Этнографическое изучение финно-угорских народов России в XVIII – начале XX веков: история, теория и практика

9. История этнографического изучения финно-угорских народов России прошла к настоящему моменту немалый путь, на котором были времена открытий и научного подвижничества, но имелись и случаи безликого тиражирования очевидных фактов. Тем не менее, у автора сложилось стойкое убеждение в том, что ушедшие поколения ученых, их мысли и труды не должны остаться в забвении, несмотря на то, кажутся ли они нам важными и актуальными, либо не вписывающимися в контекст сегодняшнего дня. Современная этнография финно-угорских народов России в равной степени опирается как на данные эмпирического характера, так и на свое историографическое наследие.

Апробация работы. Материалы и выводы диссертационного исследования обсуждены на расширенном заседании кафедры этнологии и регионоведения Удмуртского государственного университета и отдела исторических исследований Удмуртского института истории, языка и литературы УрО РАН; изложены в докладах на 15 международных конгрессах, научных конференциях, симпозиумах и семинарах, на 9 всероссийских конгрессах и научных конференциях; использованы в авторских лекционных курсах «История зарубежной этнологии», «Методика и методология полевой этнографии», «Этнография финно-угорских народов»; отражены в 2 монографиях, 41 статье, в том числе 8 - в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК, 5 - в зарубежных рецензируемых научных изданиях, 2 учебно-методических пособиях. Общий объем публикаций по теме более 68 п.л.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, разделенных на параграфы, заключения, списка использованных источников и литературы.

2. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во «Введении» обосновываются актуальность темы, хронологические рамки и территориальный охват; определяются объект, предмет, цель и задачи диссертационного сочинения; представлен анализ научной разработки проблемы и анализ источниковой базы, приведены использованные в ходе работы научные методы, отмечаются научная новизна и практическая значимость исследования.

Первая глава «Этнография финно-угорских народов: эпохи - идеи - герои» посвящена обоснованию общей схемы периодизации рассматриваемых в диссертации событий и явлений, связанных со становлением и развитием этнографического финно-угроведения в России в досоветский период.

В первом параграфе «Этнографическое финно-угроведение в эпоху Просвещения» дан обзор источников и анализ историографических фактов, свидетельствующих о том, что интеллектуальный переворот в европейской науке XVIII в. затронул область научного знания, включавшего в себя историю народов, не обладавших длительной письменной традицией, историей которых являлась этнография. Стремление к рациональному познанию мира коснулось в те годы историко-географического освоения европейской периферии и сопредельных с ней азиатских земель, где в массе своей жили финно-угорские народы. Работы Д.Г. Мессершмидта, Ф.И. Страленберга, В.Н. Татищева показали в этой сфере серьезную исследовательскую перспективу.

Известный прагматизм эпохи часто предопределял цели, задачи и источники финансирования научного предприятия. В России изучение финно-угорских народов стало частью большого государственного проекта «узнавания» собственной страны, ее ресурсов, пределов и возможностей. В этом ключе следует рассматривать финно-угорские штудии участников академических экспедиций XVIII века. С другой стороны для финских и венгерских ученых работы в области истории и культуры родственных народов России являлись важными элементами в складывании этнического самосознания. Разрушение прежней европоцентричной модели предполагало распространение среди самых разных народов чувства сопричастности к всеобщей истории.

Возникновение научного понятия «этнография» было связано с интеллектуальной историей европейского Просвещения, в определенной степени имея отношение к изучению финно-угорских народов. Вторая половина XVIII в. была отмечена попытками синтеза историко-архивных и полевых фольклорно-этнографических материалов в контексте решения этногенетических проблем. Метод синхронизации событий, применительно к обществам не обладавшим давней письменной традицией, был воспринят многими представителями зарождающихся национальных научных школ. Основоположник финляндской исторической науки Х.Г. Портан писал о перспективах изучения финских древностей в сравнении с культурным наследием родственных народов России, что сыграло определяющую роль в возникновении финно-угорской этнографии.

Во втором параграфе «Финно-угроведение в эпоху романтизма» показано, что с распространением в европейских научных кругах идей романтизма, вобравших в себя многие понятия, связанные с традициями, языковой политикой и нациестроительством, незаменимым средством для обретения знаний о собственном народе стала этнография. Национально-культурное движение, начатое интеллектуалами, постепенно привлечет к себе внимание третьего сословия и даже знати, чтобы затем с помощью институтов власти, пропаганды и образования воздействовать на крестьянские массы. Применительно к финнам, венграм и отчасти к эстонцам данная схема работает почти безупречно. Что касается российских финно-угров, которые в данный период не имели ни собственной интеллигенции, ни буржуазии, следует говорить скорее о подготовительной стадии, когда образ народной истории и культуры создавался благодаря воздействию внешних сил.

Обращение к «народной идее», народному творчеству, традициям живой старины было присуще романтическому сознанию пионеров этнографического финно-угроведения. Так, А.И. Шёгрен, М.А. Кастрен и А. Регули выступают в своих текстах далеко не равнодушными зрителями, фиксирующими те или иные яркие и запоминающиеся аспекты народной жизни. Они восхищаются, ужасаются и нередко скорбят об увиденном, собственными трудами создавая биографический миф о великом первопроходце, без которого невозможно было бы дальнейшее развитие науки.

Понимание предмета этнографии приобретает в первой половине XIX в. все более прочные основания, поскольку в ученых кругах постепенно осознается источниковая ценность этнографического факта и артефакта в решении проблем ранней этнической истории, одновременно стимулируя поиски новых методологических подходов. Среди оригинально мыслящих ученых той поры был академик К.М. Бэр, которому суждено было внести существенный вклад в развитие этнографической науки в России. Согласно его воззрениям, неминуемая волна социальной и технологической модернизации захватывает все пространства ойкумены, стирая уникальные и единично встречающиеся произведения культуры. Сотрудничая с А.И. Шёгреном и П.И. Кёппеном, академик Бэр одновременно поддерживал начинания более молодых энтузиастов финно-угроведения - Ф.И. Видемана, А. Регули и М.А. Кастрена, стараясь использовать их полевые наблюдения в своих теоретических размышлениях. Отличительной чертой многих этнографических инициатив той эпохи стало совмещение романтической мотивации с прагматическими задачами изучения народной культуры.

