Истоки когнитивной науки

В этот же период в общей психологии проблемами познания продолжали заниматься с функционалистских позиций Вудвортс и ученик Бюлера, представитель «вероятностного функционализма» Эгон Брунс-вик (1903--1955), который отметил, что в силу сложности среды наши познавательные процессы -- от восприятия до мышления -- могут быть лишь вероятностной «игрой в угадывание», чреватой возникновением иллюзий, как только условия отклоняются от типичных. Он же первым поставил вопрос об экологической валидности, соответствии условий исследования типичным условиям жизни. Надо сказать также, что сотрудники европейских исследовательских центров, работавшие в области психологии, вообще не испытали чрезмерного влияния бихевиоризма. Их исследовательские задачи остались связанными скорее с анализом роли ментальных репрезентаций в поведении. Все это подготовило в середине 20-го века почву для быстрого когнитивного переворота в психологии. Тот факт, что когнитивный подход оказался вначале ближе к структурализму, был связан с влиянием кибернетики и теории информации. Это влияние выразилось в широком использовании компьютерной метафоры -- сравнении человеческого познания с процессами переработки и хранения информации в электронно-вычислительной машине.

4. Европейский идеал романтической науки

4.1 Романтизм как антитезис позитивизму

Попытки построения психологии по образцу физики и химии, как мы видели, хотя и привели к созданию основ научной методологии и организационному отделению психологии от философии, но не обеспечили ее стабильного развития, которое вновь и вновь ставилось под сомнение с позиций функционалистских направлений, ориентирующихся скорее на биологические дисциплины, а также со стороны ценностно-ориентированных подходов: от ранней «понимающей» психологии до многочисленных вариантов гуманистической психологии второй половины 20-го века. Действительно, две особенности традиционной картезианско-локков-ской парадигмы психологии -- физикалистский атомизм (редукционизм) и имплицитная антропология абстрактно-изолированного субъекта -- далеко не бесспорны. Последняя особенность этой традиции характерна не только для общей, но даже и для социальной психологии, в которой другие люди длительное время трактовались как переменные, хотя и влияющие непосредственно на исход эксперимента, но обычно рассматриваемые вне специфического культурно-исторического контекста.

В этом разделе мы попытаемся описать другой источник идей современной когнитивной науки, включая и когнитивную психологию. Эта, отчасти альтернативная линия влияния прорисовывается значительно менее четко, чем линия, ведущая к позитивизму и неопозитивизму. Ее истоки следует искать в конце 18-го века, когда в европейской культуре возникла широкая негативная реакция на наметившиеся итоги Просвещения и на Новое время в целом. Одним из первых с призывом вернуться к естественному состоянию человека и общества выступил Жан Жак Руссо. Концентрированное выражение эта реакция нашла в таком получившем максимальное выражение в первой половине 19-го века общекультурном явлении, как романтизм.

Можно выделить четыре принципа, отличающие эстетику романтизма от других современных ему культурных течений. Первый принцип состоит в подчеркивании сложности, часто загадочности мира, а не раздробленности на атомарные элементы. Для романтиков (как ранее для Аристотеля и впоследствии для гештальтпсихологов) целое, безусловно, больше суммы частей. Признаком этого отношения служит использование прилагательного «живой»: живая природа, живой организм, живое слово. Вторым принципом является подчеркивание активности и постоянного становления, развития. Вместо поиска «мировой формулы» романтики ищут «мировую душу». Происходит как бы удвоение мира: в центре внимания романтиков находится не только и не столько реальное (Istwert), сколько возможное и должное (Sollwert). Развитие есть целенаправленное и целесообразное изменение природы в направлении воплощения моральных и эстетических идеалов. Третий принцип -- культурно-историческая специфичность. Стилизованные шотландские баллады, испанские рыцарские романсы (собственно и давшие название данному направлению) и разнообразные «песни западных славян» составляют прототип ический материал романтической литературы. Наконец, четвертым принципом, отражающим общие установки романтизма, является примат личности, рельефно выраженный в популярной среди романтиков социальной метафоре Шекспира: «Всякий человек -- это малое королевство».

Немецкая идеалистическая философия артикулировала отдельные аспекты романтического мироощущения. Если философские предшественники романтиков рассматривали сознание как зеркало, пассивно отражающее падающие на него извне воздействия, то сами романтики впервые предложили рассматривать его как лампу, освещающую жизненный путь и формирующую индивидуальный опыт (Abrams, 1953). В этом же контексте в философии впервые стало подчеркиваться значение индивидуальной активности. Иоганн Готлиб Фихте (1762--1814) поставил в центр своей философской системы свободное действие и личность, одновременно попытавшись преодолеть индивидуализм этических воззрений Канта. Деятельность получила в работах Фихте статус надындивидуальной протосубстанции, первичной по отношению к картезианским субстанциям материи и мысли.

