень заинтересованности работников в повышении эффективности своей деятельности, не говоря уже об инновациях Тощенко Ж. Т. Социология. М., 2001. С. 75-79.. Господство сырьевого корпоративного бизнеса, сращенного с государственной номенклатурой, снижает активность мелкого и среднего бизнеса не только в сфере инноваций, но и вообще в сколько-нибудь значимых средне- и долгосрочных производственных проектах. Бюрократический характер государства и его отчужденность от гражданского общества инициирует преимущественно неэффективные, но «статусно значимые» направления расходования бюджетных средств на всех уровнях.

В условиях высокой и постоянно растущей (вследствие все тех же причин, лежащих на уровне основного производственного отношения системы: многомерного отчуждения) социальной дифференциации отчужденное от общества государство должно обеспечивать относительно стабильное существование беднейших слоев населения, сохраняя значимые социальные резервы.

Но нацеленность социальной политики на патернализм и потому пассивно-конформистское поведение населения вкупе с бюрократически-неэффективной системой расходования бюджетных средств на поддержание стабильности, а не на развитие усиливают экстенсивность воспроизводства. Здесь воспроизводится двоякая связь, основанная на отчуждении граждан от государства и государства от граждан. Государство не доверяет ни гражданам, ни бизнесу и потому боится инвестировать в развитие (и человека, и производства), держа «про запас» тот или иной аналог стабилизационного фонда. В свою очередь, граждане и бизнес не доверяют ни государству, ни самим себе и потому не согласятся на радикальное увеличение расходов государства на развитие за счет сокращения текущих расходов (на зарплаты работников бюджетного сектора, пенсии и т. п.). Это проявляется, в частности, в нежелании капитала осуществлять поддержку долгосрочных общегосударственных программ и едва ли не большинства населения - вкладывать государственные и личные ресурсы в долгосрочные, с отдачей через 10-20 лет, программы развития фундаментальной науки, освоения космоса, прогресса образования, здравоохранения, культуры, социальной сферы.

Отсюда, в-четвертых, типичная для российской системы относительно низкая доля расходов на накопление, которые к тому же идут и в частном, и в государственном секторах преимущественно не на цели развития, а на краткосрочное увеличение «крутизны» разных слоев корпоративно-бюрократической номенклатуры и обогащение обслуживающих ее групп. Примерами таких расходов, кроме названных выше амбициозно-неэффективных проектов, могут служить продолжающиеся инвестиции в строительство нефте- и газо-проводов, массовое строительство в России сборочных и т. п. производств, бурный рост торговли и других сфер транзакционного сектора и т. д.

Так складывается триединая (работник + бизнес + государство) незаинтересованность основных акторов российской экономики в отказе от экстенсивного типа воспроизводства.

Результаты такого типа воспроизводства очевидны. На технико-производственном уровне - небыстрый экстенсивный рост, перемежающийся кризисами и стагнациями при сохранении преимущественно сырьевой ориентации экономики вкупе с расширением сфер экономики, типичных для периферийного капитализма. К последним относятся сырьевые и вторичные (сборка и т. п.) отрасли материального производства, плюс торговля и услуги, плюс образование и культура, ориентированные на обслуживание такой экономики и нужд периферийного (т. е. высокодифференцированного, но при этом в большинстве своем отстало-бедного) «общества потребления», плюс сохранение слабой, патерналистки-ориентированной социальной сферы. Возможным исключением может быть только военно-промышленный комплекс, о причинах укрепления которого - чуть ниже.

На социально-экономическом уровне - сохраняющийся тренд углубления реальной социальной дифференциации, а также продолжающееся упрочение власти корпоративно-бюрократической номенклатуры, переходящее в новую фазу.

Первый тренд иллюстрируется ростом низкооплачиваемой занятости (увеличившейся за годы реформ почти в 4 раза, до 12.5% в 2010 г.), неравенства в распределении доходов работников (коэффициент Джини в 2010 г. достиг 0.413), масштабов бедности (нуждающиеся слои населения за 20 лет выросли в 90 раз и составили 17.4%), социальной незащищенности и т. д. Бобков В. Н., Колосова Р. П. Характеристика социальной дифференциации в России: 1990-2010 гг. // Неравенство доходов и оплаты труда: тенденции, вызовы и стратегии перераспределения / Под редакцией А. В. Бузгалина, Р. Трауб-Мерца. М., 2014..

Новая фаза укрепления власти номенклатуры знаменуется тенденцией к консолидации этой - немало окрепшей за последние 10-15 лет - экономико-политической силы, что отражается, в частности, в попытках реанимировать военно-промышленный комплекс России, создающий видимость роста «крутизны» высших слоев номенклатуры. Следствием реализации этой попытки могут быть как некоторые позитивные изменения (частичное восстановление промышленности, инженерного образования, некоторых отраслей науки), так и негативные процессы (консервация бедности, низкого уровня социальной защищенности, проблем в образовании и культуре). Да и в целом развитие за счет усиления ВПК - это один из самых неэффективных вариантов продвижения к инновационному типу воспроизводства: главным результатом является создание средств разрушения человека, природы, общества, а гражданское производство и наука если и прогрессируют, то только как побочный эффект и потому крайне однобоко. Впрочем, вероятность стратегически последовательного осуществления курса на прогресс ВПК и эффективного использования выделенных ему средств остается невысокой. Авторы сугубо не уверены, что (1) станет реальностью консолидация номенклатуры вокруг именно этой программы и, главное, что (2) этот слой, по определению отягощенный грузом межкапиталистических противоречий и крайне бюрократизированный, сможет что-то сделать не «как всегда».

