"Артуровская легенда" как ключевой текст в культурном диалоге Великобритании и США XIX-XX веков

В конце XIX века Твен ностальгирует и по старому доброму Югу, и по Камелоту времен Артура потому, что лишь в ушедших временах можно, например, встретить обладателей так называемого «наивного благородства» - таких, как Джим в «Гекльбери Финне» и Артур с Ланселотом в романе «Янки при дворе короля Артура». Отражая эту ностальгию, герой Твена Хэнк Морган находит преданного сподвижника в лице средневековой девы Сэнди. Но, пытаясь уйти от ностальгии, Твен обрушивает тяжеловесную критику на мироустройство «пропащих земель» средневековой Англии и довоенного Юга США. Рыцарство - и как институт, и как образ жизни - высмеивается на всем протяжении романа «Янки при дворе короля Артура». Рыцарство показано в качестве маски, за которой скрывается зло притеснителей (схожим образом, стилизованное под старину романов Вальтера Скотта «благородство» семейств, состоящих в кровной вражде в «Гекльберри Финне» было, по сути, личиной самолюбования и феноменальной глупости). Здесь, как и в случае с критикой Англии 80-х гг. XIX века, слышится не столько Твен-культуролог, сколько Твен-идеолог, говорящий об общих принципах человеческой свободы, о необходимости быть бдительными и защищать свободы, завоеванные в ходе Гражданской войны ценою лишений и потерь.

В равной мере радикальное давление ощущается и во второй части главы 33, где Хэнк, отменив торговую пошлину, рассуждает о том, какое замечательное будущее ожидает рабочего в эпоху трейд-юнионов. В этом рассуждении слышны отголоски оптимизма Твена по поводу созданной незадолго до того организации «Рыцарей труда» (Knights of Labor); сам пассаж в романе близок по духу и вокабуляру к речи «Новая династия», произнесенной Твеном в марте 1886 года. И Твен, и юнионисты используют метафоры, которые призваны отобразить притязания рабочего человека на культурную легитимность и участие в «творении» власти, которая раньше безраздельно принадлежала аристократии. Таким образом, сатира Марка Твена «Янки при дворе короля Артура» становится форумом, который позволяет нам увидеть очертания трех культур (Британия средних веков, викторианская Англия, США эпохи Теодора Рузвельта) и соответствующих социальных идеологий.

Раздел II.2, «Концептуализация американского нобилитета в теории и практике организованной молодежной культуры конца XIX - начала XX века», посвящен анализу интеграции культурных идей рыцарства в американской молодежной среде. Подраздел 2.2.1, «Сэр Лаунфаль Дж. Р. Лоуэлла как прототип американского рыцаря», посвящен пересмотру идеи аристократического рыцарского благородства на почве американской демократической культуры. Здесь, прежде всего, ведется речь о ключевом - в данном отношении - тексте американской артурианы, поэме Джеймса Рассела Лоуэлла «Видение сэра Лаунфаля». «Бостонский брамин» Д.Р.Лоуэлл, «англичанин в Америке и американец в Англии» Венедиктова Т.Д. Джеймс Рассел Лоуэлл // История литературы США. Том 3: Литература середины XIX в. (поздний романтизм). - М.: ИМЛИ РАН - Наследие. - С. 233. , посредничая между культурами Старого и Нового света, был одним из первых американцев, принятых академической средой Оксфорда и проявлял немалый интерес к аристократической культуре Англии. При этом его видение ценностей Старого света отличала особая критичность - как и видение ценностей янки, формировавшихся на его глазах - поэтому в его наследии «любой предмет с готовностью сводился к нравоучительности» Waggoner, Hyatt H. American Poets: From the Puritans to the Present. NY: Delta, 1968. - P. 60.. Однако важнейшим критерием культурологичности творчества Д.Р. Лоуэлла становятся его размышления о феномене Природы и осознание ее «благородства». Вслед за трансценденталистами, Лоуэлл видит в природе учителя. Милосердие и щедрость, которым должен научиться Лаунфаль вследствие «видения», навеянного летним сном, сведены в поэме к параллели с безвозмездной щедростью Бога по имени Природа, бесплатно дарующего человеку такие уникальные блага, как июньский день. Подобно природе, прозревший Лаунфаль, малоизвестный герой цикла о короле Артуре, появляющийся на периферии «артуровского» цикла лишь как один из рыцарей двора До поэмы Лоуэлла, сэр Лаунфаль появляется в лэ «Ланваль» Марии Французской и анонимной поэме «Сэр Лаунфаль», написанной на среднеанглийском языке; в этих источниках описывается незаконная любовная связь рыцаря с феей, при этом особое внимание авторов обращается на щедрость Лаунфаля., впредь делится с людьми всем, что имеет, бескорыстно и любя. Помимо щедрости, герой научается милосердию, в силу чего он способен не только бросить монету нищему, но и проникается к нему (как и любому другому) подлинным участием. Ассоциирование Лоуэллом благородства с определенными состояниями природы (как и ее неизменными свойствами), рождает в тектонике поэмы уникальный понятийный ряд. Леон Говард, автор монографии «Викторианский странствующий рыцарь: исследование раннего творчества Д. Рассела Лоуэлла», рассуждая об умышленном отходе Д.Р. Лоуэлла от «артуровской» традиции, цитирует предисловие поэта в одном из американских изданий «Сэра Лаунфаля»: «Сюжет (если я могу назвать сюжетом то едва ощутимое присутствие логики причин и следствий) разработан мной самим и, вследствие замысла, я не только расширил круг соперничества ищущих чудодейственную чашу, но и продлил период происходящего до времен, которые пришли уже после правления Артура» [(Howard L., 1952:VII)]. Это объяснение показательно в плане «разлучения» Грааля с Артуром в поэме Лоуэлла. Поэт создает особого рода «внутренний» комментарий, который дает читателю возможность безошибочно понять, что действие поэмы происходит не во времена короля Артура. В результате речь может идти об «артуровской» поэме без Артура и его рыцарей. Очевидно, подобный подход объясняется тем, что Лоуэлл ставит целью отучить читателя от ассоциаций, связанных с благородным происхождением рыцарей Грааля. Подобное разрушение ассоциаций позволяет Лоуэллу изобразить в поэме северный край, в котором расположен замок Лаунфаля как своего рода особый мир, либо «мир в себе»; мир, который может стать новым Эдемом вследствие гения милосердия, явленного Лаунфалю во сне. Это преображающее мир милосердие и есть Грааль, и такой Грааль не может быть ограничен во времени какой-либо эпохой, или местом. Схожим образом, «достижение» Грааля не должно становиться уделом малого числа хороших людей, которых собрал вокруг себя король Артур. И уж если сэр Лаунфаль смог узреть священный сосуд, то это, в принципе, достижимо для каждого. Таким образом, в американском контексте поэмы «Видение сэра Лаунфаля» англо-кельтская мифология сменяется американской мифологией, что становится решающей вехой в освоении Америкой британской «артуровской» традиции.

