История экономических решений

Но Книс сильно преувеличивает, думая, что таким образом определенный релятивизм экономических законов ставит резкое различие между ними и другими научными законами. Физические и химические теории, как это правильно подметил Маршалл, тоже модифицируются в зависимости от того, как новые факты делают негодными старые формулы. Они тоже временны. Они в то же время и условны в том смысле, что они оправдываются лишь при отсутствии противодействующих причин, способных модифицировать условия опыта. Естественные законы суть простые краткие формулы, которыми выражаются констатируемые между феноменами взаимоотношения; и между различными, созданными таким образом человеческим умом "законами" различия выражаются только в большей или меньшей степени констатированной между явлениями зависимости.

Если физические или химические законы по своей прочности и достоверности выше сформулированных доныне экономических законов, то это просто потому, что условия, в которых они применяются, реализуются в несравненно большем масштабе, и в то же время потому, что, поскольку действие их измеримо, они могут быть посредством дедукции сведены к общим законам математики.

Книс не только преувеличивал последствия релятивизма экономических законов, но и был неправ в тот момент, когда он писал, адресуя своим предшественникам упрек в непризнании их. Стюарт Милль, который к этому моменту уже издал свои "Основания политической экономии", в своей опубликованной в 1842 году "Логике", многочисленные издания которой повторялись до 1853 года, в момент, когда писал Книс, точно определяет характер экономических законов: "Они, - говорит он, - основаны на предположении определенной совокупности обстоятельств и объясняют, как данная причина действовала бы среди этих обстоятельств при условии, если бы не было никаких других обстоятельств, стоящих в связи с данными. Если предположенные обстоятельства - точная копия обстоятельств с данного существующего общества, то выводы будут правильны для него при условии, если действие этих обстоятельств не модифицируется другими, не принятыми в расчет". Поэтому социология, ветвью которой является, по его мнению, политическая экономия, "не может быть знанием положительных предвидений, а только знанием тенденций". Нельзя, пожалуй, яснее выразить всю "относительную" (релятивную) ценность экономических законов.

Как бы ни было, а современные экономисты считали критику экономистов-историков достаточно обоснованной, чтобы заниматься поисками более точных определений во избежание подобных упреков.

Со своей стороны основатели чистой экономии, метод которых самым определенным образом расходится с методом экономистов-историков, приняли те же меры предосторожности. Они определенно и смело основывают свои выводы на известном числе предварительных гипотез. "Чистая экономия, - говорит Вальрас, - должна позаимствовать у опыта типы обмена, предложения, спроса, капиталов, доходов, услуг производителей, продуктов. Из этих реальных типов она должна абстрактным путем вывести идеальные типы и размышлять по поводу этих последних, возвращаясь к действительности только ради применения их". Например, чистая экономия будет изучать действия конкуренции не в той ее несовершенной форме, в какой она представляется нам в действительности, а в той, в какой она функционирует на гипотетическом рынке, где все договаривающиеся стороны, точно зная свои истинные интересы, могут преследовать их вполне свободно и при свете полной гласности; с помощью концепций такого ограниченного поля зрения можно, как через увеличительное стекло, изучить следствия данной гипотезы, которых действительность никогда не представит нам в совершенно чистом виде.

2 Второй упрек, адресуемый экономистами-историками первым экономистам, - следующий: узость и недостаточность их психологии. По мнению Адама Смита, Сэя, Рикардо, человек руководствуется исключительно интересом. Они представляют его всецело поглощенным погоней за барышом. Но, говорят экономисты-историки, даже в экономической области интерес далеко не единственный двигатель человека. Здесь, как и в других областях, человек подчиняется самым разнообразным мотивам: честолюбию, страсти к славе, жажде деятельности, чувству долга, милосердия, доброжелательству, любви к ближнему или просто обычаю. "Представлять человека, - говорит Книс, - движимым в своей экономической деятельности повсеместно и неизменно чисто эгоистическими двигателями - значит отрицать во всяком предприятии наличность всякого лучшего или более возвышенного мотива или утверждать, что у человека имеется целый ряд центров психической деятельности, функционирующих независимо один от другого".

Никто не будет отрицать, что классики видели в личном интересе (а не в эгоизме, как говорит Книс, придавая этому выражению худший смысл) основное начало и объяснение экономических явлений. Но экономисты-историки, по-видимому, ошибаются в этом случае, придавая своему наблюдению слишком большое значение. Стремясь охватить реальность во всей ее сложности, гоняясь больше за особенным и характерным, чем за общим и универсальным, экономисты-историки забыли, что политическая экономия как наука рассматривает экономические явления, взятые в массе. Классические экономисты старались изучать общее, а не индивидуальное. Вагнер полагал, что, оставляя в стороне отдельные исключения, которые в некоторых случаях могут быть вызваны личным предрасположением того или другого агента, в экономическом мире наиболее постоянным двигателем деятельности является именно эгоистическое желание наживы или барыша. Он с большой прозорливостью изучал различные двигатели, направляющие человека в его экономической жизни, и сделал вывод, что из всех них "эгоистический" двигатель есть единственный действительно прочный и постоянный. "Это обстоятельство, - говорит он, - объясняет и оправдывает выбор этого двигателя в качестве исходного пункта дедуктивного метода в политической экономии".

В таком случае можно частично согласиться с Книсом. Классические экономисты не отрицали, как он говорит, а слишком пренебрегали теми изменениями, которые накладывали на эгоистическое поведение людей влияние других факторов. В этом они иногда заходили так далеко, что превращали, по-видимому, политическую экономию в простую, как говорит Гильдебранд, "естественную историю эгоизма".

