Творческая история романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание" на уроках литературы

«Когда они вышли, я вскинулся навзничь и схватил себя за голову», -- так заканчивается пятая глава. В романе эпизод кончается иначе: появляется Лужин. Когда писалась повесть, Лужина не было совсем. Шестая глава повести, оставшаяся неоконченной, рисует переживания героя после ухода Разумихина с Настасьей. На третий день, т. е. 16 июня, он, обманув их всех и притворившись совсем больным, вышел из дому -- «отыскивать себе другую квартиру». Он заходит в гостиницу, чтобы прочесть в газете о том, что там написано об убийстве старухи. Увидев Заметова и с ним какого-то господина, он все-таки потребовал номер, где была первая статья про убийство. «В газете...»- на этом изложение обрывается.

Рассказ от первого лица выдержан последовательно во всех шести главах, хотя принятая форма неизбежно ограничивала рамки изображения тем, что видит, помнит, знает сам герой или что ему кажется. Это много раз подчеркивается на первых же страницах.

Как всегда в черновиках Достоевского, на полях много заметок «вперед»-- о дальнейшем развитии событий, вариантов текста, а также указаний для себя, автора.

Рукопись буквально испещрена множеством помарок и поправок. Как и другие черновые и беловые автографы Достоевского, она опровергает бытующее представление о том, что, торопясь к сроку, измученный безденежьем и долгами, Достоевский работал поспешно, наотмашь, сразу для печати. Рукописи демонстрируют огромную, взыскательнейшую работу буквально над каждой фразой.

В черновой рукописи повести правка шла по разным направлениям: расширение сюжета, уточнение характеристик, психологическое углубление, обогащение речи персонажей.

В ходе работы над первой редакцией менялся состав персонажей, их имена. Главный герой не назван по фамилии. Разумихин обращается к нему: Василий, Васюк, Вася. Сам Разумихин назван был так сразу. He менялось имя хозяйкиной прислуги, появляющейся довольно часто: Настасья. Сама хозяйка называется Софья Тимофеевна, Сонечка. Над строкой исправлено: Катерина Прохоровна. Позднее, когда писался роман, хозяйка стала называться Пашенькой, Прасковьей, а затем Юлией Прохоровной Зарницыной; имя Катерина было отдано жене Мармеладова. Пристав следственных дел, приятель Бакавина и Заметова, называется в первой записной тетради то Порфирием Степанычем, то Порфирием Ивановичем, то Порфирием Фплипьичем Семеновым. По-видимому, Достоевский подбирал ему отчество; кроме того, нужно учитывать, что он писал дальше, не всегда помня во всех деталях предыдущее, поэтому в именах второстепенных лиц бывали описки.

Не дописав повести, Достоевский в той же первой рабочей тетради намечал планы ее окончания. Находятся они в начале тетради. Большая часть их озаглавлена: «Prospectus», «Программа», «Перемена в программе». Два плана прерывают на страницах 94--95 связное повествование первой редакции: «План. После сна...» и просто «План», сопровожденный, однако, тремя значками NВ. Некоторые из намеченных здесь пунктов были тут же реализованы -- в написанной части повести; большинство относится к событиям после болезни героя.

Конец повести рисовался в этом плане так: «Страдания и вопросы -- Сяся. Эпизоды. Вдова Капет. Христос, баррикада. Мы недоделанное племя. Последние конвульсии. Признание».

Сяся, упомянутая здесь, что видно из других записей, -- молодая девушка, дочь Лизаветы, с которой у преступника завязывается дружба и, вероятно, интимная связь. Позднее, когда появится Соня, Сяся станет ее знакомой, а потом исчезнет из романа совсем.

Также прерывая текст повести, на странице 30 первой тетради внесён «Prospectus №1». На странице 42 записей подробный проспект разговора в трактире с Заметовым. Затем Достоевский возвратился вперед, на свободную -- 26-ю страницу.

Впервые в этом наброске появляются мотивы, которые призваны неизмеримо расширить сюжет повести и превратить ее в роман. Это -- история сестры и, главное, встреча с пьяным Мармеладовым.

Кончается проспект так: «Вечером приходит к нему дочь чиновника. И вдруг: „Удивляюсь, почему Лизавету я не жалею. Бедное создание!"». Ясно, что покаяние произойдет под влиянием «дочери чиновника».

На первых страницах тетради подробно, со множеством художественных деталей, разрабатывался эпизод с чиновником. Судьба преступника связывалась с историей пьяного чиновника и его несчастного семейства. Самому герою приходят мысли о сходстве своего положения с положением Мармеладова и его дочери.

Намечались разные варианты конца повести, краткие и более подробные, во все они связывались с дочерью Мармеладова (эта фамилия появляется и сразу закрепляется; имени у дочери еще нет).

В набросках намечена нравственная и философская проблематика, которая займет потом такое большое место в романе: разговор с Разумихиным о вере в бога, с пьяным чиновником -- о Христе и обещанном втором его пришествии.

В первой тетради хронологически самые поздние записи в самом конце, на страницах 149--152. Они начинаются «Примечанием к „Исповеди"» горьким сомнением преступника в нужности покаяния.

Впервые здесь называются три новых персонажа: Аристов (будущий Свидригайлов). Лыжин (Лужин) и Лебезятников.