Третий параграф «Финно-угроведение в эпоху позитивизма» посвящен тому периоду, когда финно-угорская этнографическая проблематика была включена в общий процесс научного оценивания на предмет выявления архаики и так называемых «чистых форм». Открытое в предыдущий период население территорий, где функционировали еще древняя сказительская традиция, языческая религия и общинные порядки, вдохновляло новую генерацию финно-угроведов на поиски уходящей натуры. Прогресс, наметившийся на рубеже XIX-XX вв. в работе этнографов, по всей видимости, был связан с радикальными изменениями в методологическом обеспечении исследований, когда рациональные практики занимали все большее значение в научной аргументации.

Универсальным решением проблем, стоявших перед финно-угроведами в этот период, казалась набиравшая популярность среди этнографов теория развития. Смена научной парадигмы протекала в связи с более широкими общественными процессами, затронувшими мировоззрение различных слоев населения. Романтические устремления интеллектуалов предыдущей эпохи, сыгравшие важную роль в формировании национальной науки, показали, что узконаправленные проекты, не имеющие выхода на проблемы межкультурного диалога, оставались недостаточно востребованными на европейском научном поле.

Одним из первых эволюционистское видение предмета этнографии представил Н.Н. Харузин, полевые исследования которого в немалой степени были связаны с изучением финно-угорских народов. Знакомство с идеями западных этнографов было свойственно и провинциальным ученым. Последовательным сторонником эволюционизма был профессор Казанского университета И.Н. Смирнов. Отрицательное влияние принятых им ряда искусственных теоретических моделей сказалось при оценке ряда конкретных этнографических фактов из жизни российских финно-угров. Не менее остро стоял вопрос о предметной сфере этнографии для финских и венгерских ученых. Проводниками идей эволюции культуры в финно-угроведении стали финские ученые, фольклорист Ю. Крон и археолог И.Р. Аспелин. В 1889 г. их ученик А.О. Хейкель был назначен на должность доцента Императорского Александровского университета с правом чтения лекций по этнографии родственных народов, что стало началом движения к официальному признанию новой дисциплины. Новое поколение финских этнографов в большинстве своем также разделяло идеи эволюционизма. У.Т. Сирелиус, готовя лекционный курс в качестве доцента финно-угорской этнографии, писал, что его наука одновременно исследует материальные и духовные традиции. В образовавшемся пространстве ученый мог, изучая свою частную (финскую) культуру, проводить сравнения в рамках общего (финно-угорского) народоведения. В 1915 г. профессор Э.Н. Сетяля опубликовал программную статью о предмете, цели и задачах этнографии, еще раз подчеркнув стремление финских ученых рассматривать этнографию родственных народов в качестве сравнительного исследовательского поля, необходимого для понимания своей культуры.

Позитивистский методологический переворот в финно-угорской этнографии во многом был связан с научной деятельностью венгерского этнографа Я. Янко, сформулировавшего так называемую «теорию треугольника», согласно которой на вершине виртуальной пирамиды находились развитые индустриализирующиеся культуры финнов, венгров и эстонцев; в средней части помещались земледельческие культуры финноязычных народов России; в основании же располагались кочевые и охотничье-рыболовческие культуры саамов и обских-угров. Таким образом, им предполагалось возможным реконструировать некоторые элементы традиционной культуры более развитых (западных) народов путем обращения к быту восточных родственников.

Глава вторая «Институциональные формы финно-угорских этнографических исследований» включает в себя материалы, характеризующие исследовательскую и научно-организационную деятельность научных и образовательных центров, аккумулировавших теоретические наработки и практические результаты, полученные в рассматриваемый период в области этнографического финно-угроведения.

В первом параграфе «Этнографическое финно-угроведение в Императорской Санкт-Петербургской Академии наук» показано, как рационализация различных отраслей знания, включая и народоведение, в эпоху Просвещения потребовала принятия новых институциональных форм, способных объединить потенциал ученого сообщества на решение насущных практических задач и далеко идущих фундаментальных проблем. Наиболее продуктивной в этом отношении виделась идея создания Академии наук. Европейский опыт свидетельствовал о том, что инкорпорация академических институтов в систему науки и образования позволяла ожидать значительного прогресса в деле освоения материальных и духовных ресурсов страны. Важной вехой стал XVIII в., когда был накоплен большой фактический материал и сделаны первые шаги по его теоретико-методологическому осмыслению. этнический духовный культура наука

Финно-угорская проблематика, включаемая в структуру академического интереса, постепенно приобретала регулярный характер, определяемый реализацией научных проектов и наличием оплаченного государством социального заказа. Возможность для теоретических конструкций и практических реконструкций находилась в прямой зависимости от способности академиков самостоятельно добывать опытный материал, тем более, что экспедиция создавала абсолютно новый тип исследовательских процедур, ныне известный как полевая работа. Финно-угорские народы неоднократно попадали в орбиту внимания участников «Великой Северной (2-ой Камчатской) экспедиции» (1733-1743 гг.) и Физической (академической) экспедиции (1768-1774 гг.), реализовавших планы по описанию пространств Восточной России, ранее известных как «Великая Та(р)тария». Несмотря на то, что на тот момент не удалось организовать специальной экспедиции к финно-угорским народам, стало ясно, что будущее исследований зависит не только от поиска и обработки полевых материалов, но и от своевременного появления новой генерации ученых, способных взять инициативу по решению выявленных проблем.