Это новое понимание с блеском выразил основатель романтизма как художественного течения, поэт и публицист Новалис (Фридрих фон Харденберг, 1772--1801): «Деятельность и есть собственно реальность. Понятие личности (нем. Identitдt) должно включать понятие деятельности. Тому, что я есть, я обязан деятельности. И для деятельности справедливо правило, что она должна рассматриваться в ее связях, а не в отдельности. Она всегда есть отношение к предмету и к собственному состоянию» (Novalis, 1800/1926, S. 403). Свое основное, геологическое образование Новалис получил в Горной академии небольшого саксонского городка Фрайберга. Он впервые стал использовать, наряду с другими геологическими аналогиями, выражение «глубины души», положившее начало психоанализу («глубинной психологии»), а также поиску различных слоев и уровней психики. В самой геологии эта задача называется стратификацией. Геологические находки окаменелых остатков доисторических животных послужили основой и для первых, отчасти вполне фантастических эволюционных гипотез.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770--1831) создал всеобъемлющую концепцию развития и саморазвития надындивидуального «абсолютного духа». Всякое начальное развитие рассматривается в его концепции как довод -- тезис -- в некотором нескончаемом споре. Дальнейшее развитие приводит к противоречию -- антитезису, которое «диалектически снимается» на высшей стадии развития, или синтезисе. Известный философ, журналист и политический деятель Карл Маркс (1818--1883) также подчеркивал роль противоречий и деятельности в изменении мира (прежде всего, современного ему буржуазного общества), последовательно критикуя механистический материализм. Признаками последнего является то, что действительность «берется только в форме объекта или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» (Маркс, т. 3, с. 12). В деятельности человек «не только изменяет форму того, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинить свою волю» (Маркс, т. 23, с. 189).

Наиболее полно принципы романтического движения получили выражение в натурфилософии, или философии природы, разработанной Фридрихом Вильгельмом Шеллингом (1775--1854). Он полагал, что различные частные науки связаны между собой круговой зависимостью, в силу чего биология и психология должны играть при объяснении природы не меньшую роль, чем физика и химия. Эта система междисциплинарных взглядов, в известной степени, представляла собой возвращение к рассмотрению природы в духе несколько осовремененного телеологизма Аристотеля. Мощную поддержку натурфилософии оказали работы создателя первой целостной концепции эволюции и даже самого термина «биология» Жана Батиста Ламарка (1744--1829), для которого основным двигателем развития видов было стремление природы к совершенству. Эти аристотелевские моменты и были потом темати-зированы, как мы видели выше, Францем Брентано. Уже в 20-м веке работы Брентано оказали влияние, с одной стороны, на философскую феноменологию, а с другой -- на гештальтпсихологию и вюрцбургскую школу психологии мышления.

Считается, что к середине 19-го века в результате прогресса физико-химических наук натурфилософия потерпела полное фиаско. Фактическая ситуация была более сложной. Примером сочетания научной и натурфилософской стратегий исследований стало создание Д.И. Менделеевым в 1869 году Периодической системы элементов (понимание причин периодичности химических свойств пришло значительно позже -- в середине следующего, 20-го века). До сих пор остался актуальным поставленный Шеллингом вопрос о том, является ли при всех условиях безусловно целесообразной методология аналитического редукционизма, то есть стратегия расщепления изучаемого феномена на все более дробные составляющие. Один из последних натурфилософов (и один из первых Нобелевских лауреатов), дрезденский химик В. Освальд выдвинул аргумент, повторявшийся многими психологами, от отвергавших аналитический подход гештальтистов до U.C. Выготского и его последователей. Согласно этому аргументу, для объяснения свойств воды (скажем, того, что она позволяет тушить огонь) важно вовремя остановить процесс анализа на уровне молекулы воды, так как дальнейший анализ, то есть выделение кислорода и водорода, приводит к выявлению веществ, обладающих совершенно другими свойствами (поддерживают горение). Самой последней по времени попыткой возрождения идеи синтеза частных научных дисциплин можно считать когнитивную науку.

Редукционизму как одному из приемов объяснения противостоит стратегия наблюдения, особенно полезная на ранних этапах развития любой эмпирической науки. Никто иной, как Аристотель дал пример описания и классификации явлений, направленных на указание их системных качеств и чуждых стремлению к поспешной редукции. Материалистическая трактовка качеств объектов, включая те, которые через две тысячи лет получили название «вторичных»; первое упоминание перцептивной организации и уровневой организации психики в целом; наконец, критика утверждения, что душа представляет собой «самодвижущееся число», -- все это заставляет разделить вывод: «Психология Аристотеля -- великая страница в развитии науки о человеческой душе. Ее проблемы, недостатки, заблуждения исторически объяснимы, ее достоинства удивительны, беспримерны» (Асмус, 1975). Примерно в те же годы, когда Курт Левин призывал преодолеть пережитки аристотелевского мышления в психологии, Бюлер в книге «Кризис психологии» именно в возвращении к Аристотелю видел шанс для выхода из кризиса. При этом его вдохновляли не столько описательные установки Аристотеля, сколько телеологический, или телеономный29, характер объяснений. Такие объяснения необходимы при анализе процессов управления, составляющих, по мнению Бюлера, основную функцию психики в поведении.

От Аристотеля путь развития естествознания ведет не только к Галилею и Ньютону, но и к Линнею, Ламарку и Дарвину. Функциональное, или телеономное объяснение -- с характерным и главным для него вопросом «для чего?» -- занимает в биологических и социальных науках такое же место центральной эвристики, которое в математике и физико-химических науках занимает эстетическая эвристика симметрии и внутренней красоты. Функциональное объяснение позволяет понять картину наблюдаемого поведения не как ассоциативную цепочку чисто механических реакций на гипотетические атомарные стимулы, а как гибкую структуру процессов, направленных на достижение главных и промежуточных целей, реализующих прикрывающие маневры, выравнивающих нарушенное в результате собственной активности равновесие, обнаруживающих реликты предыдущих приспособлений и т.д.

