Фольке Марсельский - из семьи богатого генуэзского купца в Марселе, известный своими любовными увлечениями и любовной лирикой, постригшийся в монахи и ставший епископом в Тулузе.

Гираут де Борнейль - высоко ценимый современниками, учитель трубадуров и менестрелей, автор прославленной альбы (песни рассвета), о котором известно, что летом он ходил от замка к замку вместе с двумя жонглерами. Пользовался покровительством Альфонса VIII, короля Кастилии.

Госельм Феди - сын буржуа, талантливый поэт и музыкант, проигравший свое состояние в кости и ставший жонглером.

Гираут Рикьер - из последних трубадуров, плодовитый и умелый мастер (сохранилось 48 его мелодий), однако не чуждый духовной тематики и значительно усложнивший свое вокальное письмо, удаляясь от песенности.

Еще более многообразна среда труверов, в которой преобладают горожане (отнюдь не титулованные), но встречаются и странствующие рыцари (Жан де Бриен), и участники крестовых походов (Гийом де Феррьер, Бушар де Марли), и даже духовные лица. Конон де Бетюн, сын графа, умный, инициативный крестоносец (автор песен о крестовых походах), и бедняк-жонглер Колен Мюзе (однако поэт образованный и тонкий), Тибо, граф Шампани, король Наварры (сохранилось 59 его мелодий), и Одефруа ле Батар, из аррасских буржуа, - таков круг поэтов-музыкантов, именуемых труверами.

К этому надо еще добавить, что среди труверов XIII века выделился как крупнейший представитель их искусства Адам де ла Аль, который, однако, по существу уже не был ограничен его рамками и традициями ни в поэзии, ни в музыке.

Провансальские трубадуры, как известно, обычно сотрудничали с жонглерами, которые странствовали вместе с ними, исполняли их песни или сопровождали их пение, как бы соединяя одновременно обязанности слуги и помощника. Между тем со временем различие между трубадуром (или трувером) и жонглером несколько стиралось: Рамбаут де Вакейрас не гнушался и ролью жонглера, Госельм Феди, разорившись, поневоле сделался жонглером, Колен Мюзе из жонглера превратился в трувера. Формы сотрудничества трубадуров с жонглерами, судя по сохранившимся сведениям, могли быть различными. О некоторых трубадурах говорится в источниках, что они особенно хорошо пели, других современники запомнили по преимуществу как создателей хороших песен. Участие жонглера в исполнении песен своего патрона в одних случаях, возможно, ограничивалось инструментальной поддержкой (скорее всего на виеле), в других же жонглер (один или с товарищем) полностью исполнял песню трубадура. Множество сохранившихся записей поэтических текстов и мелодий свидетельствует о том, что по меньшей мере один в сотрудничестве трубадура-жонглера владел нотописью, но кто именно? Судя по общему развитию трубадуров-поэтов, быть может это были они? Судя по профессиональным навыкам жонглеров-музыкантов, не исключено, что в ряде случаев это бывали и они.

Еще более сложен и одновременно увлекателен вопрос о возможном участии жонглеров в создании песен. Разумеется, поэтический текст, как это видно по множеству образцов, сочинялся трубадуром (или трувером). Что же касается мелодики, то одни произведения - более изысканной, "сквозной" композиции - стоят, по-видимому, дальше от бытовой традиции, а другие группы песенно-танцевальных форм - по всей вероятности близки народной песенности: песне-танцу. Сочинил же Рамбаут де Вакейрас свою большую (из трех строф) песню на мелодию эстампиды (то есть известного тогда танца), исполненной двумя жонглерами на виелах при дворе некоего маркиза. Даже если это не более чем легенда, она не могла возникнуть совсем беспочвенно. Да и сам тип мелодического движения, ритм, структура песни, о которой идет речь, не исключают вероятности ее танцевального происхождения.

Возможно и обратное: трубадуры в ряде случаев могли подбирать к своим текстам бытующие мелодии, репертуар которых, надо полагать, был известен жонглерам и менестрелям лучше, чем кому-либо. Вспомним при этом, что вопрос об индивидуальном авторстве музыки (мелодии) в средние века еще в принципе не вставал. Традиция народного искусства была полностью безымянной. Свод григорианских песнопений в целом существовал, так сказать, безлично. Если те или иные имена создателей секвенций или гимнов (в прошлом или настоящем) были известны в XII - XIII веках, - это еще не воспринималось как индивидуальное авторство в позднейшем смысле; перед ними были канонизированные образцы, они опирались на уже существующее и лишь добавляли и расширяли его мелодически, а на более ранних этапах, вероятно, подбирали мелодии к текстам гимнов. Трубадуры и труверы, по существу, положили начало светскому музыкальному творчеству, да и то в качестве поэтов-композиторов. У них еще мало ощутим индивидуальный облик каждого из музыкантов и более отчетливо выступают скорее общие черты. Это - в духе времени. Возможно даже, что проблема сочинения музыки на собственный текст или подбора ее из иных источников в тех условиях еще не существовала как таковая: равно допустимым казалось и то и другое.

В музыкально-поэтическом искусстве трубадуров выделилось несколько характерных жанровых разновидностей стихотворения-песни: альба (песня рассвета), пастурель, близкие ей весенние reverdies, сирвента, chanson de toile (вольный перевод - "песня прялки"), песни крестоносцев, песни-диалоги (tenson и jeu-parti), плачи, танцевальные песни. Это перечисление не является строгой классификацией. Любовная лирика воплощается и в альбах, и в пастурелях, и в "песнях прялки", и в танцевальных песнях. Рыцарское воспевание прекрасной дамы, идеал молчаливой верности и прочие куртуазные мотивы отнюдь не исчерпывают поэтического содержания Этой лирики. Она не всегда близка по духу рыцарскому роману, но сплошь и рядом напоминает земные реалии веселых фабльо. Тематика любви и измены выражена здесь одновременно и наивно и смело. Постылый муж и нежный друг, предприимчивый рыцарь и ловкая, остроумная пастушка, расставание влюбленных на рассвете, жалобы на женскую долю, весенняя природа и радости любви, любовные шутки и ссоры - таковы преобладающие сюжеты песен. Что касается песен-диалогов или танцевальных песен, то они могут быть и лиричны по содержанию, и далеки от лирики. В jeu-parti, например, может обсуждаться альтернатива: кто больше любит - дама, которая из благоразумия запрещает другу выступать на турнире, или дама, которая из гордости приказывает ему там блистать? Однако возможно и обсуждение такого выбора: стоит ли в надежде на получение богатого наследства отказаться от удовольствия поедать горох в сале?