Следуя традиции исторических исследований, отечественную академическую науку XIX - начала XX вв. занимали вопросы межэтнического взаимодействия и синтеза культур. Так, в области славяно-финно-угорских отношений успешно работал академик А.Х. Лерберг, чьи работы часто стимулировали размышления первых профессиональных финно-угроведов. Изучение собственно финно-угорских материалов в Академии наук приняло системный характер после возвращения в 1829 г. А.И. Шёгрена из экспедиции по России. Принципиальная новизна шёгреновского подхода выразилась в его способности показать этническую историю финно-угорского Севера в качестве самостоятельного объекта исследования. Экспедиционные и, прежде всего, этнографические начинания академика Шёгрена в 1840-е гг. продолжил М.А. Кастрен, придавший финно-угорской тематике более широкое «уральское (урало-алтайское)» толкование. Развитие финно-угроведения в Санкт-Петербургской Академии наук в 1850-1880-х гг. преимущественно, было связано с деятельностью академика Ф.И. Видемана, что говорило о признании научным сообществом права преемственности данного научного направления. Наряду с проблемами этногенеза и исторической этнографии финно-угорских народов, в Академии наук осуществлялись этностатистические и картографические исследования, лидером которых в этот период был П.И. Кёппен. Кризис в российском академическом финно-угроведении обнаружился на рубеже XIX-XX вв., когда не нашлось ученого, способного занять вакантную кафедру языков и этнографии финских народов. Единичные проекты не могли более удовлетворять растущий общественный интерес к этнографии, следствием чего было создание сети добровольных научных обществ, имевших связи с университетской средой и местными любителями народоведения.

Во втором параграфе «Этнографическое финно-угроведение и научные общества» рассмотрен процесс профессионализации этнографической науки в России, связанный с расширением спектра гуманитарных университетских дисциплин и возникновением научных обществ, занятых проблемами истории и культуры русского и «инородческого» населения страны. Финно-угорская проблематика стала частью многих исследовательских инициатив отечественных научных обществ, приобретя для некоторых из них профильное значение, учитывая региональную специфику их деятельности.

В 1845 г. по инициативе видных представителей российской науки было создано Императорское Русское географическое общество (ИРГО). Возглавивший отделение этнографии ИРГО К.М. Бэр активно проводил в жизнь программу изучения неславянских народов империи, проводниками которой стали его единомышленники по «академическому кружку», среди них финно-угроведы - А.И. Шёгрен и Ф.И. Видеман. Во второй половине XIX в. происходит дальнейшая специализация этнографических исследований в ИРГО, имевшая одной из целей создание сводного описательного труда о населяющих Россию «инородцах». Сотрудниками и местными корреспондентами Общества был собран значительный материал по истории и культуре финно-угорских народов, немалая часть которого отложилась в архиве ИРГО и еще ждет своего введения в научный оборот.

В пореформенные годы своеобразная монополия ИРГО на этнографические исследования в России была несколько нарушена по причине создания при Московском университете Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (ИОЛЕАЭ). Одним из первых его начинаний была организация в 1867 г. Всероссийской этнографической выставки, поставившей цель собрать «все племена, населяющие Россию, под одну кровлю, с их домашним бытом и климатом». Из сотрудников этнографического отдела ИОЛЕАЭ к финно-угорской проблематике чаще других обращались Н.Н. Харузин, Н.С. Трубецкой и П.М. Богаевский, поддерживавшие личные контакты как с финскими и венгерскими учеными, так и с провинциальными энтузиастами отечественной этнографии. Стремление к рациональному познанию родного края было поддержано во многих областях страны путем создания местных научных обществ, так, например, немалый вклад в накопление сведений о финно-угорских народах внесли корреспонденты Уральского и Казанского обществ любителей естествознания.

Региональная научная мысль в России получила одно из своих ярких воплощений в 1878 г., когда было создано Общество археологии, истории и этнографии (ОАИЭ) при Казанском университете, поставившее главной задачей научное изучение Среднего Поволжья и Приуралья. Ведущую роль в организации ОАИЭ финно-угорский исследований сыграли профессора М.П. Веске, И.Н. Смирнов, Н.И. Андерсон, но основную нагрузку по поиску и фиксации сведений взяли на себя рядовые члены-сотрудники и корреспонденты - из числа студентов, земцев, учителей и священников. Тесные научные связи установились между ОАИЭ и состоявшими в Обществе финскими финно-угроведами. Инициативная, подвижническая деятельность членов ОАИЭ, наверное, раньше других отказавшихся от этноцентизма в пользу толерантного отношения к культурному наследию разных народов, способствовала созданию в региональном научном сообществе обстановки творческого диалога, приемлющего множественность точек зрения и интерпретаций.

Идея создания специального научного общества, ориентированного на проведение финно-угорских исследований и популяризацию их результатов, давно волновала финляндских интеллектуалов. В 1883 г. инициативная группа, возглавляемая профессором О. Доннером, взялась за создание нового научного общества, цели которого получили поддержку как в ученой среде, так и со стороны властей автономии. Вскоре деятельность Финно-Угорского Общества (ФУО) составила ему хорошую репутацию в российских и западноевропейских научных институтах. Так, из числа русских ученых членами ФУО были академики В.И. Ламанский, С.Ф. Ольденбург, П.П. Семенов-Тян-Шанский, А.А. Шахматов, В.В. Радлов, Вс.Ф. Миллер, Д.Н. Анучин, профессора Н.Н Харузин, Н.Ф. Катанов и др. Зарубежных членов ФУО представляли классики британской эволюционистской этнологии и ориенталистики - Дж.Дж. Фрэзер и Г.К.Ч. Масперо, немецкие мифологи - Ф.М. Мюллер и В. Вундт, шведские музеологи - О. Монтелиус, М.Г. Рециус и др. Таким образом, можно констатировать, что в конце XIX - начале XX вв. финно-угроведение в Финляндии оформилось в самостоятельное научное направление.