Казалось бы, с появлением теории естественного отбора Дарвина и особенно молекулярной генетики в биологических науках должен был окончательно возобладать аналитический редукционизм. Однако даже недавняя расшифровка генома человека не делает биологию полностью редукционистской, так как невыясненными остаются функции и возможные взаимодействия фрагментов ДНК. Само понятие «ген» претерпело значительные изменения с конца 1970-х годов, потеряв былую определенность атомарных рекомбинируемых единиц наследования биологических признаков (Portin, 2002). Накапливается все большее число наблюдений, свидетельствующих о ко-эволюции биологических и культурных черт (Mesoudi, Whiten & Laland, 2006 in press). Более того, на клеточном и субклеточном уровне неожиданно новое звучание приобретают ранние адаптационные идеи Ламарка и его последователей, десятилетиями упоминавшиеся преимущественно в пренебрежительном контексте. Так, оказалось, что некоторые виды клеток -- стволовые клетки -- способны развиваться в разные органы в зависимости от культуры тканей, в которую они помещаются. Сегодня, в начале нового века и тысячелетия, молекулярная биология и генная инженерия представляют собой не только наиболее передовые в техническом отношении научные дисциплины, но, возможно, и самые романтические из них. Они непрерывно порождают новые романтические иллюзии -- вплоть до внезапно возникшей вне религиозного или какого-либо иного эзотерического контекста надежды на физическое бессмертие.

Нередукционистским также является тип объяснения, описывающий происхождение феномена из исторически более ранних форм. Представители натурфилософии первыми заинтересовались отношением филогенеза и онтогенеза. Разнообразие форм жизни и принцип развития были объединены представлением о рекапитуляции, то есть быстром повторении основных фаз эволюции в процессе индивидуального развития. Дрезденский физиолог, представитель романтической медицины Карл Густав Карус (1789--1869) и основатель эмбриологии Карл Максимович Бэр (1792--1876) провели исследования, которые позволили уточнить представление о рекапитуляции. Согласно установленным законам биологического развития, онтогенез повторяет лишь эмбриональные, а не взрослые предшествующие формы. Кроме того, развитие происходит от общего к более специфическому. Эти положения повлияли на взгляды Герберта Спенсера (1820--1903) и Эрнста Геккеля (1834-- 1919), видных представителей дарвинизма второй половины 19-го века. Геккель оставил яркое графическое описание эволюции. Он же ввел в науку понятие «экология», играющее важную роль и в сегодняшних дискуссиях. Некоторые следствия из работ эмбриологов для психологии, лингвистики и нейрофизиологии стали экспериментально анализироваться лишь в последние годы (Deacon, 1996).

Гипотеза рекапитуляции, в форме «биогенетического закона» Геккеля, оказала влияние на научные взгляды первых психологов развития -- Стэнли Холла (1844--1924) и Джеймса Болдуина (1861--1934). Холл попытался прямо сопоставить этапы онтогенеза ребенка с эволюционным развитием биологических видов. Болдуин, напротив, подчеркивал роль социальной имитации. У него, кстати, можно найти практически весь понятийный аппарат разработанной позднее Жаном Пиаже теории интеллектуального развития (например, такие понятия, как «аккомодация», «ассимиляция», «циркулярная реакция», «схема»...), а также общее представление об умственном развитии ребенка как переходе от стадии прелогичного к стадии логического, а затем и к стадии «сверхлогического», или формального мышления. В последнем случае содержание мыслительных операций перестает играть какую-либо роль, остается лишь их голая оболочка, или форма -- отсюда термин формальное мышление.

Сам Пиаже (а вместе с ним и наиболее влиятельная в 20-м веке Женевская школа психологии развития) был убежденным приверженцем романтической идеи единства (круговой взаимосвязи) наук и очень широкой аналогии между филогенезом, историческим развитием науки и онтогенезом интеллекта ребенка.

В основу его теории онтогенеза было положено представление о спонтанном развитии ментальной логики в сознании ребенка. Коррективы в эти представления были вне-сены так называемым культурно-историческим подходом в психологии, создатель которого, Лев Семенович Выготский (1898--1934), подчеркнул очевидное различие условий возникновения исходных филогенетических достижений и культурного развития ребенка в онтогенезе.

Рис. 1.6 Генеалогическое дерево человечества (по: Haeckel, 1866/1988).

Обе теории до сих пор служат примерами двух различных подходов к проблемам развития. Как Пиаже, так и Выготский сочетали интерес к психологии со знаниями других дисциплин, а именно биологии и лингвистики. Наряду с основателями психологии, они были одними из наиболее ярких ранних представителей широкого междисциплинарного направления исследований, которое известно сегодня как когнитивная наука.