Сирвента - обозначение не слишком четкое. Во всяком случае это - не лирическая песня. Звучащая от лица рыцаря, воина, мужественного трубадура, она может быть сатирической, обличительной, направленной на целое сословие, на определенных современников или события. Самостоятельного музыкального облика сирвента у трубадуров не приобрела. Плачи, которые создавались на смерть кого-либо из прославленных современников (например, Ричарда Львиное сердце), сохранились с музыкой лишь в единичных образцах. Песни крестоносцев создавали уже первые трубадуры (Маркабрюн), а затем - главным образом участники крестовых походов, среди них Конон де Бетюн.

Как можно судить на основании материала специальных исследований, искусство трубадуров в конечном счете не изолировано ни от традиции прошлого, ни от иных современных ему форм музыкально-поэтического творчества. В "песнях прялки", с одной стороны, в песнях-диалогах - с другой, по всей вероятности, преломились давние традиции народного искусства - в самой жанровой разновидности их." Вместе с тем в характере музыкального развертывания некоторых песен "сквозной композиции", в их мелодических фразах справедливо усматривают генетические черты сходства с эпической речитацией, воспринятой трубадурами от старинных "chansons de geste". Сопоставление песен трубадуров и труверов с песенными вставками поэмы "Roman de la Rose", написанной (первая часть, ок. 1225 года) Гийомом де Лоррисом, показывает, что эти явления - одного художественного круга.

В музыкально-поэтических произведениях трубадуров и труверов складываются особенности формообразования, которые и в дальнейшем будут присущи песенным жанрам Западной Европы, а также окажут свое воздействие на эволюцию музыкальных форм вообще. Песни трубадуров за малым исключением строфичны. Мелодия в них сочиняется на одну строфу, а затем повторяется с каждой новой строфой. Притом эта мелодия, следующая за строками строф, может строиться по-разному: как сквозная композиция, например, в ле (то есть без повторений разделов, без рефренов), как "барформа" (или канцона) с репризой или чаще без нее (ААВ), как баллада, рондо, виреле (то есть рондальные формы).

В основе этих последних форм, с их ясной расчлененностью, с повторами музыкальных фраз, возвращениями их, обрамлениями и т. д., лежат, по мнению исследователей, традиции танцевальных песен, где такие признаки связаны с моторно-динамической природой жанра. Естественно, что танец оказал свое влияние на внутреннюю структуру музыкальной строфы. Но в рондо, балладе, виреле композиция строфы помимо того, так сказать, синкретична: она музыкально-поэтическая. Вместе с тем музыкальная структура строфы не копирует стихотворную структуру, а определенным образом соотносится с ней, что и формирует целое. Самые простые примеры рондо с полной ясностью могут проиллюстрировать это. В стихотворной строфе, предположим, шесть или восемь строк, в музыкальной композиции всего два раздела (соответствуют по объему двум строкам). Поэтические строки расположены следующим образом: ABCADEAB; причем помимо повторений строки А и строки В следует учитывать рифмовку: А рифмуется с С и D, В рифмуется с Е. Или же в другом рондо шесть поэтических строк: А В С D В Е, причем А рифмуется с С, D рифмуется с Е. Музыкальная строфа в том и другом рондо состоит из двух мелодических строк (обозначим их А и В). Соотношение музыкальных строк с поэтическими зависит и от повторений поэтических строк (им соответствует повторение музыкальных), но также и от рифм (рифмованным строкам соответствует одна и та же музыкальная строка). Итак, получается большая концентрированность музыкальной формы и такое соотношение поэтических музыкальных строк, которое допускает и полный параллелизм, (новая строка - новая мелодическая фаза), и относительный параллелизм (рифмующиеся строки - одна мелодическая фаза).

Баллада ведет свое происхождение от плясовых песен с хором, и в основе ее структуры тоже лежит определенная периодичность и повторность, связанные с чередованием соло и хора. Виреле примыкает к формам рондо и баллады, но в отличие от рондо его строфа начинается и заканчивается одним и тем же рефреном (следующие строфы начинаются без вступительного рефрена). Так или иначе все эти структуры могут быть названы рондальными в широком смысле, ибо возвращение к одной из музыкальных строк является их композиционным принципом.

На деле, однако, принцип рондальности проводился в песнях трубадуров и труверов в достаточно гибких вариантах. В зависимости от структуры поэтической строфы, от неведомого нам мелодического замысла или от происхождения мелодии из иного источника - далеко не всегда принцип повторности или обрамления распространялся на всю музыкальную строфу. Приведем примеры различного жанрового происхождения: пастурель Маркабрюна, альбу Гираута де Борнейль, эстампиду Рамбаута де Вакейрас. В эстампиде трубадур зависел от танцевального образца (возможно - народного происхождения) : скорее всего он приноравливал текст к музыке, а не наоборот.

Сопоставление множества песен трубадуров и труверов может убедить нас в том, что жанровые разновидности песен (альбы, пастурели и т. д.) не обязательно связаны с определенными типами композиционной структуры. Разумеется, песни крестоносцев вряд ли имеют связи с танцевальными истоками, а плачи далеки от типа виреле. В остальном же соотношение жанра и структуры остается весьма гибким. Далеко не всегда музыкальная композиция строфы, даже оставаясь четко расчлененной по строкам, связана повторениями, рефренами и другими рондальными признаками. Сплошь и рядом единство мелодической строфы достигается единообразным развертыванием мелодии, как бы вьющейся вокруг близких попевок, возвращающейся к одним и тем же интонациям, порою даже движущейся от них дальше. Это характерно по преимуществу для развитых мелодий, с распевами слогов, с приметами внутренней вариационности, выведения последующего из предыдущего. Такого рода мелодическое развитие не чуждо и наиболее широким напевам (гимнам, антифонам) церковного назначения. Однако в песнях трубадуров оно сочетается с частыми структурно-ритмическими членениями, обусловленными последовательностью стихотворных строк.