В третьем параграфе «Этнографическое финно-угроведение и институт «местных помощников» автор анализирует материалы, раскрывающие методические аспекты финно-угорских исследований. Этнографическая реальность часто становилась непростым испытанием для ученых, и в этой связи многократно повышалась роль местных жителей, заинтересованных в изучении родного края и способных помочь ученым в организации полевых исследований.

Первые попытки вовлечения местного населения в исследовательский процесс предпринимались уже в ходе академических экспедиций XVIII в., когда вырабатывались первичные навыки работы с информантами. Во время своей экспедиции к финноязычным народам Российской империи (1824-1829 гг.) А.И. Шёгрен старался привлечь к научным занятиям владевших местными языками священников и чиновников, а также грамотных крестьян и горожан. Работа с местными уроженцами была основой полевой методики М.А. Кастрена и А. Регули, сделавших своих ключевых информантов непосредственными участниками научного поиска. Вопрос о местных помощниках приобрел дополнительную актуальность во второй половине XIX - начале XX вв., когда финно-угроведы начали отходить от многолетних маршрутных экспедиций в пользу кратко- и среднесрочных этнографических исследований ареального характера.

Пореформенная либерализация общественной жизни позволила распространить профессиональное образование на отдельных представителей нерусского населения империи. Центром подготовки национальных педагогических кадров в Восточной России стала основанная в 1872 г. Казанская учительская «инородческая» семинария, в стенах которой было воспитано первое поколение марийской, мордовской, удмуртской и коми интеллигенции. При участии директора семинарии, видного ученого-ориенталиста Н.И. Ильминского более продвинувшиеся в научном отношении воспитанники становились участниками полевых финно-угорских исследований в качестве экспедиционных проводников и переводчиков. Некоторые из них со временем начинали самостоятельно изучать этнографию своих народов.

В 1908 г. правлением Финно-Угорского Общества были организованы специальные курсы для обучения местных помощников-корреспондентов навыкам самостоятельной исследовательской работы. Последовавшие вскоре военные и революционные события позволили лишь немногим стипендиатам из числа российских финно-угров пройти стажировку в Финляндии. Во многих чертах показательными для стипендиатов ФУО были судьбы основоположников марийской и коми этнографии Т.Е. Евсевьева и В.П. Налимова, ставших профессиональными учеными и популяризаторами финно-угорских исследований. В начале 1930-х гг. начинаются гонения на «буржуазных националистов» и последовавшая вскоре расправа над первым поколением национальной интеллигенции по сфабрикованному делу Союза освобождения финских народов (СОФИН).

Длительный процесс формирования финно-угорской этнографии в России на рубеже XIX-XX вв. достиг той стадии, когда ценность народной культуры и значимость ее научного изучения была осознана самими российскими финно-уграми, когда из среды вчерашних просвещаемых выделились собственные просветители, для которых этнография родного края стала тем средством, с помощью которого можно было заявить о себе научному миру.

Глава третья «Проблемы этнической идентификации финно-угорских народов в историографии XVIII - начала XX вв.» сопряжена с одной из сложных проблем современной этнологии, заключенной в вопросе: Как и когда этносы включаются в процесс позиционирования в историографическом пространстве и когда наука включается в процесс идентификации тех или иных этнических общностей?

В первом параграфе «Финно-угорские народы России в свете этнографических классификаций и описаний первой половины XVIII в.» показано, что накопление эмпирических материалов неизбежно приближало народоведение к необходимости классифицировать типологически сходные данные, придавая им вид строгой логической схемы, столь ценимой в эпоху Просвещения. Обнаруженная учеными множественность признаков этнической номенклатуры, включавшая произведения материальной и духовной культуры, тем не менее, опиралась на доминантный признак языка. Ключевым пунктом в методологии финно-угроведов XVIII в. был поиск языковых соответствий, чаще всего реализуемый при составлении сравнительных многоязычных словарей, поскольку, по мнению ученых, сопоставляя лексические формы, можно было приблизиться к пониманию существовавшего в древности языкового «универсума» и получить средство, приоткрывающее тайны прошлого народов.

Публикация в 1730 г. книги, сравнительно-лингвистической таблицы и карты Ф.И. Страленберга стало началом научной дискуссии о ранней истории народов Северо-Восточной Евразии. Одним из серьезных критиков шведского исследователя был В.Н. Татищев, составивший на его труд комментарии этногенетической направленности. Финно-угорская проблематика стала составной частью их заочной дискуссии, включая вопросы этнонимии, ономастики, культурно-антропологического зонирования и ранней политической истории. Так, восточно-финские и обско-угорские народы ассоциировали некий этнографический переход из Европы в Азию, когда образ жизни, религия и даже физический облик служили иллюстрацией движения цивилизации в ту или иную сторону. Западно-финские этносы империи привлекали к себе внимание ученых и политиков, учитывая их расположение на «столичном пограничье», где сохранялись традиции западного конкурирующего (шведского, лютеранского) просвещения. При этом отношение властей к финно-угорским народам складывалось как к православным, но недавно; понимающим по-русски, но с трудом; подданным, но все же инородным.