4.2 От натурфилософии к нейропсихологии

Романтизм в культуре и науке неоднократно обнаруживал способность к модификациям и повторному возникновению. Его влияние оказалось значительным в случае русской и советской науки. Формирование русской интеллигенции пришлось на период максимального распространения романтизма, так что практически все ведущие национальные поэты 19-го века были романтиками. Федор Тютчев, близко знавший Ф.В. Шеллинга в мюнхенский период своей жизни, оставил выразительное поэтическое описание сути натурфилософии. Во-вторых, философия марксизма, вобравшая в себя многие положения натурфилософии и классической немецкой философии, в течение ряда десятилетий была популярна в стране и даже имела статус государственной идеологии. Наконец, официальной доктриной искусства в советский период стал так называемый социалистический реализм. Но поскольку действительность была не вполне социалистической, этот «реализм» мог быть либо агитпропом, либо вариантом романтизма. Влияние последнего -- с типичным для романтизма приемом контрастирования обыденного и загадочного, настоящего и будущего -- отчетливо прослеживается у О.Э. Мандельштама, В.В. Маяковского и Б.Л. Пастернака.

Для русской психологической науки изоляция советского периода имела множество отрицательных последствий, таких как сравнительно слабое знакомство с культурой эксперимента, для овладения которой нужно было бы «переболеть» необихевиоризмом. Но зато при этом сохранился романтический настрой и общее представление о целостном и функциональном характере предмета психологии. Известно, какое значение придавалось целеустремленности живых систем в советской психофизиологии Петром Кузьмичом Анохиным (1898--1974) и основателем современной биомеханики Николаем Александровичем Берн-штейном (1898--1966). По мнению H.A. Бернштейна, вопрос «для чего?» имеет при изучении процессов двигательной активности не меньшее значение, чем вопросы «что?» и «как?». Такой подход совершенно явно противостоит редукционистским попыткам сведения поведения к атомарным, далее не разложимым составляющим: «рефлекс -- не элемент действия, а элементарное действие».

Натурфилософия осталась коротким эпизодом истории философии. Однако романтический идеал единой науки не исчез, он продолжает оказывать влияние на современные исследования и, по крайней мере, дважды был назван прямо по имени -- крупнейшим лингвистом, одним из основателей так называемой Пражской лингвистической школы Романом Осиповичем Якобсоном (1896--1982) и, спустя 40 лет, его коллегой и другом, нейропсихологом Александром Романовичем Лурия (1902--1977), посвятившем «романтической науке» последнюю главу своей биографии. Ретроспективно это объясняет многое в их научных предпочтениях, например, неверие в дарвинизм -- как последнее слово в объяснении эволюции -- и довольно прохладное отношение к ориентированной на синтаксис теории порождающей грамматики Хомского. В их работах по психологии речи, лингвистике и нейролингвистике доминировало представление о высокой степени интерактивности различных компонентов речевой активности, а также отчетливо выступал интерес к семантике и даже поэтике.

О причинах подобного интереса хорошо сказал известный русский литературовед Михаил Михайлович Бахтин (1895--1975), создавший еще в предвоенные годы основы теории речевого общения, или мета-лингвистики. Согласно Бахтину, всякое высказывание, участвующее в процессах живого человеческого общения и мышления, внутренне диалогично. Строя высказывание, мы стараемся рефлексивно предвосхитить возможный ответ. Этот предвосхищаемый ответ, в свою очередь, оказывает воздействие на наше высказывание -- мы парируем возражения, которые предвидим, прибегаем к оговоркам и т.п. Иными словами, в процессе речевой коммуникации мы всегда учитываем интеллектуальный и эмоциональный фон восприятия нашей речи собеседником -- то, насколько он осведомлен в ситуации, его знания и убеждения, его предубеждения, интересы, симпатии и антипатии. Подобный учет прежде всего определяет выбор жанра высказывания, композиционных приемов и лишь затем-собственно языковых средств, семантики и синтаксиса высказывания. Бахтин особо подчеркивал, что для понимания наиболее сложных форм речемыслительной деятельности необходимо исследовать поэтическую речь: «Только в поэзии язык раскрывает все свои возможности, ибо требования к нему здесь максимальные: все стороны его напряжены до крайности, доходят до своих последних пределов; поэзия как бы выжимает все соки из языка и язык превосходит здесь самого себя». Металингвистика Бахтина предвосхитила некоторые из числа наиболее интересных современных исследований обучения, понимания и мышления.

В конце жизни А.Р. Лурия вспоминал о встречах и спорах с И.П. Павловым во время их работы в Принстонском университете летом 1932 года. Павлов резко отзывался о работах Кёлера по изучению интеллекта человекообразных обезьян, так как в этих работах был нарушен галиле-евский принцип движения от простого к сложному. По его мнению, основой поведения являются рефлексы, от изучения которых можно было бы перейти к изучению научения, а затем и к анализу процессов решения задач. Лурия же пытался защищать романтическую стратегию движения от сложного к простому. Разумеется, Лурия и его ближайшие коллеги не были одиноки в их исследовательских установках. В 1950-е годы канадский психолог Дональд Хэбб (1904--1982), создатель термина нейропсихология, риторически спрашивал: «Почему психология должна быть проще, чем ее большие сестры -- физика и химия?» И приводил следующий аргумент: «Большой мозг, как большое государство, не может просто делать простые вещи». Действительно, предположение, что изучаемые психологией феномены сложнее, чем они кажутся на первый взгляд, во многих случаях оказалось эвристически полезным33.