Как именно записывались песни трубадуров и труверов? С этим нужно вкратце ознакомиться, чтобы стали понятными разночтения в одних и тех же образцах, расшифрованных различными специалистами. Музыкальная строфа песни, вместе с первой стихотворной строфой, йотировалась (на четырех строках) без фиксации ритмической структуры мелодии. Музыкальный ритм подчинялся стихотворному и укладывался в один из шести модусов, принятых тогда теоретиками...

В зависимости от того, как именно установить модус и как сгруппировать ноты, возникают и разночтения: высота фиксирована точно, ритм надлежит "прочесть" исследователям.

Зарождение и быстрое развитие светского музыкально-поэтического искусства трубадуров, впервые систематически фиксированного в целом, не может не изумлять историка: даже в более поздние времена не появлялось такое количество поэтов-музыкантов сразу, в близких территориальных пределах, не возникало такое множество произведений. Искусство трубадуров послужило важным соединительным звеном между первыми в Западной Европе формами музыкально-поэтической лирики, между музыкально-бытовой (отчасти народно-бытовой) традицией и высокопрофессиональными направлениями музыкального творчества в XIII-XIV веках. Поздние представители этого искусства сами уже тяготели к музыкальной профессионализации, овладевали основами нового музыкального мастерства.

Таков Адам де ла Аль, один из последних труверов, уроженец Арраса, французский поэт, композитор, драматург второй половины XIII века. Он родился ок. 1237-1238 годов, образование получил в Цистерцианском аббатстве близ Камбрэ, возможно учился также в парижском университете. С 1271 года состоял на службе при дворе графа Роберта д'Артуа, вместе с которым в 1282 году отправился к Карлу Анжуйскому, королю Сицилии, в Неаполь. После смерти Карла в 1285 году Адам де ла Аль посвятил ему поэму "Король Сицилии". Во время пребывания в Неаполе была создана "Игра о Робене и Марион" - наиболее крупное и значительное, произведение поэта-композитора. В 1286 или 1287 году Адам де ла Аль скончался там же, в Италии.

Как поэт и композитор Адам де ла Аль продолжил традиций своих соотечественников, аррасских труверов, но в то же время он превзошел их, создавая многоголосные вокальные произведения (например, рондо, баллады), а также положив начало музыкально-театральному жанру - театрализованной пастурели с музыкой. В одном случае, еще в бытность свою в Аррасе, Адам сочинил "Игру в беседке" (или "Игру под листвой") как весеннюю пьесу на местном материале, поданном в шуточно-сатирическом (отчасти в фантастическом) плане. В этой пьесе всего лишь однажды звучит мелодия. Зато в "Игре о Робене и Марион", написанной для придворного спектакля в Неаполе, музыка занимает очень много места: стихотворные диалоги чередуются с простыми короткими песенками (по-видимому, частью бытового происхождения). Нечто подобное можно наблюдать и в средневековых стихотворных романах (как "Роман Розы" и другие), где поэтический текст перемежается песенными фрагментами. В "Игре о Робене и Марион" это происходит на сцене.

Сюжет пьесы - типичная пастурель, изложенная живо, в динамичных диалогах (в центре диалог пастушки Марион и рыцаря Обера), легко и естественно переходящих в пение. Поет Марион (по преимуществу), поет ее жених Робен, поет немного рыцарь и другие действующие лица. Возвращаясь с турнира, рыцарь встречает прелестную пастушку Марион и настойчиво предлагает ей свою любовь, она же решительно отвергает его, говоря о своей привязанности к жениху, простому крестьянину. Сцена эта начинается песенкой Марион, песней рыцаря, рефреном Марион. Затем стихотворный диалог чередуется с короткими вокальными фрагментами, отчасти повторяющими уже прозвучавшие в начале мелодии. Не достигший цели и провожаемый шуточной песенкой Марион, рыцарь отправляется на охоту. Появляется Робен, собираются их односельчане, идет веселая пляска с песнями, причем мелодия подхватывается различными участниками сцены: тут рондальная форма приходится как нельзя кстати. Рыцарь пытается похитить Марион, но ей удается ускользнуть от него. Все заканчивается общим весельем и плясовой песней. Всего в пьесе двадцать восемь музыкальных выступлений. Будущее, даже далекое будущее показало, что комедийный спектакль с большим участием музыки, близкой бытовым традициям, - подлинно французский жанр: это подтверждается предысторией комической оперы в XVIII веке и рождением оперетты в XIX.

Что касается многоголосных вокальных сочинений Адама де ла Аль, то он обращается в них к тем же формам баллады, рондо, виреле, что и в одноголосных песнях, но создает трехголосные композиции. Ко времени их возникновения (с конца 1260-х годов) многоголосие во Франции достигло значительного развития и формы его были сложны, если не изысканны, ритмические соотношения голосов поражали своей замысловатостью, господствовала линеарность, общин стиль граничил с готикой. У Адама де ла Аль трехголосный склад прост и неприхотлив, преобладает движение типа "нота против ноты", текст произносится всеми голосами вместе (хотя один из них может быть более подвижен, чем другие), встречаются параллельные квинты и кварты, а целое может завершаться, например, тем же построением, с которого начиналось произведение, - как это бывало в одноголосном складе.