Так складывается процесс экстенсивной э/инволюции, который устойчиво воспроизводит сырьевую ориентацию экономики, отторжение инноваций и все те технико-экономические и социально-экономические основания, на которых базируется власть корпоративно-бюрократической номенклатуры.

Порочный круг экстенсивного воспроизводства специфических для постсоветской России деформаций производительных сил и производственных отношений позднего капитализма полупериферийного типа и порождаемых им добуржуазных и иных «инклюзов» замыкается и генерирует основания для нового витка эскалации власти акторов, заинтересованных в лучшем случае - в экстенсивном расширении сложившейся ситуации, в худшем - в ее консервации Все это до боли напоминает то, что было характерно для худшей стороны экономики СССР периода ее стагнации (конец 1970-х - 1980-е годы) и о чем мы писали четверть века назад, предрекая угрозу «негативной конвергенции» в случае капиталистически-ориентированных реформ. К сожалению, наш прогноз оправдался.

Но между господством номенклатуры в экономике СССР и в РФ есть и разница, причем принципиальная. Во-первых, тогда эта система паразитировала на ростках новой, социалистической экономики с присущими ей высокими интенциями образования, науки, культуры, социальной справедливости и т. п. Сейчас же она паразитирует на уже давно ставших историческим прошлым отношениях формального и реального подчинения труда капиталу вкупе с формами позднего капитализма периферийного типа. Во-вторых, тогда наша экономика все еще обладала потенциалом, по ключевым параметрам развития (прежде всего - человеческим качествам) сравнимым с наиболее развитыми странами мира. Сейчас мы отстаем от них на десятилетия..

Существенно, что в этом «верхи» оказываются солидарны с большей частью «низов», для которых закрытость социальных лифтов, характерная для такой социально-экономической системы, делает доминирующим интересом «отсутствие перемен». Так, по итогам проводившегося Институтом социологии РАН в 2013 г. общероссийского социологического исследования «Бедность и неравенство в современной России: 10 лет спустя», нуждающиеся, коих порядка 34%, не стремятся изменить ситуацию, а хотят «стабильности» (так сказали 71% опрошенных). Вместе с тем «снижение общественно-политической активности характеризует не только бедных, но и представителей благополучных слоев населения» Бедность и неравенство в современной России: 10 лет спустя. М.: Институт социологии РАН, 2013. С. 167..

* * *

Суммируем основные положения нашего видения специфики экономической системы постсоветской России. Эта специфика определяется (1) кризисом советской экономической системы, приведшим вследствие (2) неадекватной для постсоветских условий и исторически реверсивной модели его разрешения в 1990-х (т. н. «шоковая терапия») к (3) мутации позднего капитализма полупериферийного типа, воспроизводящей вследствие этих мутаций (4) многие негативные черты советской экономической системы и (5) порождающей реверсивный процесс регенерации добуржуазных отношений.

Собственно, сама эта мутация есть не что иное, как результат выигрыша в борьбе за экономико-политическую власть в России олигархических групп, паразитирующих на национальном богатстве страны и сращенных с отчужденным от общества государственным аппаратом; порожденная этим модель экстенсивного, базирующегося на сырьевой зависимости воспроизводства адекватна для консервации власти названных акторов.

Закономерным следствием реализации такой модели является слабость институциональной системы: диффузия институтов (в частности, низкий уровень спецификации и защиты прав собственности, защиты контрактов и т. п.); наличие многочисленных «институциональных ловушек» (в том числе ситуаций, когда реформирование неэффективных или социально реакционных институтов требует затрат, превышающих возможный позитивный эффект реформ, или сталкивается с непреодолимым сопротивлением какой-либо из экономико-политических «элит»); господство неформальных «правил игры» и т. п.

3. Несколько слов о сценариях будущего (вместо заключения)

Какими же могут быть сценарии будущей э/инволюции (развития? коллапса?) нашей экономической системы?

Мы не хотим в этом тексте уделять сколько-нибудь значительное внимание доказательству того, что сценарий преодоления главного встроенного порока нашей экономики - власти корпоративно-бюрократической номенклатуры - на пути перехода к т. н. «свободной (возможный вариант - минимально регулируемой) рыночной экономике», основанной на «настоящей» частной собственности, иллюзорен. Упомянем лишь два аргумента.

Первый: эта теоретическая модель есть не более чем ностальгия по романтической поре капитализма, миновавшей уже столетия назад. Капитализм уже немолод, предельно циничен и жесток к тем, кто оказался на периферии.