Хэбб был учеником основателя американской психофизиологии Карла Лэшли (1890--1958). Своеобразной доминантой исследований Лэшли был поиск материального субстрата приобретаемого в ходе обучения опыта. Для его локализации он удалял крысам фрагменты коры, проверяя, как это влияет на поиск пути в знакомом лабиринте. Оказалось, что не место удаления, а только общая масса удаленной ткани влияет на навык. Лэшли, таким образом, занял антилокализационистскую позицию. Пытаясь объяснить эти данные, Хэбб предложил в классическом труде «Организация поведения» (Hebb, 1949) распределенную модель хранения опыта с помощью множества одновременно активируемых при решении некоторой задачи нейронных (клеточных) ансамблей. (Эти представления интенсивно используются сегодня в когнитивной нейрофизиологии, в частности, в так называемых коннекционистских моделях -- см. обсуждение «правила Хэбба» в 2.3.3.) Связь нейронов и их «коммутаторов», синапсов, может быть, с этой точки зрения, временной и функциональной, а не только пространственно-анатомической. Несколько позднее, уже в 1970-е годы, ученик Лэшли и Кёлера Карл Прибрам выдвинул предположение о распределенном хранении информации по голографическому принципу, когда хранение обеспечивается фиксацией интерференционных узоров волн активации в массе нейронов коры.

Интересно сравнить эти представления со взглядами Лурия. Центральным для него является понятие функциональной системы. В этом понятии «функциональность» означает включенность в деятельность, направленность на решение определенных задач (ср. описание «функционализма» как методологического подхода в 1.2.3 и 1.4.1). «Системность» означает сложную соподчиненность -- координацию -- задействованных мозговых и даже внемозговых («экстрацеребральных») компонентов. В существовании последних нет ничего мистического, речь идет о возможных внешних средствах и источниках поддержки, от узла на платке и записной книжки до другого человека, готового вмешаться и помочь. Системность также означает неприемлемость как жесткого локализационизма, так и полного отрицания специализации мозговых структур. Специализация имеется, но она подчиняется целям действия и может меняться в ходе развития. В результате возможны случаи, когда некоторая мозговая структура будет включена в целый ряд функциональных систем, а одна и та же система будет вовлекать в решение задачи в разные моменты времени различные анатомические структуры.

Так, поражение левой теменно-затылочной коры ведет не только к ошибкам в зрительном восприятии, но и к нарушениям счета про себя, а также к трудностям интерпретации речевых конструкций типа «брат отца» и «отец брата». С другой стороны, одна и та же задача может решаться с помощью различных стратегий организации активности, вовлекающих разные мозговые структуры. Запоминать можно опираясь на внешние предметы-знаки, выделяя акустическую ритмику сообщения, а также применяя сложные стратегии образного или понятийного кодирования. Слово можно читать букву за буквой, а равно пытаться распознать его в целом, как сложный зрительный паттерн, или угадать из контекста. Все это вовлекает в работу очень разные мозговые структуры, причем различные культуры письменности специфически поддерживают лишь некоторые из этих способов. О роли такого культурного окружения для мозговой локализации развивающихся механизмов решения тех или иных задач говорят некоторые факты, обнаруженные Лурия в самом начале его клинической карьеры. Оказалось, что похожие по локализации травмы мозга имеют разные последствия для русских и китайцев. В силу опоры на логографическую письменность у китайских пациентов серьезные нарушения чтения («дислексии») наблюдаются при поражениях правого, а не левого, как у русских и других европейцев, полушария.

Представления Лурия о пластичности и изменении компонентов некоторой функциональной системы во времени связаны с идеями Л.С. Выготского. В «Мышлении и речи» Выготский (1934) дал пример анализа сложного феномена -- сопровождающих решение задач вокализаций ребенка, -- при котором вопрос о структурной организации неизменно дополнялся вопросами о функции и происхождении. Структурные особенности речи ребенка (грамматический состав, сокращен-ность и т.д.) оказались связанными с выполняемой ею функцией (вначале это речь для других, позднее также речь для себя) и с этапами генетического процесса интериоризации -- перехода речи из внешнего развернутого плана в полностью свернутый внутренний, то есть превращение речи из средства коммуникации с другими в средство планирования и произвольного управления собственной деятельностью, «внутреннюю речь». Совершенно очевидно, что на разных этапах этого процесса различными окажутся и мозговые компоненты соответствующих функциональных систем35.

Вслед за Выготским, Лурия различал натуральные (природные) и высшие психические функции. Особенностью последних является опос-редованность речевыми значениями, которая возможна лишь на человеческой стадии развития. Надо сказать, что в этом пункте анализ последствий мозговых поражений продемонстрировал недостаточность двухуровневой классификации Выготского и Лурия, весьма похожей на более ранние попытки разделения элементарных и высших, опосредованных речью процессов (близкое различение встречается уже у Вунд-та -- см. 1.2.2). В частности, некоторые из обследованных А.Р. Лурия пациентов сохраняли способность к интеллектуальной, творческой деятельности, несмотря на массивные нарушения речи, а внутри речевых функций были выявлены относительно более сложные феномены (такие как основанная на метафорическом использовании значений поэтическая речь или, скажем, ирония), явно свидетельствующие о многоуровневой организации самих процессов речевой коммуникации. Недостаточно дифференцированным, конечно, является также первоначально использовавшееся Выготским и Лурия описание перцептивных и сенсомоторных процессов просто как натуральных психических функций.