В XII и особенно XIII веках воздействие художественного примера трубадуров становится ощутимым в ряде стран Западной Европы - в различных центрах Италии, в Северной Испании, в Германии. Помимо Адама де ла Аль, в Италии (на севере, во Флоренции, в Неаполе, в Палермо) бывали и другие французские трубадуры, в том числе Рамбаут де Вакейрас, Пейре Видаль, Госельм Феди. С начала XIII века провансальские трубадуры и жонглеры постоянно проникают в Северную Испанию. При дворе в Барселоне, при кастильском дворе они пользуются большим успехом. Уже Маркабрюн немало путешествовал по Испании, работал при каталонском дворе и стал ранее всего известен в стране своей песней крестоносцев. К барселонским властителям тяготели Пейре Видаль и Гираут де Борнейль при дворе в Барселоне много лет находился Гираут Рикьер. Даже в Венгрию проникало искусство трубадуров: в самом конце XII века при дворе венгерского короля оказался тот же неутомимый Пейре Видаль, который на этот раз был привлечен пышными свадебными торжествами. Образцы искусства трубадуров попадают в XII-XIII веках в Германию, обращают там на себя заинтересованное внимание; тексты песен переводятся на немецкий язык, даже напевы порой подтекстовываются новыми словами. Развитие со второй половины XII века (вплоть до самого начала XV) немецкого миннезанга как художественного воплощения местной рыцарской культуры делает вполне понятным этот интерес к музыкально-поэтическому искусству французских трубадуров - особенно у ранних миннезингеров.

Искусство миннезингеров развилось почти столетием позже, чем искусство трубадуров, в несколько иной исторической обстановке, в стране, где поначалу еще не было таких прочных основ для сложения нового, чисто светского мировосприятия. Для миннезанга известное значение тоже имели народно-песенные истоки (более ощутимые у одних его представителей, малозаметные у других), но вместе с тем у немецких поэтов-музыкантов яснее чувствовались связи с духовной тематикой и церковной мелодической традицией. Меньше, чем в Провансе или Аррасе, сказывались в Германии прямые влияния песни-пляски с ее живыми ритмами на искусство рыцарского круга, и последовательнее, чем во Франции, прославляли миннезингеры любовь возвышенную, идеальную, граничащую с культом Девы Марии. Больше серьезности, порой рефлексии, умозрительности, меньше простых жизненных импульсов, динамики, простодушной "телесности". Искусство миннезингеров отнюдь не противостоит искусству трубадуров и труверов: оно по-своему соответствует примерно тому же этапу в развитии средневекового общества. Однако поскольку формирование миннезанга не сопряжено с таким взлетом поэтического творчества, который был возможен в Провансе,- искусство немецкого рыцарства в одних чертах приближается к искусству трубадуров, в других отстоит от него дальше. Вместе с тем крупнейшие миннезингеры, вне сомнений, были не только талантливыми поэтами, но и отличными музыкантами, в чьем творчестве наметились черты, ставшие надолго характерными для немецкого музыкального искусства.

Из числа ранних миннезингеров известен Дитмар фон Айст (австриец по происхождению), в творчестве которого едва начинает складываться культ прекрасной дамы и идеал бескорыстного служения ей. Среди его произведений - первый образец "Tagelied" ("утренней песни")-своего рода аналогия провансальской альбе. Прямые связи с французским музыкально-поэтическим искусством особенно отчетливо проявлялись у Фридриха фон Гаузена из Вормса, который лично посетил Францию. Участник крестового похода, приближенный Фридриха Барбароссы, он создал новый текст песни крестоносцев, полностью использовав для этого музыку соответствующего произведения Конона де Бетюн. Известно, что и другие миннезингеры того же поколения непосредственно опирались на творческий пример трубадуров (например, Фольке Марсельского). Крупнейшими представителями миннезанга были Вальтер фон дер Фогельвейде (деятельность его началась в конце XII века), Нидгарт фон Рювенталь (первая половина XIII века), Генрих Фрауенлоб (последние десятилетия XIII - первые десятилетия XIV века), Освальд фон Волькенштейн (ок. 1377-1445). Как видим, развитие миннезанга продолжалось долго. Последние миннезингеры стояли уже на пороге нового в своей стране: новых творческих течений, новых форм объединения музыкантов из иных общественных слоев. Фрауенлобу приписывается основание общества мейстерзингеров в Майнце. Освальд фон Волькенштейн, помимо разработки традиционных форм миннезанга, владел и многоголосным складом.

Миннезанг процветал при богатых дворах - императорском, герцогских (например, в Вене), ландграфском в Тюрингии, чешском королевском в Праге. Легенда относит к 1206 году происходившее в Вартбурге большое состязание певцов при участии Вальтера фон дёр Фогельвейде и автора "Парсифаля" поэта Вольфрама фон Эшенбаха. Состязания певцов-миннезингеров в самом деле происходили при немецких дворах, а что касается Вартбурга, то там, в резиденции Германа., ландграфа Тюрингского, действительно некоторое время находился Вальтер фон дёр Фогельвейде и работал над своей поэмой Вольфрам фон Эшенбах. Таким образом, легенда, положенная в основу вагнеровского "Тангейзера", опирается на исторические факты.

Однако службой и выступлениями при дворах отнюдь не ограничивалась деятельность немецких миннезингеров; именно самые выдающиеся из них проводили значительную часть жизни в далеких странствиях, путешествуя не только по немецким землям, но переправляясь из страны в страну, выступая при дворах, а также общаясь с иной общественной средой вплоть до народных музыкантов (шпильманов). Вальтер фон дер Фогельвейде и Генрих Фрауенлоб узнали в своих путешествиях чуть ли не всю Европу. Освальд, фон Волькенштейн полностью превзошел их, добравшись даже до Персии и Северной Африки. Трудно думать, что их вынуждали к тому материальные интересы. Кем только не приходилось становиться "последнему миннезингеру" Освальду фон Волькенштейну в его приключениях - пилигримом, конюхом, поваром, рыцарем-миннезингером. Между тем он был владельцем родового замка, где мог бы вести совершенно иной образ жизни. По-видимому, само мировосприятие миннезингеров, их любознательность, пытливость (а иной раз и склонность к авантюрам) побуждали их искать новых впечатлений.

Во всяком случае, поэтическое творчество Вальтера фон дер Фогельвейде свидетельствует о широте его интересов, о склонности не только к любовной лирике, но и к обличительной поэзии, к раздумьям о своей стране и политических событиях современности. Судя по немногим сохранившимся образцам напевов, созданных этим поэтом-музыкантом, ему были легко доступны жанровые разновидности искусства миннезанга: простые песни в народном духе; мужественные и серьезные, более развитые песни крестоносцев, искусные, мелодически широкие любовно-лирические произведения.

