Объяснение в истории и социальных науках

Подобные примеры социальной деятельности хорошо известны. Поразительна прослеживаемая здесь аналогия с процессом, который называют отрицательной обратной связью. Однако из описания этого примера, а также из предыдущего анализа "причин" и "следствий" в действиях людей и анализа интенционального действия должно быть также ясно, что обратная связь в данном случае действует не как юмовская причинность, обусловленная охватывающими законами, а как мотивационная необходимость, выражающаяся в практических выводах.

Информация, поступающая из первичной системы, оказывает влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Таким образом, она воздействует на вторые, или когнитивные, посылки латентных практических выводов. Поскольку, если не приложить некоторое усилие, чтобы отрегулировать функционирование первичной системы, не будет достигнут желаемый результат или предотвращен нежелаемый, то это вызывает попытки наладить такое функционирование. Такие попытки отрицают цели правящей группы; таким образом, они направлены на то, чтобы оказать влияние на первые, т.е. выражающие намерения, предпосылки действий группы, принимающей решения. От последней требуется скорректировать свои цели таким образом, чтобы действия, необходимые для их осуществления, не вызывали нежелаемые (для агентов вторичной системы) последствия. Ответят ли агенты первичной системы на приказания из вторичной -- это вопрос случайности, так же как случайным является и то, что информация, поступающая из первичной системы, окажет влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Но как только посылки, т.е. намерения агентов одной и когнитивные установки агентов другой системы, сформированы, действия, предполагаемые этими новыми посылками, становятся логически необходимыми.

Изучающий логику в рамках традиции Аристотеля, Лейбница, Фреге и авторов "Principia Mathematica" должен оценивать гегелевскую логику, если он когда-либо сталкивался с ней, как непонятную или явно ошибочную. Гегелевская логика является также логикой ортодоксального марксизма. Одной из ее характерных черт является безусловный отказ от так называемого закона двойного отрицания, утверждающего, что отрицание отрицания высказывания эквивалентно этому высказыванию. Последователи Гегеля и Маркса настаивают на том, что из отрицания отрицания -- понятия, играющего исключительную роль в их работах, -- следует нечто отличное от исходного понятия. Что они имеют в виду? Мне представляется, что в некоторых случаях мы сможем это понять, если проанализируем примеры, которые они приводят, и переформулируем их идеи в терминах отрицательной обратной связи. Процесс обратной связи носит характер "двойного отрицания". Каузальный фактор вторичной системы "отрицает" следствие, вызванное каузальным фактором первичной системы; а следствие вторичной системы "отрицает" действие каузального фактора первичной, т.е. корректирует его так, чтобы нейтрализовать первое отрицание. Это несколько необычное описание процесса, представляющего собой хороший объект для точного логического анализа. Гегель, Маркс и Энгельс предчувствовали идеи, которые позднее приобрели фундаментальное значение как для наук о живой природе, так и об обществе(17). Я полагаю, что некоторые ключевые идеи гегелевской и марксистской философии имеет смысл перевести в современную терминологию кибернетики и теории систем. Такой перевод сделал бы эти идеи более понятными и точными, а также более приемлемыми для других исследователей, а не только сторонников ортодоксального марксизма(18).

9. Различие между двумя концепциями детерминизма в истории. Детерминизм как предсказуемость. Предсказумость на макро- и микроуровне. Роль вероятности и "закона больших чисел" для согласования свободы и необходимости

Управление системами: извне -- со стороны экспериментатора, и изнутри -- со стороны субъектов исследования. Ошибки "историцизма".

В последних двух параграфах этой главы я кратко остановлюсь на некоторых вопросах, связанных с проблемой детерминизма в истории и в развитии общества. В частности, я хотел бы прояснить смысл понятия "детерминизм" в этих сферах и провести различие между разными видами детерминизма.

Один из основных принципов данной работы провозглашает необходимость разграничения причинности в природе и причинности, если уж мы вынуждены использовать этот термин, в области индивидуального и коллективного действия человека как совершенно различных понятий. В свете такого разграничения оказывается, что многие убеждения и идеи, касающиеся детерминизма в истории человека и общества, представляют собой результат концептуальной путаницы и ложных аналогий, которые проводят между событиями в природе и интенциональным действием.

Но даже когда будет внесена ясность, останутся серьезные проблемы.

Полезно проводить различие между двумя типами детерминизма, которые можно выделить и которые действительно выделяются и защищаются исследователями в области наук о человеке. Один тип связан с идеей предсказуемости, а другой -- с идеей осмысленности исторического и социального процесса. По-видимому, можно обозначить эти типы как предетерминация и постдетерминация. Осмысленность истории есть детерминизм ex post facto*.