4.3 Вклад физиологии и психологии деятельности

Уточнение взглядов Выготского и Лурия в направлении разработки более реалистических, многоуровневых представлений об организации психических процессов возможно, если обратиться к научному наследию их ближайших коллег -- одного из создателей современной биомеханики Николая Александровича Бернштейна и автора психологической теории деятельности Алексея Николаевича Леонтьева (1903--1979). Остановимся сначала на научном наследии первого из этих авторов. Свою концепцию Бернштейн называл физиологией активности. Его вклад в когнитивную науку прежде всего связан с анализом того, что обычно считается «низшими» психофизиологическими функциями, а именно с изучением разнообразных вариантов и форм двигательного взаимодействия с окружением. В 1947 году он опубликовал монографию «О построении движений», в которой обобщил опыт диагностической и реабилитационной работы советских нейропсихологов во время Второй мировой войны. Эта книга содержит описание четырех эволюционных уровней построения движений, от простейшего, субкортикального уровня палеокинетических регуляций А до полностью кортикального уровня предметных действий D.

В таблице 1.1 представлено очень краткое «резюме» уровневой архитектуры сенсомоторных процессов, как ее понимал Бернштейн. Наряду с выполняемой каждым из уровней функцией указаны также основные мозговые механизмы. В классической монографии 1947 года можно найти обсуждение эволюционного происхождения некоторых из этих механизмов, их взаимосвязи с экологией больших биологических классов животных и, в особенности, симптомов выпадения отдельных уровней при локальных мозговых поражениях и различных заболеваниях нервной системы у человека. Ближе к концу этой книги мы попытаемся представить несколько осовремененную модель уровневои архитектуры, позволяющую рассматривать не только построение движений, но и «построение образа» -- координационные механизмы когнитивных процессов.

Таблица 1.1 Уровни построения движений (по: Бернштейн, 1947)

Подход Бернштейна на десятилетия опередил свое время и во многом опирался скорее на смелые предположения, чем на проверенные данные. Надо сказать, что сам принцип одновременного рассмотрения мозговых механизмов и их функциональных проявлений начинает утверждаться в когнитивной науке только в последние годы. Бернштейн не мог, даже если бы и поставил перед собой эту цель36, распространить уровневый нейропсихологический анализ на собственно познавательные процессы, которые в то время оставались почти неизученными. Он, однако, отмечал возможное существование «одного или двух» уровней высших символических координации («координации группы Е»), специфически связанных с речью и мышлением. Например, круговое движение руки учительницы, в процессе объяснения геометрической теоремы рисующей на доске окружность, находится под контролем подобных символьных координации. Очень похожее движение руки гимнастки при выполнении спортивных упражнений, напротив, будет контролироваться значительно более низким уровнем синергии (уровень В). Номенклатура задействованных мозговых механизмов определяется, таким образом, «смысловой стороной» стоящей перед субъектом задачи.

К сожалению, вскоре после опубликования эта классическая монография Бернштейна была запрещена в Советском Союзе, а сам автор потерял возможность работать. Причиной была критика Бернштейном теории условных рефлексов Павлова в ее догматической интерпретации, характерной для конца 1940-х годов. Поэтому концепция уровней построения движений не получила должного развития и, по сравнению с другими идеями Бернштейна, осталась почти незамеченной в мировой психологической литературе. «Сверхзадача» нашей книги состоит в том, чтобы восполнить, насколько это возможно, данный пробел, показав перспективность уровневого подхода к данным, накопленным в когнитивных исследованиях, в частности, в центральной для когнитивной науки области высших форм понимания и мышления.

Другой влиятельной концепцией, получившей широкое распространение в советской психологии 1960-х годов, была теория деятельности А.Н. Леонтьева. Эта теория разделяет поток активности человека на три взаимодействующих слоя:

деятельности, имеющие молярный характер и направленные на достижение стратегических, часто неосознаваемых мотивов (вопрос«для чего?»);

действия, направленные на достижения промежуточных, осознаваемых целей (вопрос «что?»);

более дробные, тактико-технические операции, которые приспосабливают действие к конкретным условиям достижения цели и в привычных условиях не осознаются (вопрос «как?»).

Для когнитивной психологии особенно существенна постановка Леонтьевым вопроса о возможной расчлененности высших психических функций на две подсистемы. По Выготскому и Лурия, специфика этих функций состоит в том, что они опосредованы речевыми значениями. В 1940-е годы Леонтьев провел важное различение между значением и смыслом. Оно внешне напоминает некоторые различения в формальной логике и семиотике, однако фактически отлично от них и глубоко психологично. Если значение (речевое значение) является единицей фиксированного в языке общественно-исторического опыта (в соответствии с идеями марксистской философии и культурно-исторического подхода Выготского), то под смыслом имеется в виду «личностный смысл» -- субъективное отношение к ситуации, которое может отличаться и обычно отличается от нормативно общественного. Как значение, так и смысл являются, по мнению Леонтьева, равноправными образующими индивидуального сознания38.

Тем самым А.Н. Леонтьев фактически предположил существование некоторого более высокого уровня управления поведением, чем тради-, ционные, опосредованные речевыми значениями высшие психические функции в понимании Выготского и Лурия. Это предположение имеет ряд серьезных последствий. Так, существование особого механизма реализации личностного отношения могло бы скорректировать некоторые, типичные для части когнитивной психологии и более ранних подходов (особенно ассоцианизма и бихевиоризма) представления о центральной роли прошлого опыта -- «знаний» -- в детерминации поведения. Как отмечает Леонтьев, при достижении личностного уровня развития меняется отношение человека к своему прошлому: «Вопреки своей распространенности, взгляд на личность как на продукт биографии человека является неудовлетворительным... Упускается главный психологический факт, а именно что человек вступает в отношение к своему прошлому, которое по-разному входит в наличное для него -- в память его личности» (Леонтьев, 1975, с. 217).