Более поэтически сложный, более отвлеченный характер носит искусство Генриха из Мейссена, выразительно прозванного Фрауенлобом. Впрочем, это скорее относится к его текстам и к структуре растянутых строф с обилием рифм, чем к самим напевам. Среди песен Фрауенлоба немало образцов широкой плавной мелодики, очень цельной интонационно, структурно завершенной не менее, чем в напевах трубадуров...

В творчестве рыцаря из Баварии Нитгарта фон Рювенталя исследователи отмечают и пародирование крестьянских танцевальных мелодий, и одновременно - влияние народного искусства на характер его "летних песен" (помимо того в них есть и черты пасторалей, и диалогичность).

Итак, искусство миннезанга не столь уж однопланово: в нем совмещаются различные тенденции, причем мелодическая сторона, с нашей точки зрения, в целом более прогрессивна, более интересна, чем поэтическая. Как уже можно было заметить, жанровые разновидности песен у миннезингеров во многом сходны с теми, что культивировались провансальскими трубадурами: Tagelied, песни крестоносцев, любовно-лирические песни различных видов, танцевальные напевы. И хотя в структуре песенной строфы миннезингеры нередко склонны к "сквозной композиции" (в форме лейха, как у французов ле), все же тенденция повторности и выведения последующего из предыдущего, то есть принцип расчлененности и единства мелодики в строфе, действует в преобладающем количестве произведений. Вернемся к приведенной песне крестоносцев Вальтера фон дёр Фогельвейде: ее стихотворная строфа состоит из строк А В С D E F G (рифмуются между собой строки А и С, В и D, а также Е-F-G); им соответствует музыкальная композиция А В А В С D В.

И подобно тому как последние труверы уже смыкаются с представителями профессионального музыкального искусства, владеющими новой техникой многоголосия, последние миннезингеры движутся в этом же направлении.

ДУХОВНАЯ ЛИРИКА

В XII-XIII веках новые, очень значительные процессы происходят в области духовной музыки крупнейших стран Западной Европы. Несмотря на то что новое проявляется здесь многообразно, в различных формах, - это движение в принципе направлено против канонизированных рамок церковного искусства и во многом зависит от примера и образцов светской художественной культуры своего времени. Признаки нового подъема духовной лирики во Франции, Италии, Испании, превращение церковной литургической драмы в мистерию, первые этапы в развитии многоголосия свидетельствуют, что наступившая полоса исторических перемен захватывает в конечном счете и сферу церковности.

Под прямым или косвенным воздействием светского музыкально-поэтического искусства развиваются новые формы духовной музыки и как бы перерабатываются старые. Чаще всего они так или иначе тяготеют к новому роду лирической поэзии - к духовной лирике. Новый расцвет переживают прозы во Франции, секвенции в Италии. В XIII веке появляются короткие рифмованные прозы Адама де сен Виктора, близкие формам светской музыкально-поэтической лирики. Из латинской любовной песни «О прекрасная Венера», известной в Вероне, возникает песня пилигримов со словами «О благородный Рим»; музыка остается без изменений. Светское начало решительно вторгается в образность испанской духовной лирики. Все это не случайно совпадает с расцветом лирического искусства провансальских трубадуров, затем труверов и немецких миннезингеров - их искусство распространяется по всей Европе, и пример его становится поистине могущественным.

Большую роль для стимулирования новых видов духовной лирики выполнили в тех условиях еретические движения, столь характерные, например, для средневековой Италии. Они естественно порождали сильнейшую антигригорианскую оппозицию, хотя отнюдь не отказывались от духовных форм искусства. Это неизбежно вытекало из самого положения вещей: мощные антицерковные течения развивались тогда именно как духовные ереси. Тем не менее под ними скрывался более глубокий общественный смысл. Мы уже ссылались на слова Энгельса, утверждавшего, что в условиях средневековья все нападки на феодализм, на церковь; «все революционные, социальные и политические учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси». Создание новых видов духовной лирики, близкой светскому, возможно даже народному искусству, на местных языках (а не на латыни) было выражением своего рода протеста против католической церковности вообще. В Италии его питали именно ереси, в Испании оно было в значительной мере связано с воздействием примера трубадуров. Новые стремления к созданию духовной лирики воплотились у итальянцев в так называемой лауде (гимн, «восхваление») и новых образцах секвенций. В Испании же появился новый вид духовной лирики - кантига.

История, если не легенда, связывает появление первых лауд как духовных стихов на местном наречии со Средней Италией, с Франциском Ассизским и его деятельностью, начавшейся в XII веке и захватившей и первую четверть XIII (Франциск умер в 1226 году). Основатель «еретической» общины, позднее давшей начало нищенствующему монашескому ордену францисканцев, Франциск Ассизский сам был поэтом и музыкантом, а его последователи в XIII веке Якопоне да Тоди и Фома Челано известны как создатели наиболее прославленных и доныне не забытых секвенций «Stabat mater» и «Dies irae». Значение этого искусства неизмеримо шире, чем значение ордена францисканцев, так как итальянская лауда питается народными истоками. Первые тексты лауд сочинялись, видимо, самим Франциском, а музыка скорее всего подбиралась к ним из народных напевов. Их поэтические образы, в отличие от канонизированных церковных текстов, приблизились, так сказать, к земле, к реальной жизни, прониклись теплым, порой едва ли не экстатическим чувством. С XIII века лауды распевались повсюду в Италии как всем доступные, но никому не принадлежащие, известные в народе строфические духовные песни, то глубоко лирические, то радостные, даже призывающие к пляске, то горестные или сатирические. Музыка лауд поначалу была, разумеется, одноголосной, зачастую очень простой, и даже при дальнейшем развитии осталась песенной по характеру мелодики и структуре.

К тому же времени относится и новый подъем духовной секвенции в Италии - на этом этапе уже как свободной (независимой от юбиляций) музыкально-поэтической формы. Мягким и глубоким лирико-элегическим чувством отмечена секвенция Якопоне да Тоди «Stabat mater» (на латинский текст), мелодически цельная и пластичная. Еще более известная секвенция «Dies irae», приписываемая Фоме Челано, была затем канонизирована католической церковью и вошла в заупокойную мессу-реквием. Ее прекрасный, звучащий металлом, латинский стихотворный текст, ее выразительная, сильная, грозная с первых интонаций мелодия постоянно, вплоть до наших дней привлекала к себе внимание музыкантов. Ее многократно использовали впоследствии композиторы, как воплощение грозной силы смерти, рокового, неотвратимого, «средневекового» пророчества о «Дне гнева».