Подраздел II.2.2, «Рыцарские ценности артуровских молодежных клубов США», рассматривает социокультурный контекст воплощения концепта американского нобилитета, намеченного в поэме Лоуэлла. У истоков внедрения принципов нобилитета американского рыцаря заинтересованными деятелями просвещения и религиозными активистами стоит осознание молодежи как фактора, угрожающего устоям государства. В этой связи священник Уильям Байрон Форбуш (William Byron Forbush, 1868-1927) выпустил в 1901 году книгу под названием “The Boy Problem”, в которой писал о том, как легко отрок может оказаться поглощенным «многими сумасшедшими планами, помыслами о вредоносных деяниях» Forbush, William Byron. The Boy Problem: A Study in Social Pedagogy. Intro. by G. Stanley Hall. Boston: The Pilgrim Press, 1901. - P. 23.. За год до того, педагог и общественный функционер Альберт Луи Бэнкс выступил с мыслью о рыцарском мужестве как уместном образце для подражания в период подготовки к будущему, в котором отрокам «предстоит иметь дело со многими общественными проблемами» Banks, Albert Louis. Twentieth Century Knighthood: A Series of Addresses to Young Men. NY: Funk and Wagnalls, 1900. - P. 15.. При этом он отмечал, что не все молодые американцы обладают прекрасным телосложением и не имеют возможности к дерзостным деяниям, в которых черпали радость рыцари былого. Но: «еще более благородные дела высокого рыцарства, еще более честные помыслы, еще более чистое поведение и самоотверженная преданность делу - в наших силах» Ibid, P. 129.. Вскоре психолог Д. Стенли Холл дает такую оценку современной американской молодежи: «Наши молодые люди скорее прорываются в зрелость, нежели вырастают до нее» Hall, G. Stanley. Adolescence: Its Psychology and Its Relations to Psychology, Sex, Crime, Religion and Education. 2 vols. NY: D. Appleton, 1904. - Vol. 1, XVI.. Это «прорывание» происходит, по мысли Холла, потому, что Америка «покоряет природу» и «становится грандиозной материальной цивилизацией», которой присуща «обширная и сложная организация дела, вбирающая в себя все в большей степени и все раньше лучшие таланты и мускулы юности». Холл заключает: «Мы все чаще забываем, что для полного и завершенного понимания своей роли в жизни молодым нужны передышка, досуг, искусство, легенды, романы, идеалы, одним словом, гуманизм» Ibid, XVII. .

Организованный досуг, искусство, легенды, романы, идеалы стали доступны американским отрокам в рамках клубов, носящих название «Рыцари короля Артура», у истоков которых стоял Форбуш. Эти клубы, как считал Д. Стенли Холл, вобрали в свою ежедневную практику «дух преданности и добродетельности» легенд о короле Артуре и Священном Граале, став «уникальным орденом христианского рыцарства для мальчиков» Ibid, P. 442, 444.. Помимо «Рыцарей короля Артура», в США существовало много общественных кружков для мальчиков/отроков, причем одни из них были основаны на рыцарских ценностях, другие - нет. «Рыцари короля Артура» пользовались организационной методологией британских скаутов и жили лагерями, но в их организации делался упор на братское, эмоциональное и интеллектуальное; концептуально важным здесь был приоритет духовного, а не «практического». Если идеальным продуктом скаутского движения были разведчики, проворные фронтирсмены, то идеальным продуктом «Замков Характера» - местных штаб-квартир клубов Рыцарей короля Артура - был рыцарь, христианский джентльмен. План действий, разработанный У.Б. Форбушем в памфлете «Рыцари короля Артура: как начинать и что делать», был прост, но универсален. Каждый Замок, писал он, это - «братство, закрытое, но не тайное, самоуправляемое, но находящееся под присмотром местной церкви. Оно основано на старейшей английской легенде, легенде о Круглом Столе. Это - возрождение благородной стороны средневекового рыцарства. Замысел состоит в том, чтобы выполнить пророчество о возвращении короля Артура, чтобы вновь установить царство справедливости, чести и набожности» Forbush, William Byron, and Dascomb Forbush. The Knights of King Arthur: How to Begin and What to Do. Oberlin, OH: The Knights of King Arthur, 1915. - P.9.. У.Б. Форбуш предлагает мальчикам принять имена таких героев Камелота, как Ланселот, Гавейн, Бедивер, Персеваль, Борс и Гарет. Помимо этого, мальчики могли выбирать имена святых (Лука, Георгий, Франциск), эпических героев (Улисс, Роланд), а также имена исторических деятелей (Лютер, Колумб) Forbush, William Byron, and Frank Lincoln Masseck. The Boys' Round Table: A Manual of the International Order of the Knights of King Arthur. 6^th ed., rewritten. Potsdam, NY: Frank Lincoln Masseck, 1908. - P. 55, 56.. Форбуш был убежден, что «мальчики действительно проживали рыцарские жизни в сообществе, и дух команды, вместо того чтобы тяготеть к идеалам самого шумного или «доминирующего» мальчика (а идеалы подобных мальчиков, как правило, посредственны), поднялись бы до идеалов зрелости в лучшем смысле этого слова» Ibid, P. 352, 353..

В 1902 году была создана женская параллель «Рыцарям короля Артура», известная под названием «Королевы Авалона» (The Queens of Avalon). В клубах мальчиков/отроков советником был Мерлин; девочек/девушек консультировала Хозяйка Озера (Lady of the Lake). Королевы Авалона, как и Рыцари, прилагали усилия к возрождению «средневековых» ценностей. Эта организация «представляла собой сообщество дам королевского двора, которые, в легендах об Артуре, жили на магическом острове Авалон, земле цветов и плодов, мира и чистоты, благотворности и исцеления и служили человечеству милосердием и красотой. Это было царство идеальной женственности» Forbush, William Byron. The Queen of Avalon. 4^th ed.; Boston: The Knights of King Arthur, 1925. - P. 7. . У.Б. Форбуш так мотивирует выбор острова Авалон в качестве символа организации Королев: «ясный, хотя и туманный остров мог бы соответствовать идеализму девочек тем же образом, что Святой Грааль идеализму мальчиков; если Грааль - это видение, доступное зрению особо добродетельного рыцаря, то остров символизирует то состояние общества, которое достигается совместными усилиями чистых сердец. А это - идеал сугубо женский, ведь женщина - это сестра милосердия и целитель человечества, что и в молодости, и в зрелости своей через добродетель правит царством, в котором все мужчины живут в мире и чистоте» Ibid, P. 11.. Таким образом, клубы Форбуша оказались социальным пространством, определившим дальнейшие динамические характеристики процесса становления идеи американского нобилитета. Сюжеты артурианы, усвоенные членами ювенильных клубов в форме игр, коммунальных практик, а также из иллюстрированных пересказов Мэлори Говардом Пайлом, Сиднеем Ланиром, Томасом Булфинчем, «разыгрывались» ими во взрослой жизни в реальных ситуациях, в том числе критических.