Г.Ф. Миллер не оставил специальных исследований, посвященных финно-угорским народам. Тем не менее, буквально рассыпанная в опубликованных трудах и рукописях «финно-угрия» занимает достойное место в его этнографических представлениях. Одним из удачных опытов такого рода стало его «Описание трех языческих народов в Казанской губернии …», включавшее этническую территорию марийцев, чувашей и удмуртов, и показавшее, что постижение этнической истории и культуры невозможно осуществить, руководствуясь лишь текстом хронографа или послания, без учета контекста живого разговорного языка, этнографического факта и артефакта. Данное убеждение прошло красной нитью по страницам миллеровского «Описания Сибирского царства …», не упуская из виду таких неоднозначно трактуемых событий, как вхождение обских угров в состав Российского государства. В любом случае, Миллеру удалось, не изменяя своей вере в универсальные блага просвещения, показать всю сложность процесса адаптации сибирских народов к государственным институтам.

Во втором параграфе «Финно-угорские народы в этнографическом компендиуме И.Г. Георги» рассмотрен научный феномен первой этнографической монографии «Описание всех в Российском государстве обитающих народов …». Первая сводная этнографическая работа о народах России была построена на солидной научной базе. Написанная академиком И.Г. Георги, она может считаться продуктом сотворчества многих ученых-путешественников XVIII века. Значимость этой работы состоит, кроме многих ее достоинств, в том, что автором была предложена система группировки этнокультурного материала, ставшая своеобразной вершиной ранних классификационных опытов в области народоведения. Отправным пунктом авторских поисков была мысль о древнейшем населении страны, носителях изначальной языковой и культурной идентичности, первенство среди которых он отдавал этносам финно-угорского происхождения. В целом, придерживаясь «концепции Миллера-Фишера» о возникновении отдельных «финских народов» путем выделения из материнского этноса, он показывает себя сторонником экологического миграционизма, предполагая постепенное распространение финнов с севера на юг. Так, представленная в тексте И.Г. Георги этнографическая карта Восточной Прибалтики смыкается в его представлении с этнографией Среднего Поволжья и Приуралья в силу родства местных жителей (принадлежащих к «породе Финской») и периферийности этих территорий по отношению к политическому центру империи.

В третьем параграфе «Проблемы определения финно-угорского родства в исследованиях этнографов первой половины XIX в.» прослеживаются основные этапы поисков родственных народов и культур учеными-финно-угроведами. Пример служения романтической идее представляет жизнь и научная работа А.И. Шёгрена, выведшего финно-угорские этнографические исследования в «российское поле». Экспедиция А.И. Шёгрена (1824-1829 гг.) в поисках родственных финнам народов, пройдя по северо-западным и северо-восточным областям империи, завершилась не только конкретными научными результатами, но и признанием «финнологии» как самостоятельного предмета академических исследований. Полевая работа в сочетании с источниковедением позволила получить более реалистическую картину расселения финно-угорских народов, рассмотреть их взаимоотношения с соседними народами в прошлом и настоящем.

В 1830-1840 гг. сведения о жизни и быте народов, поступавшие в распоряжение европейской науки преимущественно из колониальных территорий, были уравновешены трудами, выполненными в духе патриотического родиноведения. Так, в Финляндии поддержанные властями лидеры фенноманского движения заложили не только первые камни в основание финской нации, но и сформулировали идею финно-угорского родства, когда разделенные расстояниями, языковыми и хозяйственными особенностями этнические группы могут быть наделены общим происхождением и древней историей. Определяющую роль здесь сыграли экспедиционные материалы и личные качества М.А. Кастрена, чей научный радикализм воплотился в попытке доказательства факта этногенетического родства финно-угорских (уральских) и тюрко-монгольских (алтайских) народов. В любом случае, этнографичность истории финно-угров более не ставилась под сомнение в ученых кругах, обеспечивая будущее финно-угорской этнографии.

История венгерского финно-угроведения была самым тесным образом связана с проблемой самоидентификации венгров. Начальные компаративные опыты требовали продолжения в виде специальных исследований среди предполагаемых родственных народов. Плеяда венгерских ученых-путешественников посвятила себя этим поискам. Но лишь А. Регули, сам искренне поверивший в финно-угорскую идею, смог указать венграм путь в далекое прошлое, без которого не было бы настоящего и будущего. Опираясь на помощь Венгерской Академии наук, финляндских и русских ученых, он встал на нелегкий путь борьбы с устоявшимся мнением, своим примером утверждая приоритет научного знания перед мифологизированным сознанием общества.

Собирая фольклорно-этнографический материал среди саамов, финнов, води, поволжских и пермских народов и, прежде всего, обских угров в 1839-1846 гг., А. Регули задавался вопросом: Нашел ли он родственников? Утвердительный ответ на него дала кропотливая работа его многочисленных комментаторов и интерпретаторов, позволивших сделать достоянием науки собрания венгерского ученого.

Четвертый параграф «Проблемы прародины и ранней этнической истории финно-угорских народов в свете исследований XVIII- начала XX вв.» ориентирован на освещение одного из приоритетных моментов идентификационных поисков в области финно-угорской этнографии - проблемы прародины, призванную указать на некую «точку отсчета» современных этнических культур.

Начальным пунктом поисков документальных свидетельств о древней прародине финнов и угров стали скандинавские рунические сказания и раннесредневековые англосаксонские тексты, содержавшие упоминания о походах викингов в богатую страну Биармию, попытки отождествления населения которой с саамами, финнами, карелами и даже пермянами предпринимались учеными на протяжении XVIII-XX веков. Не менее остро дискутировался вопрос о возможности прямого соотношения понятий «югра» и «угры» в контексте поисков древневенгерской прародины.