Современник Франциска Ассизского французский архиепископ Пьер Корбейль, автор ряда секвенций, сочинил так называемую «ослиную прозу», которая приобрела большую популярность. Она предназначалась к празднику обрезания и была связана с событиями, близкими рождеству. Согласно евангелию, на осле были привезены дары волхвов, прибывших поклониться младенцу Христу, и осел же вскоре должен отвезти святое семейство в Египет. И вот в этой связи в соответствующем богослужении появилась проза в качестве вставки, восхваляющей осла:

Из восточных стран

Прибыл к нам осел,

Сильный и красивый,

Годный для поклажи.

Эй, господин осел, спойте, откройте прекрасные уста,

Получите вволю овса и сена и т. д.

Мелодия «ослиной прозы» отличается чуть ли не плясовой динамичностью; ясно расчленена, упруга, весело-задорна. В ней нет архаичности или абстрактности выражения - она всё еще кажется вполне живой, народной.

Сопоставляя такие многоразличные произведения, как «Dies irae» Фомы Челано и «ослиная проза» Пьера Корбейля, возникшие в один период, нельзя не удивляться подобным образным контрастам в пределах церковного искусства. Они стали возможными только в результате сильнейшего антигригорианского течения, они буквально вторглись в церковную музыку, которая была бессильна против их вторжения.

Испанская духовная лирика XIII века расцвела в чисто светской обстановке - при дворе короля Кастилии Альфонса Х Мудрого (1252-1284), поэта, музыканта, покровителя наук и искусств. К этому времени в Кастилии и Каталонии побывали многие французские трубадуры. Гираут Рикьер, как известно, переписывался с Альфонсом Мудрым (в частности, высказывал свои суждения о жонглерах). Эта старинная прочная связь испанских дворов с французским «art de trobar» имела большое значение для последующего развития лирической поэзии в Испании: провансальские трубадуры были образцами для своих испанских современников. Но испанская лирика все же не копирует в XIII веке провансальскую, как то могло быть раньше. Крупнейшим ее памятником является - в отличие от французской лирики - собрание духовных песен, известное под названием «Cantiga de Santa Maria de Don Alfonso el Sabio» и содержащее свыше четырехсот песенных образцов на галисийском наречии. Какое именно участие принимал в составлении этой рукописи сам король, собирал ли он что-либо из материалов или, быть может, сочинял песни, - исследователи с определенностью сказать не могут. По всей вероятности, за ним была по меньшей мере инициатива в процессе сотрудничества с поэтами и музыкантами, которых он объединял при своем дворе.

Так или иначе, испанские кантиги встают в ряд музыкально-поэтических произведений своего времени, представляя тип искусства, родственный новым его формам, развивающимся в различных странах Западной Европы XII-XIII веков. Тексты этих песен нередко поэтически образны, свободно соединяют возвышенность чувств в восхвалении Девы Марии - и непритязательность попутных бытовых зарисовок. При этом духовные темы - трактуются ли они в народно-бытовом или лирическом плане - предстают не как отвлеченные и канонические, а в большей мере как популярные, приближенные к восприятию современников. Музыка кантиг прежде всего песенна, разумеется, с явными следами испанского, точнее, кастильского происхождения. По типу музыкальной композиции кантиги родственны и французским песням, и итальянским лаудам, поскольку и те, и другие, и третьи основаны на народно-песенном структурном принципе: ясно расчлененные строфы с припевами (в Испании - «эстребильо»), повторения и возвращения мелодических построений, завершенность строфы.

РАЗВИТИЕ МНОГОГОЛОСИЯ. ШКОЛА НОТР-ДАМ. НОВЫЕ ЖАНРЫ

Теоретические сведения о развитии многоголосия в Западной Европе дошли к нам от IX века, нотные памятники сохранились начиная с XI. Существует множество предположений о том, что многоголосие, возможно, существовало и раньше - в античном мире, в позднеримское время, в народной музыке, в частности, инструментальной и т. п. В самом деле, что-то существенное в реальной действительности должно было исподволь подготовить столь, важные изменения в музыкальном складе, в музыкальном письме, которые означали уже новый этап эволюции музыкального искусства. Вместе с тем неправомерно было бы думать, что многоголосие существовало всегда в тех же (или близких им) формах, какие начали утверждаться в профессиональной музыке с XI века. Явления многоголосия могли встречаться в принципе и значительно ранее, и в далеко не одинаковых исторических условиях. Гетерофония, как полагают специалисты, могла иметь место даже у первобытных народов. Если для античности не было характерным культивирование многоголосия как определенной системы, то явление созвучий было известно древним, и в практике исполнительства (голос и инструмент) случаи многоголосия, по всей вероятности, у них не исключены. Приемы многоголосия наблюдаются в народной музыке разных стран, появляясь то здесь, то там - и одновременно отсутствуя где-либо по соседству. Многоголосный (хоровой) склад, по-видимому, был характерен для ряда народов на определенных этапах их развития, и отдельные очаги многоголосия рассеяны подчас на далеких расстояниях, например от Грузии до Камбрии (Уэльс). Некоторые инструменты, ставшие в средние века бытовыми в Европе (крота, волынка, лира нищих), давали эффекты многоголосия - одновременные звучания. Следовательно, о простом зарождении многоголосия как такового в XI веке (или несколько ранее) говорить недостаточно.