Как в науках о природе, так и в науках о человеке можно проводить различие между детерминизмом на микроуровне и детерминизмом на макроуровне(19). Часто с большой точностью и высокой степенью достоверности мы можем предсказать результат процесса с большим числом "элементов", отдельное участие которых в этом процессе может быть совершенно непредсказуемым или полностью неконтролируемым. Аналогично, иногда можно ясно понимать необходимость какого-то "крупного события" в истории, такого, как революция или война, и в то же время допускать -- уже ретроспективно, -- что в деталях оно могло быть совершенно другим(20).

Говорить о детерминизме любого типа в истории и социологии обычно имеет смысл по отношению к событиям на макроуровне. Это особенно верно для утверждений, касающихся детерминизма типа предсказуемости(21).

Прототипом предсказания макрособытий с высокой степенью точности является предсказание появления в масс-эксперименте результатов, которые получены в отдельных экспериментах. Философы стремятся иногда объяснять такой тип предсказуемости событий с помощью естественного закона, называемого "законом больших чисел", или "уравниванием случайностей" (Ausgleich des Zufalls). Идеи, связанные с этим законом, играют немаловажную роль также в истории и социальных науках. Считается, что этот закон каким-то образом согласовывает индетерминизм индивидуального поведения с детерминизмом коллективного(22).

Связанные с идеей Ausgleich des Zufalls философские проблемы наибольшую рель играют в области индукции и теории вероятностей(23). Детальное рассмотрение этих проблем выходит за рамки данной работы. Ограничимся лишь несколькими замечаниями.

В основе применения "закона больших чисел" лежит гипотетическое приписывание вероятностных оценок событиям, которые появляются или не появляются при некоторых однородных повторяющихся условиях. На основе этих гипотетических оценок, при условии, что рассматриваемые события обладали определенным числом возможностей для реализации, делается некоторое предсказание с вероятностью такой высокой, что мы считаем это предсказание "практически несомненным". Объектом предсказания является обычно некоторое значение относительной частоты появления какого-то события. Если наше предсказание в действительности не оправдывается, то мы либо говорим о случайном стечении обстоятельств, либо приходим к выводу об ошибочности первоначального допущения вероятностных оценок. Следовательно, Ausgleich des Zufalls -- это логическое следствие наших гипотетических вероятных оценок, которые мы приписываем событиям, основываясь на статистическом опыте. Здесь нет "естественного закона", который гарантировал бы Ausgleich (уравнивание случайностей). Здесь нет также и "мистического" согласования свободы индивидуального действия с детерминизмом коллективного.

Теперь мы можем поставить вопрос о том, существует ли в мире человека и общества нечто аналогичное такому действию случайностей в масс-экспериментах? Рассмотрим следующую ситуацию: данные за длительный период времени показывают стабильное число самоубийств в обществе. Если мы сделаем предсказание о том, что в следующие 12 месяцев покончат с собой т человек, мы, видимо, можем быть уверены в этом предсказании. Аналогия будет еще более тесной, если мы "распределим" число самоубийств между отдельными индивидами так, что получим право говорить о вероятности самоубийства в течение следующих 12 месяцев какого-то отдельного, случайно выбранного индивида. Это может оказаться полезной операцией. Однако поскольку мы при этом абстрагируемся от индивидуальных различий между людьми, то картина действительности будет приблизительной (нечеткой). Любое (статистическое) вероятностное суждение сравнимо с расплывчатым изображением. Можно также сказать, что оно является, в характерном смысле, неполным описанием ситуации(24).

Социолог может, кроме того, объяснять различие в числе самоубийств в двух разных обществах, указывая на различие образов жизни, например на различия в уровне безработицы или интенсивности труда людей. Социолог может также сделать предсказание об изменении числа самоубийств в результате изменений условий жизни.

Все это очень похоже на процедуры объяснения и предсказания в естественных науках, особенно таких, где значительную роль играют вероятностные понятия и статистические методы. Философы позитивистского склада сказали бы, что это свидетельствует об основном методологическом единстве всех способов познания, которые от дескриптивного уровня переходят на уровень открытия законов и единообразии. А некоторые исследователи социальных явлений, возможно, заявили бы, что именно это придает их занятиям "научный" статус.

Я думаю, что можно со всем этим согласиться, но с двумя важными оговорками. Во-первых, это характеризует лишь одну сторону исследований социальных явлений, причем ту, которая отличает их от собственно исторического исследования. (Однако нельзя проводить здесь резкую границу.) Во-вторых, модели объяснения, справедливые в микромире индивидуальных действий в условиях статистически скоррелированных общих черт макроуровня -- например, стресс и число самоубийств или экономическое положение и поведение избирателей, -- весьма отличны от моделей каузального объяснения единичных событий в природе. В немногих словах различие состоит в следующем.