Радикализация проблемы финно-угорской (уральской) прародины произошла после возвращения М.А. Кастрена из сибирской экспедиции 1844-1849 гг., когда сделанные им наблюдения позволили выдвинуть идею о непрерывности древнеуральского населения от Алтая до Скандинавии. Мысль об алтайской прародине получила во второй половине XIX в. довольно широкий резонанс в Финляндии, в связи с публикациями фольклориста З. Топелиуса и научно-организационной деятельностью профессора археологии И.Р. Аспелина. Одновременно не оставляли попыток найти алтайские (тюркские, кавказские) корни своих предков венгерские ученые. Согласно плану ученого-ориенталиста графа Е. Зичи, венграм следовало серьезно подумать о возможностях, открывающихся в связи с изучением обширного региона, включающего Сибирь, Центральную Азию, Монголию и Китай. Хотя постепенно стало ясно, что вряд ли возможно прямо связывать алтае-саянские находки с проблемой прародины финно-угров, был сделан большой шаг вперед в прояснении древней истории центральноазиатского региона, сыгравшего важную роль в этногенезе многих народов Евразии.

Несмотря на длительное доминирование идей об азиатском происхождении финно-угорских народов, попытки обоснования европейского месторасположения их прародины предпринимались еще со второй половины XVIII в., когда А.Л. Шлёцер указал на бассейн р. Волги и европейское Приуралье как на возможно изначальную территорию «финских народов». Обсуждение проблемы прародины получило новую динамику во второй половине XIX в., когда на второй план отошли реминисценции «алтайской гипотезы», и основная линия научной полемики пролегла между сторонниками «волго-камского/европейского» и «пограничного/евразийского» происхождения финно-угров. В 1916 г. была опубликована статья профессора Э.Н Сетяля под названием «Праистория финских народов», в которой автор в целом придерживался версии о Волго-Камском местонахождении финно-угорской прародины. В 1926 г. в первой книге трехтомника «Финский род» он уточнил, что изначальная территория финно-угров располагалась на Средней Волге с восточной границей по Каме и Уралу и западным пределом по Верхнему Поволжью. Оставаясь вплоть до середины 1960-х гг. «классической», гипотеза Э.Н. Сетяля вбирала в себя различные более ранние и поздние интерпретации. Нельзя исключать здесь и политико-идеологического влияния, поскольку крушение империй (Австро-Венгерской и Российской) заставило молодые независимые республики (Финляндскую, Венгерскую и Эстонскую) искать свой путь в Европе, одновременно не забывая о своих исторических корнях, общих предках и родственных народах.

Глава четвертая «Традиционная культура финно-угорских народов в свете этнографических исследований второй половины XIX- начала XX вв.» подкрепляет авторскую мысль о том, что отмечаемая в рассматриваемый период профессионализация этнографической науки была связана с попытками выявления природы традиционного и изначального, когда благодаря собирательской работе ученых и краеведов-любителей сложился свод знаний о народной жизни, что ныне принято ассоциировать с традиционной культурой.

В первом параграфе «Проблемы изучения материальной культуры финно-угорских народов России» показано, что опредмеченное пространство этноса длительное время не попадало в список проблем, требующих специального научного осмысления, и лишь на рубеже XIX-XX вв. изучение истории вещей получило мощный импульс развития в контексте идей эволюции и диффузии культуры. В сфере этнографического финно-угроведения эти десятилетия стали временем утверждения сравнительного изучения «вещного мира» родственных народов.

Научный интерес к истории жилищ и поселений с этнографической точки зрения был обусловлен убежденностью в том, что традиционные формы народных построек выступали в качестве одного из устойчивых этнодифференцирующих признаков. Типологические ряды из жилых и хозяйственных сооружений, выстраиваемые сторонниками теории развития были призваны показать поступательное движение архитектурного процесса. Нельзя сказать, что все предложенные типологии были бесспорны, тем более, пришедший на смену эволюционизму географический детерминизм привнес в изучение народного зодчества натуралистический аспект, позволивший взглянуть на постройку как на продукт совместного творчества человека и окружающей природной среды. Собранный на рубеже XIX-XX вв. полевой материал и созданные на его базе научные труды по народному зодчеству финно-угорских народов не утратили своей эмпирической и историографической ценности, давая обильную пищу для последующих исследований. Рассматривая домостроительные сюжеты, этнографы тех лет стремились не только показать эволюционные цепочки и культурно-исторические параллели, но и проанализировать имевшийся в их распоряжении материал на предмет наличия в нем местных специфических черт, а также выявления иноэтнических влияний. Несмотря на отмеченное стремление многих авторов того времени напрямую связывать отдельные типы или элементы современных построек с жилищами более раннего времени, им удалось представить оригинальные концепции в рамках истории народного зодчества Северо-Восточной Евразии.

Народный костюм и его орнаментация несут на себе систему кодов, позволяющую различать людей по полу и возрасту, территориальной, этнической и социальной принадлежности. Ценность народной одежды для реконструкции этнической истории обусловила интерес финских и венгерских ученых к национальному костюму уже в 70-е гг. XIX в., который позже перерос в этнографическое изучение традиционной одежды родственных народов России. Исследовательский процесс стимулировался также необходимостью комплектования музейных коллекций, представляющих культуру финно-угорских народов. Благодаря целенаправленной работе крупнейшими собраниями народных костюмов российских финно-угров стали Национальный музей Финляндии, Дашковский этнографический музей, этнографический музей Казанского университета и Тобольский уездный музей. Отдельно следует сказать о коллекциях рисунков, акварелей и фотографий, зафиксировавших традиционную одежду и их носителей.

Культура жизнеобеспечения этноса, включающая в себя способы хозяйствования, технологические навыки и производственный инвентарь, является обширным полем для исследований по истории материальной культуры. Этнографические наблюдения над хозяйственно-экономическим укладом финно-угорских народов России, сделанные на рубеже XIX-XX вв., не могли не отразить модернизационных процессов, что начали воздействовать на прежний образ жизни. Приоритетное значение в этот период приобрели научные изыскания в области «уходящих» видов хозяйственной деятельности, таких как охота, рыболовство и собирательство. Можно с большой долей уверенности предположить, что научная проблематика, связанная с промысловым (присваивающим) хозяйством стала своего рода призмой, сквозь которую рассматривались различные сюжеты, связанные с традиционной культурой финно-угров России (начиная с вопросов обычного права и народного искусства, заканчивая религиозным мировоззрением).