Значит ли это, однако, что «профессиональное» многоголосие с XI-XII веков всего лишь продолжило то, что уже сложилось тогда в бытовой художественной практике? Нет, здесь происходит именно качественный сдвиг: началось последовательное развитие многоголосия как музыкального склада, который доныне господствует в музыкальном искусстве развитых стран мира. Далекие истоки его могли быть народно-бытовыми, но затем оно сложилось в новую систему и продолжало развиваться сложным путем профессионального искусства. Такое раннее многоголосие, какое известно нам по рукописям из монастырей Шартра, Лиможа, Сантьяго-де-Компостела (XII век), действительно ново по своему времени и в целом далеко отстоит от народной практики - хотя бы потому, что требует профессиональной выучки и письменной фиксации. Даже сопоставление образцов этого искусства с современными ему песнями трубадуров и труверов с убедительностью показало бы, что это - различные области, с различным пониманием мелодики, ритмического движения, формообразования, не говоря уже о многоголосии и одноголосии.

Куда именно, в каком направлении восходят истоки профессионального многоголосия в Западной Европе - этот вопрос не решен и вряд ли может быть решен с полной точностью, поскольку «оазисы многоголосия» встречаются в разных странах, поскольку в народной исполнительской практике оно возникает стихийно, поскольку, наконец, народная традиция остается устной.

Наиболее старые и обильные сведения о раннем многоголосии идут в Западной Европе как будто бы с Британских островов: их дают Иоанн Скот Эриугена, шотландец из Ирландии («О разделении природы», 867), Джон Коттон («О музыке», ок. 1100). Однако трудно представить, чтобы все раннее развитие профессионального многоголосия в певческих школах Шартра, монастыря Сан Марсьаль в Лиможе и собора Нотр-Дам в Париже было обязано творческим импульсам, идущим только с Британских островов, как бы ни были существенны связи французских и английских музыкантов, как бы ни убедителен был пример «Уинчестерского тропаря» (многочисленные записи двухголосных церковных песнопений в первой половине XI века). Без внутренних творческих стимулов, без особенного творческого потенциала в стране, в обществе, в том или ином художественном кругу не могут развиваться извне привитые вкусы, потребности, критерии оценок.

Итак, в ряде музыкальных центров Западной Европы начиная с XI века и особенно интенсивно в XII-XIII веках проявляется вкус к многоголосию, стремление создавать, исполнять и слышать двух-, трех- (далее и четырех-) голосные произведения - прежде всего вокальные. Этот вкус, это стремление исходят из наиболее профессиональной музыкальной среды, то есть из среды мастеров своего времени - а ими были тогда лучшие церковные певцы, как наиболее образованные из музыкантов. Именно таким образом выражалась у них потребность в новом, столь характерная для музыкального искусства того времени. У провансальских трубадуров она была выражена иначе; в духовной лирике тоже нашла свое выражение. Трубадуры были свободны от власти какого-либо канонического образца; создатели новых секвенций, лауд, кантиг действовали, по существу, во внелитургической области. Профессиональные же церковные певцы были волей-неволей связаны своим канонизированным репертуаром - григорианской мелодикой и всей сложившейся суммой церковных песнопений. Добавлять к ним новые мелодические вставки певцы начали еще со времен первых секвенций и тропов и продолжали вплоть до XII-XIII веков (Адам де Сен Виктор, Пьер Корбейль, Фома Челано, Якопоне да Тоди). Создатели первых многоголосных образцов пошли по иному пути: они попытались и сохранить григорианский «подлинник», и решительно обновить общее звучание, присоединив к церковной мелодии, новый голос (или новые голоса, как будет дальше). Это стало единственно возможным для них решением в поисках новой выразительности, новых художественных ресурсов. Иного пути у них тогда попросту не было! В течение долгого-долгого времени то или иное наслоение голосов на григорианский хорал, приобретая различные художественные воплощения, оставалось в силе для церковной музыки в Западной Европе: принцип, найденный в XI-XII веках, не был отвергнут и в дальнейшем (XV-XVI века), хотя сами формы многоголосия - непрестанно эволюционировали.

Первые примеры многоголосного склада приведены в теоретических работах IX-XI веков. Ранее всего мы находим их в анонимных теоретических трактатах под названиями «Musica enchiriadis» и «Scholica enchiriadis» (приписывались Хукбальду из Сен-Аманда, IX век). Там даются образцы сочетания голосов, из которых один («vox principalis», то есть главный голос) ведет мелодию хорала, а другой («vox organalis») или другие голоса следуют за ним, двигаясь параллельно в интервалах кварты, квинты, октавы (то есть совершенных консонансов по представлениям того времени). От названия присоединяемого голоса такой склад двух- или многоголосия получил в дальнейшем название органума. Пока что в этих первых примерах происходит лишь удвоение хоральной мелодики (в движении «нота против ноты»). Однако в том же трактате приведен пример не параллельного движения голосов: к хоральной мелодий приписан второй голос, который исходит из унисона, двигается параллельными квартами в отношении к ней, но задевает и другие интервалы (секунду, терцию). Автор трактата не склонен одобрять такой тип двухголосия, предпочитая параллельное движение квинтами и квартами и октавные удвоения. Между тем одно параллельное движение голосов не открывало никаких перспектив для развития многоголосного склада. Это, по-видимому, было вскоре понято теоретиками.

В том же IX веке Иоанн Скот Эриугена в философском труде «De divisione naturae» («О разделении природы») затрагивает вопросы многоголосия: «Мелодия органума, - пишет он, - состоит из различных качеств и количеств: голоса то звучат, отдаляясь друг от друга на большее или меньшее расстояние, то, напротив, сходятся друг с другом, согласно некоторым разумным законам музыкального искусства, по отдельным ладам, создавая какую-то естественную прелесть.

[Диафония] начинается с тона [в унисон], затем она идет в интервалах простых или сложных и, наконец, возвращается к своему началу-тону [унисону], в котором и есть ее сущность и ее сила» (Цит. по изд.: Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения, М., 1966, с. 298).

Из этих определений явствует, что речь идет отнюдь не о параллельном, а о более свободном движении голосов. Автор трактата испытывает эстетическое удовлетворение от многоголосного звучания.