Системы ("фрагменты истории мира"), являющиеся объектом изучения в экспериментальной науке, могут управляться извне. Экспериментатор научается воспроизводить начальные состояния систем при таких условиях, когда иным образом они не возникнут. Из пов-

торных наблюдений он получает знание о возможностях движения системы. Системы, являющиеся объектами социального исследования, как правило, не могут управляться извне. Однако они могут управляться изнутри. Отсюда следует, что предсказания о движении систем, в рамках человеческого "знаю как", могут быть истинными, но могут быть и ложными. Среди прочих, именно это различие между предсказанием событий в природе и предсказанием событий в мире человека справедливо подчеркивается такими философами, как Карл Поппер и Исайя Берлин, в их полемике с тем, что Поппер называет историцизмом(25). Но я не уверен в том, что они или "историцисты" не принимают иногда утверждения о детерминизме типа предсказуемости за утверждения о детерминизме совсем другого характера(26).

10. Детерминизм как осмысленность индивидуального действия и исторического процесса

Границы телеологического объяснения, как и каузального, устанавливаются опытом. Утверждение о том, что в истории существует имманентная цель, выходит за рамки "научного" изучения человека и общества.

Действие, которое можно объяснить телеологически, в некотором смысле детерминировано, а именно: оно детерминировано определенными интенциями и когнитивными установками человека. Если бы всякое действие поддавалось телеологическому объяснению, то тогда в истории и жизни общества господствовал бы некий вид универсального детерминизма.

По-видимому, совершенно ясно, что все поведение людей нельзя объяснить телеологически. Некоторые образцы поведения вообще не носят интенционального характера. Но такого типа поведение и не представляет большого интереса для истории или социологии. По-видимому, можно было бы совсем исключить его из рассмотрения в этих областях. С другой стороны, все без исключения интенционально понятое поведение объяснить телеологически, как результат практического рассуждения, невозможно. Интенциональное поведение может проистекать из совершенно необоснованных выборов (ср. выше, гл. III, разд. 5). В действии, которое соответствует требованиям обычая и нормы, как правило, можно найти телеологическую основу. (В противном случае "нормативное давление" не обладало бы такой большой силой в жизни общества, как это в действительности есть.) Но в большинстве случаев индивидуальных действий эта телеологическая основа является лишь "отдаленным" объясняющим фактором.

Можно было бы утверждать, что поведение, не понятое как некоторое действие, не входит или еще не входит в совокупность фактов истории или социологии. В отношении индивидуального поведения в историческом или социальном исследовании редко встает, если вообще встает, проблема интерпретации его как некоторого действия (в отличие от явного "рефлекса"). Описывая поведение агентов, обычно мы не сомневаемся в том, что они совершают. Но в отношении поведения группы, дело другое. При наблюдении определенных действий отдельных членов группы всегда встает вопрос о том, что делает группа в целом, и этот вопрос часто является проблематичным (ср. выше, разд. 1). Ответ на этот вопрос ipso facto является уже объяснением некоторого рода. Можно было бы сказать, что факт на основе имеющихся данных установлен лишь после того, как мы объяснили эти данные(27).

Детерминизм, связанный с интенциональным пониманием и телеологическим объяснением, можно было бы назвать формой рационализма. Крайней формой рационализма будет тогда идея о том, что телеологически объяснимы все действия. Многие из тех, кто защищает так называемый детерминизм в классическом споре о свободе воли, на самом деле защищают именно такое рационалистическое понимание (свободного) действия. Некоторые из них утверждают, что позиция детерминизма вовсе не подрывает идею (моральной) ответственности, а наоборот, необходима для ее правильного объяснения(28). Я думаю, это в основе своей верно. Возлагать ответственность -- значит исходить из того, что поведение человека было интенциональным и он был способен осознать последствия своих действий. Однако приравнивать это к детерминизму, выражающемуся в каузальной необходимости, будет ошибкой. С другой стороны, любое утверждение о том, что действие человека всегда детерминировано в таком рационалистически-телеологическом смысле, также будет ложно.

От относительного рационализма, который рассматривает действия в свете сформированных целей и когнитивных установок, необходимо отличать абсолютный рационализм, который приписывает цель истории и социальному процессу в целом. Эта цель может мыслиться как некоторая имманентная сущность, именно так, по моему мнению, мы должны понимать гегелевское понятие объективного и абсолютного духа (Geist) . Или это может быть трансцендентальная сущность, как в различных моделях объяснения мира христианской теологии. В идее такой цели могут сочетаться и та, и другая характеристики. Однако все подобные идеи выходят за границы эмпирического исследования человека и общества, а следовательно, за рамки всего, что может с основанием притязать на роль "науки" в более широком значении немецкого понятия Wissenschaft. Тем не менее эти идеи могут представлять большой интерес и ценность. Телеологическая интерпретация истории и социальной жизни может разными путями оказывать влияние на людей. Интерпретация в терминах имманентных или трансцендентальных целей может, например, заставить нас покориться происходящему, поскольку мы будем считать, что так осуществляется неизвестная нам цель. Или же у нас может появиться убеждение в необходимости действия во имя целей, которые, как мы полагаем, установлены не случайной волей отдельных людей, а самой природой вещей или волей бога.