Во втором параграфе «Проблемы изучения духовной культуры финно-угорских народов России» речь идет о попытках ученых приблизиться к «поэтическому состоянию детства народа», обусловленном распространенным мнением об особой консервативности таких важных компонентов духовности, как мифологические представления, религиозные культы и обрядовые действия. Дополнительной мотиваций, очевидно, выступало то, что, признавая в целом стабильный характер традиционных морально-этических норм, исследователи «народного духа» осознавали, что движение цивилизации требовало от людей принятия новых ценностных ориентаций.

Религиозно-мифологические представления финно-угорских народов вошли в сферу заинтересованного внимания еще в эпоху Просвещения, но специальную разработку вопросы мифологии и культовой практики получили в трудах финно-угроведов, работавших на рубеже XIX-XX вв., сумевших предложить сумму различных взглядов на проблему происхождения и развития традиционной (языческой) религии родственных народов. Попытки обобщения религиозно-мифологических материалов, предпринимаемые в этот период, преследовали двоякую цель: с одной стороны - зафиксировать уходящие элементы традиционной культуры, с другой - представить широкой публике духовную культуру финно-угорских народов как часть мирового культурного наследия. Этнографам удалось показать многообразие изучаемой системы, включающей элементы, присущие древнему мировоззрению, наряду с многочисленными заимствованиями, легшими в основу современного религиозного синкретизма.

Традиционные обычаи и обряды, по всей видимости, сформировались еще на ранних ступенях развития общества, пройдя долгий исторический путь. Обрядовая культура финно-угорских народов в значительной мере функционировала в таких устойчивых социальных системах как семья и община, являясь одним из основных каналов передачи этничности. В области этнографического финно-угроведения научное осмысление обрядов жизненного цикла было самым тесным образом связано с религиоведческими поисками. Основную исследовательскую линию можно выразить следующим образом: традиционные обычаи и обряды, сформировавшиеся еще на ранних этапах развития общества, изменялись и вбирали в себя новые культурные элементы, но сохраняли свою древнюю освященную религией основу.

Третий параграф «Проблемы изучения системы родства, брачно-семейных отношений и социальной организации финно-угорских народов России» посвящен тематике, приобретшей особую актуальность во второй половине XIX - начале XX вв. в связи с появлением ряда публикаций видных представителей западной эволюционистской этнологии. В свою очередь, движимые идеей «соплеменности» финно-угроведы внесли свой вклад в сохранение и обобщение сведений по системам родственных народов.

Как показали исследования систем родства/свойства у финно-угорских народов, устойчивость обеспечивающих их терминов была связана с тем, что практически каждая группа родственников являла собой самостоятельную религиозную организацию и хозяйственную единицу со своей строго определенной территорией природопользования. Опираясь на теоретические модели, предлагаемые британскими социальными антропологами и немецкими этнологами, и на личный полевой материал, финно-угроведы попытались представить историческую динамику систем родства изучаемых народов с учетом заимствованных и адаптированных терминов, а также оригинальных неологизмов.

Актуализация научной проблематики, связанной с историей брачно-семейных отношений у финно-угорских народов России, была подготовлена появлением ряда публикаций русских этнографов-эволюционистов. Особо здесь следует отметить позицию И.Н. Смирнова, предполагавшего, что на начальных ступенях общественного развития у восточных финнов кровное родство не являлось препятствием к браку, пережитки чего якобы можно зафиксировать в современном быту этих народов. Примечательно, что аргументированная критика указанных положений прозвучала не только со стороны маститых ученых, но и от начинающих исследователей этнографии родного края. Таким образом, намечаются две новые историографические линии в финно-угроведении, представленные работами русских провинциальных ученых, демонстрирующих внешний взгляд на культуры местных инородцев и публикациями представителей нарождающейся национальной интеллигенции. Неслучайно, значимую роль в пореформенные годы приобрел вопрос о соотношении категорий морали и нравственности во взаимопроникающих, но остающихся самостоятельными, этносоциальных общностях.

Прирост конкретных этнографических знаний о жизни финно-угорских народов России приблизил исследователей к реконструкции традиционной системы социальной организации, учитывая тот факт, что значительное подспорье здесь мог оказать возрастающий объем фольклорно-лингвистического и археологического материала. Общинная проблематика стала профилирующим направлением в работах ряда русских этнографов, затрагивавших проблему функционирования корпоративных институтов в финно-угорской этнической среде. Что касается финских этнографов, то стержнем финно-угорской социальной организации они считали традиционную религию, когда родовые группы, объединенные общим культом и ритуалами, составляли устойчивый этнокультурный социум. Представленная в работах русских и финских этнографов картина социального устройства финно-угорских народов местами идеализирована, некоторые авторы, словно намеренно, архаизировали некоторые аспекты жизни родственного коллектива, однако рациональное зерно, очевидно, превалирует над «романтическими» моментами.

Рассмотренные в рамках настоящего диссертационного исследования проблемы позволяют сделать в Заключении основной вывод о том, что этнография финно-угорских народов России имеет свое особое место в истории науки о народах и культурах.

Совершенный в эпоху Просвещения теоретико-методологический переворот в европейской науке затронул ту область научного знания, что включала в себя ойкумену, ранее находившуюся на историографической периферии. Идея Просвещения пробудила интерес к жизни народов, не обладавших длительной письменной традицией, историей которых, по сути дела, являлась этнография. Известный прагматизм эпохи часто предопределял то, что в России изучение финно-угорских народов стало частью большого государственного плана изучения собственной страны, ее пределов и возможностей. В этом контексте следует рассматривать финно-угорские штудии участников отечественных академических экспедиций XVIII века.