У Гвидо из Ареццо, который, как мы могли убедиться, мыслил по преимуществу музыкально-практически, без отвлеченностей, в трактате «Микролог» (ок. 1025) приведены примеры свободного сочетания голосов, идущих нота против ноты (то есть второй голос - за главным), но образующих, помимо исходного и заключительного унисона и параллельных кварт, секунду и терцию при переходе от унисона к кварте и обратно. Об относительно свободном сочетании голосов свидетельствует и образец, приведенный в миланском трактате «Ad organum faciendum» (ок. 1150). В своем трактате «De musica» (ок. 1100) Джон Коттон дает следующее определение:

«Диафония есть согласованное расхождение голосов, выполняемое по меньшей мере двумя певцами, так что один ведет основную мелодию, а другой искусно бродит по другим звукам; оба они в отдельные моменты сходятся в унисоне или октаве. Этот способ пения обычно называется органом, оттого, что человеческий голос, умело расходясь [с основным], звучит похоже на инструмент, называемый органом. Слово «диафония» значит двойной голос или расхождение голосов» (Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения, с. 215).

Таким образом, различные авторы на протяжении около двух столетий - даже независимо от того, как они мыслят интервальное соотношение голосов, - допускают лишь один принцип многоголосия: присоединение к григорианской мелодии другого голоса (или других голосов), движущегося в едином с ним ритме. Иные перспективы перед ними даже не возникают.

Есть все основания полагать, что на раннем этапе развития многоголосия в церковной музыке движение голосов «нота против ноты» более или менее широко распространялось и на практике. Оно, конечно, связывало развитие многоголосного склада, препятствовало образованию того, что мы называем полифонией. Еще более ограничивало возможности многоголосия движение параллельными квинтами, квартами и октавами. Музыкальные памятники, относящиеся примерно к середине XII века, дают уже целый круг образцов иного характера, которые свидетельствуют о возникшей самостоятельности нового голоса, присоединенного к основной хоральной мелодии. Примечательно, что эти памятники возникли в монастырях Сан Марсьаль в Лиможе и Сантьяго-де-Компостела в Галисии (Испания): именно такие крупные центры духовной культуры средневековья привлекали к себе толпы паломников из разных стран (не только европейцев, но и арабов) и превращались в своего рода перекресток различных культурных традиций, способствовали некоему обмену художественным опытом. Нередко приходится встречать утверждения о том, что арабские и другие восточные влияния проявились при зарождении музыкально-поэтического искусства трубадуров в Провансе, что они же, эти влияния, могли сказаться и на стиле ранних образцов французского и испанского многоголосия. Нет оснований принимать это безоговорочно. Конкретные доказательства отсутствуют. Скорее всего не воздействие арабской или иной далекой культуры, а общая атмосфера, создавшаяся постоянным движением все новых и новых толп и слоев прибывающих паломников, устройством пышных и торжественных церковных служб, способствовала приподнятости эмоций и интенсивному развитию новых форм церковного искусства. Небезынтересно, что в последующих нападках на новый стиль церковного пения его противники резко осуждали певцов за то, что они «опьяняют слух», несдержанны в изобретении нового, усложняют мелодию и оставляют в пренебрежении григорианский «подлинник».

Записи многоголосия того времени сохранили образцы мелизматического органума: на замедленную, изложенную большими длительностями основную (григорианскую) мелодию принципалиса наслаивалась более подвижная мелодическая линия органалиса, в котором большие распевы из многих звуков приходились на один звук канонизированной основной мелодии. Общее впечатление создается в итоге совсем иное: в сравнении с двухголосием «нота против ноты» - впечатление свободы выразительности. Хоральная мелодия в больших длительностях дает опоры для движения, но как целое отчасти утрачивает свое значение, мелизматический же верхний голос вьется и разливается в легких попевках, захватывая по преимуществу соседние звуки, возвращаясь к сходным интонациям в характерном кружении, и, по существу, очень далеко отходит от самого типа канонизированной церковной мелодики: в этом свободном парении есть что-то вдохновенное, чуть ли не экстатическое. По-своему такие черты выражены и в рукописях Монастыря Сан Марсьаль и в так называемом «Каликстинском кодексе» из Сантьяго-де-Компостела.

Что касается основной мелодии в принципалисе, то она чаще всего берется из относительно мелизматических песнопений или же фрагментов (например, alleluja). По характеру звучания ясно, что подвижная, если не виртуозная мелодия органалиса требует сольного исполнения: мелизматический органум был рассчитан, по всей видимости, на исполнение силами двух певцов, хотя мелодия принципалиса, вероятно, могла быть исполнена и не одним певцом, и при поддержке органа. Ритм тогда еще в записи не фиксировался, так что можно предполагать до некоторой степени свободное в этом смысле исполнение мелизматической мелодии органалиса. Так или иначе, соотношение двух голосов с их разными функциями здесь уже позволяет говорить о начальных чертах полифонии.

Если в свое время первое введение секвенций и тропов в контекст григорианской мелодики уже было проявлением антигригорианской тенденции, то присоединение к хоральной мелодии второго, относительно свободного и развитого голоса знаменовало качественное усиление той же тенденции, характерное для нового этапа в существовании католической церковной музыки.

В принципе мелизматический органум, требующий большого мастерства певцов-солистов и значительно расширяющий самый объем церковных песнопений, не был связан с повседневной богослужебной практикой, со всем церковным обиходом. Он предназначался для праздничных торжественных служб при большом стечении народа. Отчасти потому всеобщее распространение этого нового стиля церковного пения не могло быть особенно быстрым. Однако признание его у лучших мастеров своего дела, в крупных духовных центрах и метризах не заставило себя ждать. К середине XII века в Лиможе накопилось около ста новых двухголосных церковных композиций - если судить только по сохранившимся их образцам. В «Каликстинском кодексе» содержится около двадцати органумов, созданных для аббатства Сантьяго-де-Компостела. Это было, по существу, самое начало движения, которое вскоре привели к расцвету нового стиля в певческой школе Нотр-Дам в Париже.

В истории многоголосия Западной Европы «эпоха Нотр-Дам» охватывает около столетия: примерно с середины XII по середину XIII века, с кульминацией на их рубеже. Париж стал виднейшим центром нового творческого направления в музыкальном искусстве как раз в то время, когда там развернулось строительство кафедрального собора Notre-Dame- всемирно известного памятника архитектурной готики средневековья, когда складывался парижский университет - новый очаг средневековой науки. Новое музыкальное направление непосредственно связано с капеллой собора и, в известной мере, с научной деятельностью университета.