Раздел 2.3, «Американизация легенды об Артуре в творчестве авторов и иллюстраторов молодежных книг», посвящен исследованию тех трансформаций, которые претерпевали сюжеты и герои традиционной артурианы в продукции детских авторов-пересказчиков и иллюстраторов. Культурная модель «нравственного рыцарства», выстроенная и приведенная в действие Форбушем, Бэнксом и Холлом, нуждалась в перманентном обновлении и поддержке, как средствами увеличения числа клубов и их членов В 1934 году газета «Нью-Йорк Таймс» сообщала о том, что в рядах организации было уже 370000 детей (370,000 in Child Clubs // New York Times 14 Feb. 1934: 24:2) , так и созданием новых доступных изложений сюжетов традиционной артурианы; брошюры дидактического и инструкционного характера, выпускаемые Форбушем и его соавторами, не удовлетворяли этой естественной потребности юного возраста. Поэтому на смену «брошюрной» артуриане приходит артуриана иллюстрированная. Первой подобной книгой становится «Король Артур для мальчиков» (The Boy's King Arthur) Сиднея Ланира; она публикуется в первый раз еще в годы, предшествующие возникновению молодежных «артуровских» клубов, с иллюстрациями Альфреда Кэппса (Alfred Kappes); в 1917 году книгу издают с иллюстрациями Н.С. Уайета (N.C. Wyeth), ученика известного иллюстратора Говарда Пайла (Howard Pyle). Четырнадцать цветных иллюстраций Уайета образуют самостоятельную часть книги. Эти иллюстрации покоряют воображение поколений читателей Американский романист Уолкер Перси отмечал в одном из интервью, что его собственный роман «Ланселот» был вдохновлен книгой Ланье и «невероятными иллюстрациями» (Percy, W. Questions They Never Asked Me // Critical Essays on Walker Percy. Ed. J.D. Crowley. Boston: G.K. Hall, 1989. - P.75,76). Перси добавлял, что его воспоминания шестидесятилетней давности подвержены неминуемым искажениям и он даже ставит вопросительный знак после имени `Wyeth'; очевидно одно - он помнит иллюстрации отчетливо в свои закатные годы. . Ланир опускает, либо снабжает комментариями отдельные места пересказа легенд. В предисловии к еще одной своей книге, «Рыцарским легендам Уэльса», он пишет, что сохранил повествование оригинала во всех своих книгах для мальчиков, включая The Boy's King Arthur, за исключением тех мест, где необходимо «поторопить медлительное действие»; где «требования современной сдержанности обязывают создавать купюры» Lanier, S. Knightly Legends of Wales or The Boy's Mabinogion. NY: Charles Scribner's Sons, 1983. - XIX.. Вследствие «купирования», эпизод изнасилования Игрейны Утером Пендрагоном исключается, и Ланир начинает рассказ непосредственно с рождения Артура, которого, без всяких объяснений, доставляют Мерлину. Многие другие элементы романа Мэлори (особенно сопряженные с сексом) также игнорируются как грубые. Взамен даются новые и новые объяснения - в ситуациях, где рыцари рискуют утратить блеск героики в глазах юного читателя, который, в силу возраста, не способен доподлинно «сочувствовать» похождениям обитателей Камелота, движимых разрушительной страстью. Уайет следует линии Ланира, создавая зрительный ряд подростковой артурианы в иллюстрациях. Говард Пайл (Howard Pyle, 1853-1911), проиллюстрировавший свыше двух тысяч изданий, значим не менее, чем Уайет. Он высоко ценил собственные «рисунки тушью, украшающие страницы легенд об Артуре» и считал их «наиболее важным вкладом в мир искусства [иллюстрации]» Abbot, Charles D. Howard Pyle: A Chronicle. NY.: Harper, 1925. - III.. В четырех книгах Пайл пересказывает и иллюстрирует легенду c момента рождения Артура до его смерти. Это книги «Повесть о короле Артуре и его рыцарях» (The Story of King Arthur and His Knights, 1903), «Повесть о воителях Круглого Стола» (The Story of the Champions of the Round Table, 1905), «Повесть о сэре Ланселоте и его верных товарищах» (The Story of Sir Lancelot and His Companions, 1907), «Повесть о Граале и уходе короля Артура» (The Story of the Grail and the Passing of Arthur, 1910). Пайл, в отличие от Ланира, не предпринимает попыток выстраивать свой текст в зависимости от текста Мэлори. Пайл выходит за пределы «модели», добавляя воображение к техническому навыку имитатора, и уже вследствие этого создает запоминающиеся образы. Пайл не сокращает Мэлори и не вырезает эпизоды; он создает новые версии тех или иных частей легенды, ориентированные на детей, но лишенные покровительственного тона. Приняв Мэлори за исходную модель, Пайл также заимствует из валлийского «Мабиногиона», из французских источников и баллад. Интересно взаимодействие текста и иллюстраций в его книгах. Оно принимает несколько форм. Иногда визуальное и литературное приобретают взаимодополняющий характер, особенно в случае с персонажами, которые мало описаны в тексте (Мордред). В другом случае текст дополняет иллюстрации, которые передают лишь часть авторского «намерения». Это касается подачи образов природы (например, иллюстрация «Сэр Меллегрэнс прерывает развлечение королевы» [Sir Mellegrans Interrupts the Sport of the Queen]) в «Повести о сэре Ланселоте и его спутниках») Гиневра и ее свита изображены на поросшей зеленой травой равнине, но средствами графики трудно передать ощущение весны, поэтому Пайл, извиняясь перед читателем за отступление от рассказа, рассказывает о своем, очень субъективном чувстве красоты природы. Через подобные комментарии Пайл приобщает и себя, и своих потенциальных читателей к миру рыцарства через общие «нерыцарские» темы разговора, в частности - тему воздействия природы на эмоции. Тем же образом, которым Пайл и его читатели могут уподобиться Персевалю и Сигремору в их любви к природе, они могут уподобиться другим великим рыцарям и даже самому королю Артуру - если, конечно же, живут и ведут себя должным образом. Фактически, схема привития нравственности, которая особенно сильно чувствуется в первой из книг Пайла об Артуре, предполагает, что каждый может достичь нравственности рыцаря или королевского величия, что соответствует букве морализма Лоуэлла. В версии Пайла также ощутима демократизация понятия о благородстве В начале «Повести о короле Артуре», сразу после того, как Артур вынимает меч из наковальни, Пайл пишет: «Так Артур достиг приключения с мечом в тот день и вошел в свое прирожденное королевское право. По этой причине, да случись Богу даровать тебе его благость, чтобы ты тоже мог бы схожим образом преуспеть в своих делах. Потому что каждый человек может быть королем в той жизни, которая ему отведена, и доколе это так, он может и далее вытянуть меч успеха из наковальни обстоятельств». (Перевод наш). Pyle, H. The Story of King Arthur and His Knights. NY: Charles Scribner's Sons, 1903. - P. 35.. Таким образом, писатель и иллюстратор Говард Пайл дает установку на видение рыцарства вне атрибутики героических времен, таких, как благородное происхождение, доспехи, физическая удаль, куртуазность чувств. Его рыцари совершают деяния не только исходя из благих намерений, диктуемых христианской верой, но и в силу естественной человеческой нравственности, которая рассматривается в качестве «объективного коррелята», а не продукта воспитания в рамках определенной ценностной парадигмы. Исправляя британского Артура и его двор на американский лад, Пайл также старается максимально устранить эротическую подоплеку отношений между персонажами мужского и женского пола; здесь можно вести речь о «деэротизации» и деромантизации мира короля Артура - по сравнению с британской изобразительной артурианой, дискуссионным воплощением которой являются книжная графика Обри Бердслея.