Первые десятилетия XIX в. были связаны с распространением в европейских интеллектуальных кругах идей романтизма, вобравших в себя многие понятия, связанные с народной самобытностью, языковой политикой и нациестроительством. Незаменимым средством для обретения знаний о собственном народе стала этнографическая наука, когда народоведческие интересы образованной части общества обрели надежную опору в трудах деятелей науки. Отличительной чертой этнографических инициатив той эпохи стало совмещение романтической мотивации с прагматическими задачами изучения народной культуры.

Вторая половина XIX в. и в особенности рубеж веков оказались для многих народов временем начала расставания с прошлым жизненным укладом. Отечественная финно-угорская проблематика представляла в этот период благодатную почву для полевых исследований и теоретических (ре)конструкций, пытавшихся установить эволюционный порядок среди выявленных произведений народной материальной и духовной культуры. С другой стороны, позитивистская методология позволила этнографам более строго, с профессиональной точки зрения, подходить к анализу этнокультурных явлений.

Обладая устойчивой историографической традицией, этнографическое финно-угроведение стало частью отечественной этнографии, во многом составляя фундамент финского, венгерского и эстонского народоведения. Формировавшиеся на протяжении XVIII - начала XX вв. цели, задачи и понятийный аппарат этнографии, методы сбора и интерпретации полевого материала позволили взглянуть на финно-угорское этническое сообщество как на единое поле приложения исследовательских усилий.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА

Публикации в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ

1. Загребин А.Е. А.И. Шёгрен: в поисках финно-угорского Севера // Вестник Поморского университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. - 2006. - № 6. - С. 97-101 (0,5 п.л.).

2. Загребин А.Е. Ф.И. Страленберг и В.Н. Татищев у истоков этнографического изучения финно-угорских (уральских) народов // Уральский исторический вестник. - 2006. - № 13. - С. 59-68 (1 п.л.).

3. Загребин А.Е. К проблеме этнической идентификации народов Среднего Поволжья и Приуралья в трудах ученых XVIII-XIX вв. // Известия Самарского научного центра РАН. - 2006. - Специальный выпуск «Актуальные проблемы истории, археологии, этнографии». - С. 27-31 (0,5 п.л.).

4. Загребин А.Е. Просветительство и национальный романтизм как две модели развития финно-угорской этнографии в России // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2: История. - 2007.- Вып. 4. - С. 231-239 (0,9 п.л).

5. Загребин А.Е. И.Г. Георги и первая сводная монография по этнографии народов России // Вопросы истории. - 2007. - № 6. - С. 155-159 (0,5 п.л).

6. Загребин А.Е. Финно-угорские народы России в историографии XVIII - первой половины XIX в. // Отечественная история. - 2007. - № 5. - С. 169-175 (0,9 п.л).

7. Загребин А.Е., Иванов А.А. Анкеты 1920-х гг.: из документального наследия Вятского института краеведения // Отечественные архивы. - 2008. - № 4. - С. 76-83 (0,8/0,4 п.л.).

8. Загребин А.Е., Шарапов В.Э. К истории «Пермской экспедиции» У.Т. Сирелиуса // Этнографическое обозрение. - 2008. - № 1. - С. 110-117 (1 п.л./0,5 п.л.).

Публикации в зарубежных рецензируемых научных журналах

1. Zagrebin A. Reason against feelings, or the first pages in the history of Udmurt studies // Urбlisztikai Tanulmбnyok. - 2004. - Vol. 14. - P. 458-463 (0,5 п.л.).

2. Zagrebin A. Г.Ф. Миллер и его «Описание трех языческих народов в Казанской губернии» studies // Hamburger Sibirische und Finno-Ugrische Materialien. - 2005. - Bd. 3. - S. 92-104 (1 п.л.).

3. Zagrebin A. Die Position des Autors in der «Nachricht von den Tscheremisien, Tschuwaschen und Wotiacken» studies // Hamburger Sibirische und Finno-Ugrische Materialien. - 2005. - Bd. 3. - S. 105-110 (0,5 п.л.).

4. Zagrebin A. Казань как центр финно-угорской этнографии // Studia Slavica Finlandensia. - 2005. - Tom. 22. - S. 96-117 (1 п.л.).

5. Zagrebin A. The Scientist and Authority in the History of Finno-Ugric Research in Russia // Journal of Ethnology and Folkloristic. - 2007. - Vol. 1. - № 1. - P. 63-73 (1,0 п.л.).

Монографии

1. Загребин А.Е. Финны об удмуртах. Финские исследователи этнографии удмуртов XIX - первой половины ХХ в. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1999. - 185 с. (12,3 п.л.) Рец.: Этнографическое обозрение. - 2001. - № 4. - С. 149-152..

2. Загребин А.Е. Финно-угорские этнографические исследования в России (XVIII - первая половина XIX в.). Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2006. 324 с. (22,47 п.л.) Рец.: Отечественная история. - 2008. - № 1. - С. 192-193. .

Научные статьи

1. Загребин А.Е., Владыкин В.Е. Шведско-финский компонент в исследовательском пространстве пермских народов // Шведы и Русский Север: Историко-культурные связи. Материалы международного научного симпозиума. Киров: Кировская обл. типография, 1997. - С. 107-113 (0,5 п.л./0,25 п.л.).

2. Загребин А.Е. Т.Г. Аминофф как исследователь фольклора и мифологии удмуртов // История и культура финно-угорских народов: Материалы международной научно-практической конференции. Глазов: ГГПИ, 1998. - Ч. 2. - С. 84-86 (0,25 п.л.).

3. Загребин А.Е., Владыкин В.Е. Макс Бух и этнография удмуртов // Европейский Север в культурно-историческом процессе: Материалы международной научной конференции. Киров: Кировская обл. типография, 1999. - С. 421-424 (0,5 п.л./0,25 п.л.).