В то время, когда Книс формулировал свои критические замечания, они уже совершенно не имели никакого значения. В самом деле, Стюарт Милль в своей "Логике" уже более чем за десять лет до того привлек внимание к этому пункту. "Английский экономист, - говорил он, - подобно всем своим соотечественникам не знает, что вполне допустимо, что люди, занимающиеся продажей товаров, заботятся больше о своих удобствах или о своем тщеславии, чем о барыше". Со своей стороны он утверждал, "что в жизни человека нет, может быть, ни одного действия, которое не было бы источником для какого-нибудь непосредственного или отдаленного импульса, не совпадающего с жаждой наживы".

Таким образом, уже Стюарт Милль не видит в эгоистическом двигателе и в погоне за барышом "универсального и неизменного" стимула деятельности человека. Больше того, у Стюарта Милля эгоизм, или интерес, вмещает в себя, по самому своему определению, альтруизм.

Но и тут упреки экономистов-историков, несмотря на их преувеличения, вынудили даже экономистов других школ точнее определить свою точку зрения в этом отношении. Ныне Маршалл утверждает, что экономисты "занимаются человеком таким, как он есть; не абстрактным или экономическим человеком, а человеком из плоти и крови". И если, говорит Маршалл, из всех мотивов, которым подчиняется человек, экономист в особенности изучает погоню за барышом, то это происходит не потому, что он хочет свести политическую экономию к "естественной истории эгоизма", а просто потому, что, будучи весьма часто измеримыми в деньгах, действия этого двигателя легче поддаются научному изучению, чем другие двигатели, например, стремление к благотворительности, тщеславие или чувство долга.

3 Злоупотребление абстракцией и дедукцией. Школа хотела бы на место дедукции поставить в качестве преобладающего метода основанную на наблюдении индукцию.

Критика дедуктивного мышления стоит в тесной связи с предыдущей критикой. Видя в человеческой деятельности только один двигатель, классические экономисты, по словам экономистов-историков, считали возможным из этой единственной тенденции вывести путем априорных рассуждений все экономические законы. Недостаточность такого приема бросается в глаза, если принять во внимание многочисленность существующих в экономическом мире двигателей. С ним школа дала карикатуру действительности, а не точное изображение ее. Только упорное наблюдение, опирающееся на осторожную индукцию, приведет к созданию экономической теории, охватывающей всю сложность явлений. "В будущем, - писал Шмоллер в 1883 году в ответ Менгеру, - наступит для политической экономии новая эпоха; но это случится исключительно благодаря содействию всех тех исторических, описательных и статистических материалов, которые собираются ныне, а не вследствие беспрестанной дистилляции абстрактных предложений старого догматизма, которые дистиллировались уже сотни раз".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Критика исторической школы, направленная против классических методов, не была бы, вероятно, такой оживленной, если бы ею не прикрывалось совершенно особое представление о роли и цели политической экономии. За критикой скрывается более или менее определенно выраженная противоположность принципов. Если "молодая историческая школа" отбросила ныне некоторые из своих упований, то первые экономисты-историки, наоборот, сильно рассчитывали на них и, как мы видели, мечтали о полном обновлении науки. В каком смысле и каким образом? Это важно знать. Положительное, выработанное историзмом представление об экономии еще более интересно для истории экономических доктрин, чем его критическая работа. Ибо в нем отражается оппозиция духа с которой приходится встречаться почти весь период существования нашей науки.

Экономическую жизнь можно рассматривать с двух различных точек зрения: первую точку зрения можно назвать механической, а вторую -- органической. На первую точку зрения охотно становятся обобщающие умы, увлекаемые простотой; а вторая естественно свойственна умам, прельщаемым беспрерывными видоизменениями конкретной действительности.

Старые экономисты в большинстве своем принадлежат к первой категории. Из всего разнообразия социальных явлений они ограничиваются в большинстве случаев изучением тех явлений, которые доступны главным образом механическому объяснению. Колебания цен, повышение и понижение нормы процента, заработной платы и ренты, приспособление производства к спросу при режиме свободной конкуренции представляются им следствиями почти автоматического действия человеческих молекул, повинующихся повсюду однообразному двигателю личного интереса. И простота этой концепции не лишена некоторого величия.

Но полученная таким образом картина социальной жизни является в высшей степени неполной. За пределами ее остается вся безмерная масса явлений громадной важности и интереса. Конкретное зрелище экономического мира на самом деле чрезвычайно разнообразно и подвижно. Мы различаем в нем всевозможные учреждения: банки, биржи, ассоциации хозяев и рабочих, коммерческие общества, кооперативы; мы встречаемся здесь с ожесточенной борьбой между мелкой и крупной промышленностью, между крупной и мелкой торговлей, между крупной и мелкой земельной собственностью, между социальными классами и между отдельными индивидами, между государством и частными лицами, между городами и деревнями. Мы наблюдаем, как растет благосостояние государств и как оно потом исчезает; как конкуренция выдвигает их в первые ряды и затем отбрасывает назад; как известный коммерческий режим расцвел в данной стране и в данную эпоху и как он, наоборот, пришел в упадок в другом месте или в другую эпоху.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1 Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений.-М.: Экономика,1995.

2 Титова Н.Е. История экономических учений.-М.:ВЛАДОС,1997.-288с.

3 Чепурин А.М., Киселева Е.А. Курс экономической теории: Учебное пособие.-Киров: АСА, 2003.

4 Ядгаров Я.С. История экономических учений: Учебник для вузов. 3-е издание. -- М.: ИНФРА-М, 2000. - 320 с.

Размещено на Allbest.ru