Глава III, «От "Заката Европы" к "закату" Америки: вопрос культуры и цивилизации в "высокой" и "массовой" артуриане», посвящена исследованию форм дальнейшей социологизации легенд, связанных с циклом короля Артура, в частности, легенд о Граале, Мерлине, Тристане и Изольде, в контексте набирающего силу XX века. Разрушительное воздействие I Мировой войны послужило серьезным импульсом для отхода от романтического видения легенд об Артуре. Жестокая бойня с применением современного оружия положила конец «невинности» не только американцев, но и всего мира. Новый опыт, формирующийся вследствие осознания разрушительной мощи современных технологий, приводит к особым эстетическим предпочтениям и новым культурным практикам в социуме. Философское осмысление законов цивилизации, интерпретация сути кризиса, в котором оказался мир, находит место в работах, подобных «Закату Европы» О. Шпенглера, назвавшего цивилизацию конечной фазой бытия культуры; символическая интерпретации кризиса культуры была предпринята англо-американским поэтом, критиком и социологом Т.С. Элиотом в поэме «Бесплодная земля». Элиот признавал, насколько он обязан книге британской фольклористки Джесс Уэстон, исследовавшей миф о Граале в монографии «От ритуала к рыцарскому роману» (1920); именно благодаря раздумьям и творческой интерпретации ряда положений этой книги Элиот приходит к концепции культуры как организма, одушевленного живой энергией. В разделе III.1, «Американские коннотации мифа об увечном короле в "Бесплодной земле" Т.С. Элиота», модернистский шедевр Т.С. Элиота рассматривается как в высшей степени «культурологическая» поэма, в которой автор исследует «гештальт» сбывающейся судьбы западной культуры и показывает, в каком отношении культура находится, цитируя Шпенглера, к «зримой истории, к жизни, к душе, к природе, к духу, в каких формах она выступает и насколько эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, правовые отношения, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события - являются символами и подлежат в качестве таковых интерпретации» Шпенглер О. Закат Европы. Очерки мифологии мировой истории. Гештальт и действительность. - М.: Эксмо, 2006. - P. 157. . В примечаниях к изданию поэмы 1922 года Элиот пишет, что «книга [Джесс Уэстон] окажется самодостаточным объектом интереса для каждого, кто будет пытаться пролить свет на «Бесплодную землю» Eliot, T.S. The Waste Land and Other Poems. 1922; rpt. NY: Harvest Books, 1963. - P. 63.. Книга Уэстон действительно приводит к важным прозрениям в понимании значения и смысла поэмы. В своем исследовании Уэстон отмечала, что «бесплодная земля является, по сути, самым сердцем проблемы; <…> бесплодная земля является ключом, который позволит в целости и сохранности пройти через обескураживающие лабиринты повести, рассказанной до конца» Weston J. From Ritual to Romance. 1920; rpt. Garden City, NY: Doubleday Anchor Books, 1957. - P. 63, 64.. Элиот, несомненно, помнил об этом заявлении Уэстон или, по крайней мере, об идее, за ним стоящей -- идее «центральности» Бесплодной земли по отношению к серии мифов, в которых мотивы бесплодной земли и нужды в восстановлении цивилизации становятся объединяющими и координирующими. Элиот заимствует у поэтов-елизаветинцев комплексные метафоры, делая короля и страну идентичными, взаимно отражающими образами. При этом ему удается добиться эффекта контраста богатой интеллектуальной и эмоциональной жизни прошедших эпох с жизнью стерильных, бесстрастных людей настоящего. Важность «Бесплодной земли» для социокультурного пространства США становится особенно очевидной, если взглянуть на этот текст через призму ценностей т.н. «потерянного поколения». При незначительности «артуровского» содержания, в поэме все же узнаются периферийные образы «артуровского» цикла, в частности - фигура Увечного короля (или Короля-рыбака, The Fisher King); он выступает в качестве обобщающего символа бесплодной земли. Элиот помещает Увечного короля в центр рабочего замысла. В силу основного тезиса Уэстон, король и земля взаимозависимы: раненый король обозначает землю, которая остается бесплодной до тех пор, пока рыцарь Грааля не излечит короля и не «восстановит» землю). Связь между королем и землей позволяет и «топологии» поэмы, и ее образу-персонажу отражать одно и то же состояние. Среди прочих персонажей, машинистка и ее страдающий фурункулезом любовник - два типичных обитателя трансатлантического мира контор в больших городах, это «офисный планктон» бесплодной земли современности. Такие города и их обитатели становятся частью общей мифической рамки поэмы, необходимой для обозначения общности современного человеческого опыта. Все люди в поэме Элиота принимают участие в бесплодии Бесплодной земли. Соответственно, все мужчины разделяют увечье Увечного короля. Та же депривация отражается «землей» - Лондоном и Нью-Йорком, современными Элиоту. Их мир - апатичный, вялый, истощенный мир, который далек как от мира ритуала, так и от мира рыцарского романа. Решающим прозрением, которым Элиот, возможно, обязан книге Джесс Уэстон, является понимание необходимости смещения акцента с недостатков Рыцаря Грааля на увечье короля как его сугубо личную проблему, которая не зависит от внешних вмешательств и не подлежит исцелению извне.