Второй: именно попытка создать в России «свободную рыночную экономику» привела к власти в стране олигархов и бюрократию и к иному результату, как мы и предсказывали еще в последние годы существования СССР, привести не могла. Зачем же второй раз наступать на те же самые грабли? Конечно «попытка не пытка», но только не в условиях нашей страны.

Есть ли альтернативные силы в российской экономической системе, объективно не заинтересованные ни в попытке реализовать утопию «свободного рынка», ни в консервации существующей системы? Есть ли социально-экономические основания перехода к интенсивному типу воспроизводства, нацеленному как минимум на реиндустриализацию, как максимум - на обеспечение приоритетного развития креатосферы?

Есть, хотя они и слабы, ибо в российской системе производительных сил и производственных отношений слабо развиты формирующие эти экономико-политические интересы основания.

Рассмотрим эту проблему несколько подробнее.

Основой для альтернативы-минимум, т. е. перехода к интенсивному типу развития с ориентацией на восстановление промышленной системы (близкого к советскому типа), отвечающей стандартам 4-го и 5-го технологических укладов, могли бы служить частнокапиталистические (в области несырьевого реального сектора гражданского назначения) и государственные (в сырьевых отраслях, энергетике, инфраструктуре, ВПК) предприятия при условии формирования в России экономической системы, свойственной для полупериферийного капитализма, правящий экономико-политический класс которой последовательно реализует долгосрочную стратегию догоняющего развития.

Часть российского капитала (преимущественно несырьевой реальный сектор) и работников, а также некоторые слои бюрократии (преимущественно слабокоррумпированная часть силовых структур и руководители дотационных регионов) уже не первый год частично реализуют этот тренд. В России возникла и функционирует система капиталистических предприятий реального несырьевого сектора, отчасти реализующих модель интенсивного капиталистического воспроизводства. Они включены в систему производственных отношений, где производительный капитал может осуществлять накопление преимущественно за счет интенсивного развития (ибо доступа к сырью и бюджету у них нет) и потому заинтересован в воспроизводстве класса квалифицированных наемных работников и активной промышленной политике государства, нацеленной на снятие локального корпоративного регулирования экономики, ибо иначе он не победит в конкуренции с сырьевыми и т. п. корпоративными структурами.

Эту линию тактически заинтересованы поддержать некоторые слои жителей моногородов и средних промышленных городов России, отчасти - деревни: развитие такого капитала несколько улучшит их экономическое положение, хотя качественных изменений при этом в положении трудящихся не произойдет, только несколько упорядочится система отношений эксплуатации.

Для работников социальной сферы и креатосферы этот курс может также принести некоторые позитивные сдвиги, но только при условии радикальной дебюрократизации государственного аппарата, т. е. в случае, если курс на модернизацию будет осуществлять демократическое государство, опирающееся на сильное гражданское общество. Последнее маловероятно, ибо «патриотический» капитал в этом мало заинтересован: сколько-нибудь реальная демократия приведет к усилению социал-реформистских и антикапиталистических сил и заставит капитал как минимум существенно делиться с гражданами правами собственности (сильные профсоюзы, участие работников в управлении, требование прозрачности и социальной ответственности бизнеса) и доходами (высокая прогрессия подоходного налога и т. п.). На стадии борьбы с корпоративно-бюрократической номенклатурой капитал реального сектора готов поддерживать эти требования с целью консолидации оппозиции, но в случае успеха, скорее всего, откажется от этих интенций.

Названные слои, объективно заинтересованные в такой стратегии, достаточно активно выступают за ее реализацию. Примером этого стал уже упоминавшийся нами Московский экономический форум, прошедший в МГУ в марте 2013 года и собравший более 1000 представителей этих общественных сил и отстаивающих эти позиции интеллектуалов.

На наш взгляд, однако, воплощение этой линии в жизнь, во-первых, остается маловероятным (главным образом из-за традиционной политической осторожности российского производительного капитала, с одной стороны, и слабой заинтересованности в этом большинства граждан, которые если что и получат, то незначительные тактические выигрыши, - с другой). Во-вторых, эта стратегия в целом уже устарела: к промышленному государственно-регулируемому капитализму Россия опоздала. Данный курс был относительно прогрессивен (да и то лишь при условии сильной социальной составляющей по образцу «шведской модели») в середине ХХ века. В начале XXI столетия он, как мы уже сказали, не слишком реален и в лучшем случае приведет Россию в группу стран «цивилизованного» полупериферийного капитализма.

Возможны и принципиально иные альтернативы, в которых заинтересованы иные социально-экономические силы, но об этом мы уже писали ранее в нашем журнале, представляя разрабатываемую авторами на протяжении, опять же, более чем 20 лет Стратегию опережающего развития «Экономика для человека» См.: Колганов А. И. Экономика для человека. Тезисы к разработке стратегии развития России // Альтернативы, 2013, № 1..

Размещено на Allbest.ru