Длительное время понятие личностного смысла использовалось лишь гуманистически-ориентированными направлениями психологии. Вплоть до последнего времени никто, похоже, даже не задумывался серьезно о нейропсихологической реальности его механизмов и возможности их изучения в рамках естественно-научного, позитивистского подхода. Это случилось только после нового кризиса экспериментальной психологии в 1980-е годы и последовавшей смены парадигмы когнитивных исследований. В результате сегодня мы можем значительно более объективно, с учетом требований современной науки разграничить значение и смысл как в отношении поведенческих проявлений, так и с точки зрения поддерживающих их мозговых механизмов.

Разумеется, культурно-историческая линия анализа и учет эволюционного контекста не были уникальной особенностью работ небольшой группы ведущих советских психологов и физиологов. Близкие идеи можно найти и у ряда американских и западноевропейских авторов предвоенного периода. Главным отличием этих работ была лишь несколько иная база эмпирических исследований, в частности, сравнительно ограниченный доступ к данным о локальных поражениях мозга (для создания своих концепций Лурия и Бернштейну, правда, также понадобился обширный материал о последствиях черепно-мозговых ранений, накопленный во время Второй мировой войны).

Первым таким автором был неоднократно упоминавшийся выше Карл Бюлер, профессор Дрезденского, а затем Венского университетов. Лурия, а через него и Выготский были хорошо знакомы с работами Бю-лера и, вероятно, с ним лично. Практически одновременно с Выготским и Куртом Л евином, в 1927 году, Бюлер написал книгу «Кризис психологии», где выступил за объединение трех линий исследований:

субъективной (традиционная экспериментальная психология сознания по образцу и подобию вюрцбургской школы психологиимышления);

объективной (исследования поведения человека и животных);

культурно-исторической (психология народов, продуктов деятельности и языка в продолжение поздних работ Вундта).

Общим форматом такого объединения, по мнению Бюлера, должна была бы стать психологическая теория действия, в которой он подчеркивал аспект когнитивной целесообразности действий человека. Различие целенаправленной и целесообразной активности иллюстрирует следующий пример: собака, лающая на локомотив, делает это хотя и целенаправленно, но не целесообразно.

Работы Бюлера по психологии развития ребенка (они были сразу же переведены на русский язык под редакцией Л.С. Выготского) содержали описание трехуровневой теории фило- и онтогенеза с этапами инстинкта, научения и интеллекта. Чтобы понять специфику интеллекта человека, Бюлер обращается в 1930-е годы к изучению языка и значения, которые трактовались им с позиций теории социального действия. Согласно его точке зрения (близкую позицию занял и основатель теории деятельности А.Н. Леонтьев), значение -- это то, что мы узнаем о Мире посредством и через среду языковых знаков (Buehler, 1934).

Карл Бюлер подготовил блестящую плеяду учеников, среди которых были Эгон Брунсвик, Конрад Лоренц, Карл Поппер и, отчасти, Эдвард Толмен. Многие из его учеников внесли важный вклад в когнитивную переориентацию психологических исследований во второй половине 20-го века. Эмигрировавший в Англию австрийский философ и методолог науки Карл Поппер подчеркнул значение теорий в процессах эмпирического познания. От Фрэнсиса Бэкона до бихевиористов и представителей логического позитивизма (неопозитивизма) в науке доминировало представление о необходимости строго индуктивного, полностью непредвзятого описания фактов. На своих лекциях Поппер просил студентов взять лист бумаги и непредвзято описать все, что они наблюдают. Студенты не могли этого сделать и спрашивали, на что они должны обратить внимание. Поппер также выдвинул ставший широко известным методологический принцип фальсифицируемости теорий, согласно которому всякая научная, основанная на эмпирических данных теория должна допускать возможность ее опровержения. Ирония состоит в том, что применение этого принципа к взглядам его учителя Бюлера могло бы быть затруднительно в силу их чрезвычайной общности.

Вторым конгениальным автором был крупнейший французский психолог, профессор Коллеж де Франс Пьер Жане (1859--1947). Он продолжил функционалистские исследования эмоций, воли и памяти, начатые его учителем Рибо, и связал их с идеями французской социологической школы конца 19-го -- первой половины 20-го века. Для представителей этой школы (социолога Дюркгейма, психологов Блонделя и Хальбвакса, а также, несколько позднее, антрополога Леви-Брюля) формирование психики и поведения человека определялось культурно-историческими факторами. К этим факторам относились как материальные продукты деятельности, так и характеризующие определенную культурно-историческую среду идеальные объекты -- социальные представления4'.