Раздел III.2, «Культурная символика Нового света в артуриане Э.А. Робинсона», посвящен рассмотрению символики социокультурного прогресса в трех «артуровских» поэмах Эдвина Арлингтона Робинсона. Прямой предшественник и активный участник «поэтического ренессанса» 10-х гг. ХХ века, лауреат трех Пулитцеровских премий, Эдвин Арлингтон Робинсон всегда испытывал глубокий интерес к восприятию британского культурного наследия своими современниками и соотечественниками. Поэмы «Мерлин» (1917), «Ланселот» (1920) и «Тристан» (1927) показывают, насколько актуальными оставались соответствующие легенды в 20-е гг. XX в. не только для Америки «модернистской», но и для Америки как института уникальной гражданской культуры.

Робинсон использует короля Артура, Камелот, Круглый Стол не только в качестве социального фона для создания оригинальных концепций «характеров» Мерлина, Ланселота и Тристана, но и в качестве символов своей, американской цивилизации, стоящей, как ему кажется, на непрочном фундаменте. При этом Мерлин, Ланселот, Тристан - как художественные «конструкты» - воплощают особые «формулы» для исправления порядка вещей, продвижения мира вперед. В плане цивилизационных прозрений Робинсона важен Камелот, который он рассматривает не как идеал, но как ступень в развитии. Робинсон сам считал наиболее важной линией своих «артуровских» поэм «мир, который достаточно заплатил за Камелот» Robinson, E.A. Selected Letters of Edwin Arlington Robinson. NY: Macmillan, 1940. - P. 113.. Рождающееся на месте старых идеалов, канонов, привязанностей, рождается, по мнению Робинсона, к лучшему, потому что «король» - хозяин положения и «миропорядка» в своем микромире - не способен увидеть знаки упадка. Камелот Робинсона, «длясь» во времени, тормозит мир. Таким образом, чтобы мир не впал в фазу перманентного застоя, Камелот должен «пройти». Следовательно, Робинсон выбирает эволюционную модель жизни общества. Эфемерность и вред воплощенных идеалов показан в образах Сада Радости (Joyous Gard) - там Тристан и Изольда наслаждаются кратковременным эдемическим существованием, - и Бросеалиндского леса, где проходят дни удалившегося из Камелота Мерлина. Тристан чувствует себя «заблудившимся» в Саду Радости; Вивьен (любовница Мерлина) считает, что Эдем перестал быть подходящим местом для идиллического времяпровождения, потому что раньше он был обителью Мужчины и Женщины, а теперь там находится «Древо Познания». Таким образом, два «Эдема» поэм Робинсона являются падшими мирами в той же мере, что и Камелот.

Ланселот из одноименной поэмы также не находит идеала в Камелоте-государстве и потому вынужден, сам того не сознавая, искать его в ином измерении и ином контексте, и его жадному, пытливому глазу идеалом видится Гиневра. Он видит в ней Свет - символ, который, так или иначе, присутствует во всех трех артуровских поэмах Робинсона. Свет Гиневры остается наваждением Ланселота, остается чем-то недостижимым. Рассуждая в русле традиционной артурианы - это свет Грааля. Однако в понимании Робинсона, Cвет лишен мистических коннотаций, хотя и остается труднодостижимым. Свет, за которым Ланселот идет в направлении заката, - не религиозный символ, а символ высшей правды В поисках Грааля Ланселот был «ослеплен» (blinded) Светом (Robinson, E.A. Lancelot: A Poem. NY.: Thomas Seltzer, 1920. - P. 9) Гиневра проницательно считает, что «Есть Свет, которого ты сегодня боишься больше/ чем всей тьмы, что когда-либо была» (There is a Light that you fear more today/ Than all the darkness that has ever been) (Ibid, 31). Свет любви американского Ланселота, следовательно, можно истолковать и как знак двойственности его натуры, неспособности быть полностью последовательным..

Два источника света существуют и в образном пространстве поэмы «Мерлин». Один из них - это «факел женщины» (the torch/ Of woman), другой - «свет, найденный Галахадом» (the light that Galahad found). Эти два света «должны однажды озарить весь мир» (Are some day to illuminate the world) Robinson, E.A. Merlin: A Poem. NY: Macmillan, 1917. - P. 155.. Сам Робинсон, разъясняя значение этих символов, написал, что свет Галахада - это свет Грааля, понимаемый как духовное осознание вещей и их значения; «факел женщины» он предлагал понимать буквально Robinson, E.A. Selected Letters, P. 113.. Если обратиться к ассоциативной сути факела, то «факел женщины» может указывать в двух направлениях: 1) женщина как вдохновитель, женщина как генератор просвещения, знания; 2) женщина как генератор любви, что подвигает могущественнейших мужчин не только (и не столько) на дела иррационального порядка, но на «внутреннюю» работу по преодолению собственного несовершенства. Таким образом, женщина-Свет становится и цивилизующим, и культуротворческим началом, в ней преодолевается противостояние цивилизации и культуры.

Формирование видения женщины в социуме и американской женщины в частности, происходило в работах авторов американской артурианы и до поэм Э.А. Робинсона. Видение «новой» американской женщины вырабатывалось в обширном письменном наследии Элизабет Стюарт Фелпс (1844-1911), публицистки и религиозного мыслителя, активно публиковавшейся в 70-80 гг. XIX века. С другой стороны, возрождение женской темы в рамках популярной «артуровской» романистики «фентези» произошло более полувека спустя после публикации «Ланселота», «Мерлина» и «Гиневры» Робинсона, в 70-80 гг. XX в. Реконструкции феминистского видения потенциала мифа и легенд об Артуре посвящен раздел III.3, «Феминистский контекст социологизации мифа о короле Артуре». В 1873 году в газете «Индепендент» Фелпс публикует эссе «Новое рыцарство» (The New Knighthood), в котором пишет о «[мужском] кодексе, таком же старом, как первый поединок, и таком же загадочном, как Круглый Стол» Kelly, Lori Duin. The Life and Works of Elizabeth Stuart Phelps, Victorian Feminist Writer. Troy, NY: The Whitston Publishing Co., 1983, p. 417. . Фелпс не притязает на особые права для женщин, в силу которых они заслуживали бы особого к себе отношения; вместо этого она пытается бороться с лицемерием «нового рыцарства», ищущего путей удержать женщину в «традиционном» положении, не распространяя на нее даже привилегии обходительности, которой она могла пользоваться в рамках кодекса «старого» рыцарства. С другой стороны, формулы отношений между полами, приемлемые для Фелпс, очерчены ею в трех социологических этюдах, написанных в форме новелл. В новелле «Рождество сэра Галахада» Фелпс высказывается по поводу социальной подоплеки своих сочинений: «Мир рыцарских романов, к которым мы привыкли относиться, как к обреченной форме эстетического высказывания, вновь возникает и становится узнаваемым в социальных ролях и событиях холодящей кровь атмосферы нашей современной цивилизации: отвага не сморщилась под воздействием пара, телеграф не одолел рыцарства, а изнурительный труд не упразднил верности; золотой век не почил безмолвно, как многие склонны думать» Phelps, Elizabeth Stewart. “The Christmas of Sir Galahad.” Independent 23 (7 Dec. 1871):1, перевод наш.. Героиня рассказа «леди» Ребекка Рок работает на галстучной фабрике, где «кроит на полоски бортовку для шеи общества, по одиннадцати часов в день». В Ребекку влюблен «сэр» Галахад Хольт, рабочий с фабрики фисгармоний. При этом, Галахад женат на Мэри Энн, которая «безумна» и «употребляет опий». Хотя Мэри Энн оставила мужа шесть лет назад и лишь время от времени захаживает в его квартиру, Галахад не чувствует себя свободным настолько, чтобы вступить в отношения с Ребеккой. Врожденное благородство персонажей поднимает их до уровня легендарных фигур. Рассказ заканчивается браком Галахада и Ребекки на Рождество, но перед этим событием и Галахад, и Ребекка подвергаются испытанию: они обязаны жить раздельно до тех пор, пока не умирает жена Галахада. В ходе этого испытания лэди Ребекка пересиливает смертельный недуг, а сэр Галахад выносит шестимесячное безденежье, так как он принял участия в забастовке и потерял работу. Фелпс отклоняется от линии Теннисона, избавляя Галахада от мук одиночества не видением Христа и святых, а посредством женщины. Следовательно, женщина служит Граалем Галахаду Хольту. Более того, рассказчица в «Рождестве сэра Галахада» ставит под вопрос существование благородства как такового вне оценки этого редкого качества женщиной.

В новелле «Леди Шалотт» повествуется о молодой женщине, которая стала инвалидом в пятилетнем возрасте, потому что «мать по ошибке сбросила ее с лестницы - вместо пустой бутылки из-под виски» Phelps, Elizabeth Stuart. Songs of the Silent World. Boston: Houghton Mifflin, 1891. - P. 48.. Бедственное положение леди Шалотт у Фелпс обусловлено социальными бедствиями - алкоголизмом ее матери, законами, которые допускают низкую оплату женского труда, отсутствием системы здравоохранения для неимущих и ужасными условиями трущоб, в которых неимущие проживают. Стратегия Фелпс состоит в том, чтобы привлечь внимание к этим «болезням общества» посредством аналогий со знакомой (возможно) читателям поэмой «Леди Шалотт» из «Королевских идиллий» Теннисона и посредством воссоздания на американском материале одного из наиболее романтичных и наиболее узнаваемых образов английской литературы XIX в. - леди Шалотт, несомой течением реки к Камелоту.

В своей третьей «артуровской» новелле, «Правдивый рассказ о Гиневре» (1876), Фелпс недвусмысленно бунтует против фабулы Теннисона - ей невыносима мысль о том, что Гиневра остается распростертой у ног Артура на полу женского монастыря - эта сцена воспринимается Фелпс как иконический знак извращенных отношений между мужчиной и женщиной в обществе. В Гиневре она видит утонченное, трепетное и импульсивное существо. Артур, каким его видит Фелпс, связан (можно предположить) с пониманием писательницей феноменов рыцарского и феодального; помимо авторитарности «безупречного короля», Фелпс акцентирует его скучность, и эта скучность простирается до непонимания Артуром элементарных потребностей его жены. Гиневра изменяет Артуру, проходит через агонию раскаяния; от бремени раскаяния, по мысли Фелпс, ее способна избавить другая женщина, столь же отвергнутая, прошедшая ту же духовную школу мук невостребованного человеческого существа. Таким образом, артуриана Фелпс - это, в первую очередь, инструмент достижения гендерной справедливости в мире, ориентированном на нужды мужчины.

Тема женщины в социуме, опирающемся на власть мужчины, возникает с новой силой в массовой литературной артуриане 70-90-х гг. XX в. В романе-бестселлере Николь Сент-Джон «Дар Гиневры» [Nicole St. John. Guinever's Gift. N.Y., 1977] Артур, Гиневра и Ланселот вновь помещены в современный контекст - на сей раз, в «готическом» романе с атрибутом узнаваемых жанровых условностей. Интересны пересмотренные в подобном контексте культурные роли Артура, Гиневры и Ланселота. Автор, пытаясь прийти к идее синтеза между «мужским» и «женским» внутри каждого индивида, видит в треугольнике Гиневра-Ланселот-Артур «универсальный» миф об Изиде/Осирисе/Хорусе и триаду Отец-Сын-Святой Дух в качестве христианского варианта этого мифа. Гиневра, как и Ланселот, вместо поиска идеала друг в друге, заняты поиском своего «Я». Гиневра - в ходе ее становления - отражает все аспекты Женского, позаимствованные из разных мифологий, проходя ступени бестии, негодяйки, святой, девственницы (Евы/Елены/Марии/Софии). Ланселот/Артур воплощают аспекты Мужского начала, которое распадается на молодое и старое (Осирис/Корус).

В романе Мэрион Зиммер Бредли «Туманы Авалона» [Bradley, Marion Zimmer. The Mists of Avalon. N.Y.: Knopf, 1982] легенда об Артуре видится с точки зрения женских персонажей: Игрейны, супруги герцога Горлойса; Морганы, их дочери - центральной фигуры романа и повествователя первостепенной важности; Моргаузы, кровной сестры Игрейны и, позже, жены короля Лота; Вивьен - Владычицы Озера, кровной сестры Игрейны. Последняя является жрицей Святого острова Авалон и матерью Ланселота. Противоборство матриархального Авалона и патриархального христианства становится основным конфликтом в романе. Cоединяя Круглый Стол и Грааль с неоязыческим мономифом, Бредли создает рамку феминистского видения легенды об Артуре. В Моргане можно увидеть воплощение женской силы, а не злобную интриганку; судьба Гвенифар показательна в плане комментария к феномену утраты женщиной власти и влияния в западной культуре.