Жане попытался создать всеобъемлющую теорию эволюционного развития и иерархического строения психики (от рефлексов до социально обусловленных интеллектуальных действий), основанную на понимании психологии как науки о поведении. Однако в отличие от бихевиористов он не сводил поведение к двигательным актам, подчеркивая интегративную роль сознания, в особенности применительно к высшим формам поведения. Такими высшими формами поведения, по его мнению, являются опосредованные сначала примитивными знаками (по типу зарубок на дереве или завязанных «на память» узелков), а затем и речевыми значениями воля, память, мышление и самосознание. Для иллюстрации идеи опосредования Жане и его коллегами использовались не только клинические случаи психических расстройств (они рассматривались как примеры дезинтеграции сознания), но и эксперименты на запоминание, проводившиеся с применением предметов-знаков -- вполне в духе последующих работ школы Выготского. Возникновение языка Жане связывал с развитием памяти и, в особенности, представлений о времени. Мышление генетически становится заместителем реального действия и опирается в своих развитых формах на внутреннюю речь. Для полноты картины нам нужен был бы лишь пример из англоязычной психологии. Здесь лучшим примером являются классические исследования профессора Кембриджского университета, основателя знаменитого Отделения прикладной психологии {Applied Psychology Unit, A PU) при Британском медицинском совете Фредерика Бартлетта (1886--1969). До того как стать изобретательным психологом-экспериментатором, он получил широкое философское и антропологическое образование, что позволило ему подойти к решению психологических проблем с позиций социальной и культурной детерминации поведения. Особую известность (правда, в основном, уже после его смерти) Барт-летту принесли его исследования сложных, социально-опосредованных форм памяти и мышления.

Убежденный, как ранее Вундт, что эксперименты эббингаузовско-го типа не столько способствуют, сколько препятствуют выявлению реальных закономерностей памяти, Бартлетт (Bartlett, 1932) первым начал изучать в 1920-е годы особенности припоминания осмысленного текста и даже некоторых реальных событий (они обычно разыгрывались его ассистентами прямо во время лекции). Он обнаружил, что память никогда, за исключением случаев цитирования хорошо известного текста, не бывает буквальной, так что воспроизведение обычно сопровождается изменениями исходного материала. Изменения включают не только отдельные пропуски (забывание), но и качественные модификации и даже введение совершенно новых фрагментов. При произвольном воспоминании некоторого эпизода человек сначала восстанавливает общее эмоциональное отношение к нему, а затем, используя свой прошлый опыт, реконструирует и, отчасти, конструирует детали. Такая конструктивная перестройка приводит материал в соответствие с социокультурными нормами и стереотипами, принятыми в данной среде. Поэтому воспроизведение одного и того же рассказа оказывается различным у представителей разных этнических и социокультурных групп.

Для объяснения этих данных Ф. Бартлетт воспользовался понятием «схема», которое широко применялось его близким знакомым, неврологом Генри Хэдом во время и после Первой мировой войны при описании нарушений моторики, памяти и речи, вызванных локальными поражениями мозга. Эти работы, в частности, показали, насколько устойчивым во многих случаях остается субъективный образ тела, или схема тела, продолжающий включать фантомы конечностей даже через длительное время после их ампутации. Бартлетт вложил в понятие «схема» более глубокое значение -- для него это одновременно и форма обобщенной, социокультурной организации прошлого опыта и инструмент, используемый в выполнении любого хорошо адаптированного поведенческого акта, в том числе процессов решения задач на припоминание. Всякое новое знание пополняет схематическую организацию опыта, который творчески, с элементами непредсказуемой вариативности используется для решения следующих задач. В последнем можно видеть сходство с идеями Канта, который понимал под схемами правила творческого (продуктивного) воображения.

Позднее Бартлетт (Bartlett, 1958) распространил этот подход и на психологию мышления. Оно понималось им по аналогии со сложными двигательными навыками, но выполняемыми, главным образом, во внутреннем плане. В своих исследованиях Бартлетт первым описал ряд качественно различных форм мышления, таких как мышление ученого-экспериментатора, художника и юриста. Эти профессионально-специфические формы мышления Бартлетт противопоставил так называемому «обыденному» (или повседневному -- англ. everyday) мышлению каждого из них. Он также провел очень важное разграничение между мышлением в закрытых (заданные условия необходимы и достаточны для решения) и открытых системах (список условий потенциально бесконечен, а задача не имеет строгого логического, формального решения). В целом, в подходе этого автора постоянно, на протяжении нескольких десятилетий подчеркивалась роль творческих трансформаций материала, семантики и специфического социокультурного опыта, а не врожденных формальных правил, подобных правилам трансформационной грамматики.

Таким образом, Выготский и его коллеги действительно были не одиноки в своих поисках. Естественно задать вопрос, почему эти линии исследования не привели уже тогда к обновлению научной психологии, созданию своего рода «культурно-исторической нейропсихологии развития»? Очевидно, главная проблема состояла и, отчасти, все еще состоит в отсутствии надежных методов. Многое делалось и объяснялось в режиме ad hoc. Например, в изучении развития доминировал метод наблюдения (причем часто, как в работах Пиаже, наблюдения проводились над собственными детьми). Что касается нейропсихологических гипотез, то они длительное время могли проверяться лишь post mortem, после смерти пациента. Положение стало быстро меняться в последние годы -- в результате прогресса методологии эксперимента, расширения спектра междисциплинарных работ и, наконец, революционных изменений технической базы исследований. Поэтому синтез позитивистской и романтической ориентации становится сегодня реальной научной задачей. Ее решение зависит от возможности достаточно строгого контроля «романтических переменных». Анализу достигнутых на этом пути результатов, в известной степени, и посвящена данная книга.

Размещено на Allbest.ru