Раздел III.4, «Образы Грааля как отражение гражданских ценностных парадигм», обобщая ряд положений второй и третьей глав, служит переходом к исследованию массовой артурианы США в четвертой главе исследования и, кроме того, освещает и систематизирует формы и содержание креативного реагирования авторов, сотрудничающих с индустрией чтива, на запросы массового американского интереса к «Артуровской Легенде», формируемого нелитературными «медиа» - кино, телевидением, радиопередачами, а также комиксами, детскими играми, иными потребительскими артефактами. «Популярный» американский интерес к легендам «артуровского» цикла с 30-х гг. XX века до наступления третьего тысячелетия - это интерес, берущий начало в эпохе активного функционирования «артуровских» молодежных организаций. Рыцари Короля Артура, как и другие «артуровские» молодежные группы, стали теми самыми поводырями, которые привели массы к пользованию адаптированной и «американизированной» версией легенды; легенды с контаминированной фактографией и, следовательно, перерожденной причинно-следственной структурой; легенды, в которой рыцарский культурный код был подменен кодом «дерзновенных достижений» Каждого во славу Америки. Читатели, тем не менее, были воодушевлены на воспроизведение ситуаций этой «малой» Артурианы в реальной жизни; они передавали интерес к легенде своим детям. Формы и очертания этого интереса контурно проступают в богато представленной американской массовой литературе 70-90 гг. XX века, в рамках которой удалось еще более «демократизировать» легенды об Артуре, в которых британская, в широком американском понимании, идея врожденной избранности, постепенно разрушаясь, исчезает полностью; ее место занимает идея уникальной ценности и скрытых достоинств любого, даже самого заурядного человека, ядром которой становится идеология американского нобилитета, т.е. благородства сугубо нравственного характера, не имеющего отношения ни к физическому совершенству, ни к социальному статусу и, следовательно, всеобще достижимого.

Диапазон американской массовой литературы об Артуре формируется многими перспективами, в которых предстает «Артуровская Легенда». Это могут быть историческая, научно-фантастическая, собственно фантастическая (фентези), феминистская, эпическая (ди-, три- и квадрологии, сериалы), любовно-романтическая, детективная либо иная перспективы. Если легенды об Артуре используется в детективных произведениях, время действия бывает приближено к американской современности. В подобных рассказах и романах, типичным образом, ведется поиск какого-нибудь легендарного артефакта, подобного Граалю. Примером могут служить популярные произведения Ричарда Бена Сапира, Джеймса Голдмана, Джеймса П. Блейлока Sapir, Richard Ben. Quest. NY: E.P. Dutton, 1987; Goldman, James. The Man from Greek and Roman. NY: Golden Apple Publishers, 1985; Blaylock, James P. The Paper Grail. NY: Ace, 1991.. В романе Блейлока «Бумажный Грааль» речь идет о японском кроки девятнадцатого века. Куратор музея в Северной Каролине Херолд Бартон открывает тайну «бумажного Грааля» и, в конечном счете, наследует его от Майкла Грэхема (персонаж, схожий по «функции» с Королем-рыбаком) и хранит его далее. Грааль - не единственный загадочный, либо желанный артефакт в произведениях детективного характера. В романе Джо Энн Стэнг «Тени на Острове Скипетра» Stang, Jo Anne. Shadows on the Sceptered Isle. NY: Crown, 1980. богатый промышленник сэр Эдмунд Литтел, после того, как он узнает об обнаружении свинцового креста в могиле Артура, вступает в заговор, цель которого - сохранить национальную чистоту Британии во имя короля Артура. В центре повествования романа Элизабет Петерc «Камелотские проказы» Peters, Elizabeth. The Camelot Caper. NY: Meredith Press, 1969. находится древнее железное кольцо.

Популярная интерпретация условностей Bildungsroman может быть увидена в романе «Брат Галахаду» (1963) Гвендолин Боуэрз Bowers, Gwendolyn. Brother to Galahad. NY: Walck, 1963., в котором Хью Аллейнский покидает свой древний замок Браннлир; он едет в Гластонбери и узнает там, что приходится родственником Иосифу Аримафейскому; он становится оруженосцем Галахада в поиске Грааля; он становится свидетелем поражения Артура; он осознает, что ему необходимо пуститься в собственный поиск, который приведет его обратно в Аллейн, где он нужен больше всего. Типичны слова Галахада: «К твоему Граалю ведет другая дорога» (P. 186).

В фантастической книжном сериале Памелы Ф. Сервис «Зима волшебного возвращения» (1985), «Волшебство завтрашнего дня» (1987), «Волшебник ветра и камня» (1990) Service, Pamela F. Tomorrow's Magic. NY: Atheneum, 1987; Winter of Magic's Return, 1985; Wizard of Wind and Rock, 1990. трое подростков помогает Артуру в борьбе за воссоединение враждующих королевств Британии ради войны с Морганой и ее полчищем мутантов-пришельцев. Стареющему Мерлину не удается заглянуть в будущее при помощи Пророчащей Чаши, и Моргана заманивает его в ловушку при помощи амулета Хитера; злодейка язвит по поводу его старости, слабости и желания «быть любимым», на что Мерлин отвечает: «Твое могущество - ничто! Оно обтрепалось, стало рассыпающейся в прах реликвией. <…> ) Твой амулет, моя чаша - это всего лишь вещи, холодные, безжизненные вещи. <…> Самое могучее новое волшебство исходит от людей, а не от вещей» (P. 181-182).

Новаторское использование мотива Обетованного Поиска структурирует сюжет реалистического романа Кэтерин Паттерсон «Поиск Парка» Paterson, Katherine. Park's Quest. NY: Lodestar Books / E. P. Dutton, 1988. , написанного для юных читателей. Здесь тема Грааля вплетена в сюжет одиссеи юного героя, задавшегося целью постигнуть, во что обошлась Америке война во Вьетнаме и что он, будучи американцем, «наследует» в этой связи.

Глава IV, «Образы легенд об Артуре в массовой культуре США XX века», носит, по преимуществу, систематизирующий характер; она посвящена рассмотрению ряда показательных аспектов иконизации «нового», американского «артуровского» мифа - продукта полуторавековой адаптивной интеграции в культурном пространстве США. В разделе IV.1, «Артур как идея, герой, артефакт», рассматриваются три магистральных направления конституирования короля Артура как “иконического знака” американской действительности XX века. Во-первых, речь идет о дальнейшем целенаправленном превращении мира короля Артура в метафору американского благородства, основанного не на аристократическом происхождении, а на превосходных личных качествах. Так, двор Артура, Камелот, становится синонимом короткой эпохи Джона Ф. Кеннеди, тридцать пятого президента США. Идентификация самого Кеннеди как Ланселота происходит после его смерти вследствие активного содействия средствам массовой информации вдовы президента, Жаклин Бовье Кеннеди, публициста и друга семьи Кеннеди Теодора Х. Уайта White, T. H. In Search of History: A Personal Adventure. NY: Harper & Row, 1978., историка Белого Дома Уильяма Манчестера. С их подачи, отрабатываемая при жизни Кеннеди концепция «нового фронтира» (The New Frontier), рассматривалась средствами массовой информации 60-х гг. в качестве «Мечты Артура» (Arthur's Dream); «Корпус мира» (Peace Corps) характеризовался в качестве содружества «рыцарей Кеннеди, каждый из которых отправился в свой индивидуальный Обетованный Поиск, сражаясь с драконами бедности и приходя на выручку группам населения, оказавшимся в беде, преодолевая трудности во имя благородных целей в землях чужих и далеких» Knight, W. Nicholas. `Lancer': Myth-Making and the Kennedy Camelot // Avalon to

Camelot 2.1 (1986):31..

Во-вторых, речь может идти о фольклоризации Артура как неуловимом процессе, подспорьем которого в США выступает обширная «артуровская» ономастика и топонимика (название клубов, магазинов, гостиниц, улиц, целых жилых районов в городах, торговых марок), но далеко не только она. Артур был частью городской карнавальной традиции Нового Орлеана (шоу “krewe knights” Ланселота, Галахада, Гавейна в дни фестиваля Марди Гра с опорой на сюжеты традиционной артурианы; ежегодный бал короля Артура в «Зимнем Дворце Артура»); в ряде городов Восточного побережья США проводятся конкурсы красоты, где одной из номинаций является «Гиневра года»). «Иконы» мира Артура в буквальном смысле слова встречаются в общественных и образовательных учреждениях, церквях, часовнях. В Принстонском университете есть витражи с сюжетами из «Смерти Артура» Томаса Мэлори; в зале выдачи литературы Бостонской публичной библиотеки находится серия фресок «Поиск и Достижение Святого Грааля» Эдвина Остина Эбби.

В-третьих, речь идет о коммерческой сфере и связанной с нею потребительской культурой, в контексте которой и «узнавание» Артура, и его легендарная репутация, и само его имя использовались на протяжении всего XX века в качестве особого рода марки. «Организующая энергия образа» Артура постепенно превратилась в «ядро для окружающих его элементов», вследствие чего образ «достиг высшей степени плотности» Дайскель А., Шпакова Р.П. Торговая марка как система образов // Социология и социальная антропология. Ред. В.Д. Виноградов, В.В. Козловский. СПб.: Алетея, 1997. - С. 126. - плотности продукта. В этом отношении показателен процесс «артуризации» американского хлеба Мука «Король Артур», предложенная в 1896 году Сэндзом, Тейлором и Вудом, стала одним из наиболее известных американских брендов XX века благодаря неустанному продвижению продукта посредством рекламных акций, включающих элементы драматизации легенд «артуровского» цикла. История компании, наряду с рецептами ее продуктов, помещена в “Поваренную книгу, посвященную 200-летию Муки Короля Артура” (The King Arthur Flour 200^th Anniversary Cookbook)..

Раздел IV.2, «Использование "Артуровской Легенды" в популярной эзотерике США», посвящен рассмотрению практик и «предписаний» культа Церкви Всеобщей и Торжествующей (далее - ЦВТ). Исходя из того, что «религиозные культы являются в определенном смысле проявлением культуры» Bainbridge, W.S. Cultural Genetics // Psychiatric Annals. - April 1990. - Р. 182., можно предположить, что изучение отдельно взятого американского культа помогает сконцентрироваться на проблемах, повсеместно присущих американской культуре; осветить характер функционирования в ней всевозможных движений, будь они связаны с музыкой, модой или теологией нью-эйдж, которая была очень распространена в США (и не только) в конце прошлого века. Учредители культов нередко трансформируют привлекательные элементы популярной культуры (рок-музыку, потребительские новинки) так, чтобы они становились полезными и эффективными инструментами для реализации программ и стратегий культа, сводимых к финансовому порабощению последователей и получению прибыли. Нечто подобное происходит с ЦВТ, описываемой учредителями в качестве «передовика новой эпохи сознания, Эпохи Водолея». Культ ЦВТ был основан Марком Л. Профетом (Mark L. Prophet) на базе религиозной общины Саммит Лайтхаус (Summit Lighthouse) и, после его смерти, оформлялся под руководством его вдовы Элизабет Клер Вульф. В 80-е гг. прошлого века Элизабет Клер Профит опубликовала множество «предписаний», которые якобы были даны персонажами мифов и легенд, включая и героев легенд о короле Артуре. В этих предписаниях очевидна модификация элементов различных легенд с целью подавления полового инстинкта и привития апокалиптического мироощущения тем, кто предписаниям следует. В расплывчатой, непоследовательной книге «Владыка Семи Лучей», Профет пишет о себе как реинкарнации Гиневры (как и Марты, сестры Лазаря и Марии-Антуанетты). При этой ее покойный муж представлен перевоплощенным Ланселотом, а духовный учитель Эль Моруа - перевоплощением Артура. Выдавая написанное за сокровенное знание, Профет заключает, что истинная природа отношений между Артуром, Гиневрой и Ланселотом была «занижена» легендами и подобное «занижение» было бы неизбежным вследствие слишком многих реинкарнаций: «Колдовство, интриги и предательство разрушили Камелот, а не любовь Ланселота и Гвиневры, как это утверждает женоненавистническое описание Тома Мэлори» Prophet, M.L., Prophet E.C. Lord of the Seven Rays. Livingston, MT: Summit UP, 1987. - P. 259.. Профет открыто возлагает вину за разрушение Камелота на тех, кто вынашивал заговор против Артура и его королевства. Единство, порядок, цель святы и духовны: они являются элементами, существенными для мифа, создаваемого культом Профет. Понимание единства здесь близко единству в фашистской идеологии: оно связано с обещанием мира, в котором рассеется хаос.