В первоначальных записях Аристов противопоставлен Раскольникову. Участвуя в разговоре на вечере у Разумихина о преступлении и наказании, Аристов говорит про убитую старуху: «туда ее и надо!» А после того как Раскольников изложил свою теорию «арифметики», Аристов восклицает в восторге: «... да уж и пожить хорошо, довольно». Следователь, присутствующий при разговоре, замечает, что Раскольников не вынес бы на практике своей теории: «... другие (он взглянул на Аристова) вынесут. Для тех рано уничтожить телесные наказания».

В конспективных заметках в конце тетради герой впервые назван по фамилии: Раскольников. И героиня -- по имени: Соня. Записана деталь, которая не будет реализована, -- писательские способности у Раскольникова. Впрочем, в тексте романа он станет автором газетной статьи, которую так внимательно будет изучать следователь и с которой будет связывать такие радужные надежды на будущее своего сына мать Раскольникова.

Итак, первая тетрадь отражает тот период работы над «Преступлением и наказанием», когда оно мыслилось еще автором как «повесть», «психологический отчет одного преступления», всецело сосредоточенный на судьбе и переживаниях главного героя. Но постепенно «повесть» вбирала в себя темы и коллизии, нарушавшие ее первоначальные -- более узкие -- рамки, и в нее входил материал будущего романа.

Высказывалось предположение, что повесть преобразовалась в роман, потому что появилась линия следователя Порфирия Петровича и его борьбы с преступником. Рукописный материал этого не подтверждает.

Но и преобразившись в роман, «Преступление и наказание» еще не скоро обрело ту форму, какая известна по окончательной редакции. Предстояли новые попытки вести повествование в прежнем духе -- от первого лица. Об этом рассказывает вторая рабочая тетрадь и сохранившиеся фрагменты ранних рукописей.

Возможно, что намерение превратить задуманную «повесть» в большой роман возникло еще за границей.

Во всяком случае несомненно, что, приехав в Россию, Достоевский возобновил усиленную работу уже над романом. Первая же запись второй записной тетради обозначена: «Капитальное в роман».

Несмотря на расстроенное здоровье, он трудился, «не разгибая шеи». Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Л., 1972-1990, т.7, с. 265-322

2.3 Вторая рабочая тетрадь: новый период работы, поиски

нужной художественной формы

С середины октября 1865 г., т. е. со времени возвращения в Россию, начался новый период работы над «Преступлением и наказанием»: создание второй (пространной) редакции, сопровождавшееся непрерывными поисками нужной художественной формы. Завершился этот период в конце ноября того же года, когда Достоевский «всё сжег». Он так рассказал об этом в письме к А. Е. Врангелю от 18 февраля 1866 г.: «В конце ноября было много написано и готово; я всё сжег; теперь в этом можно признаться. Мне не понравилось самому. Новая форма, новый план меня увлек, и я начал сызнова».

Намек на тот же крутой поворот находится в письме к И. Л. Янышеву от 22 ноября 1865 г. О своей жизни в Петербурге Достоевский здесь рассказывал: «Засел я работать ускоренно и усиленно. Начались припадки, один за другим. Четыре, припадка в 1,5 месяца, и до сих пор болен. Но это ничего, потому что я все-таки работал, но работа моя пошла так, что надо было вновь переработать, -- и я решился на это (надо сделать хорошо, иначе будущему поврежу)». Решившись, Достоевский начал писать роман в новой редакции. Первые главы ее в середине декабря 1865 г. он счел возможным отправить в печать; работа над последующим текстом романа заняла еще год.

Написанное в октябре--ноябре 1865 г. остается в основном неизвестным. Однако сохранилось в черновике самое раннее начало второй редакции романа, заметки, конспекты, планы того времени, небольшие фрагменты рукописей.

Во второй тетради текст расположен таким образом: связное повествование шло от 79-й страницы вперед, отдельные заметки вносились в обратном порядке. При этом сначала Достоевский перевертывал тетрадь, а потом, начиная со страницы 134, просто перелистывал назад. Первые конспективные заметки во второй тетради продолжают разработку эпизодов после шестой главы, уже написанной в первой тетради.

Намечаются эпизоды, которые будут и в окончательном тексте: столкновение с Лужиным, приход Сони. Между строк добавлено: «Мать, письмо Лужина насчет девицы сомнительной, чтобы не было его». После ссоры с Лужиным намечалось одновременное развитие действия в разных направлениях: «Его с Соней (письма Сони к нему), матери против Сони, Разумихина с дочерью, Следователя, молодого человека». Все это -- разные линии романного сюжета, однако на первых стадиях работы над ним. Об этом свидетельствует, в частности, то, что доктор называется Бакалиным, а не Зосимовым. Кончается наметка сюжета так: «Его хождение. Пожар (награда ему). Мать, сестра около постели. Примирение со всеми. Радость его, радостный вечер. Наутро к обедне. народу поклон-прощание. Приеду, говорит Соня». Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу М., 1988. С. 123-134

Начало повествования озаглавлено: «Под судом». Как и в повести, изложение ведется в форме исповеди, но исповедь пишется в иных обстоятельствах: герой находится под судом.

Действие начинается, как и в окончательном тексте, за несколько дней до убийства. Но не закладом вещей у старухи, а встречей с Мармеладовым. Как будто уяснив всю значительность истории Мармеладова для романа, Достоевский с самого начала сосредоточивает на ней внимание читателя. Объяснение такого начала дается с точки зрения рассказчика: «Об Мармеладове же потому особенно запишу, что во всем моем деле эта встреча играет большую дальнейшую роль».

Дальше следует, занимая подряд двадцать одну страницу, подробный рассказ о сцене в распивочной и о том, как Раскольников приводит Мармеладова домой. Несмотря на то, что изложение ведется в первом лице и перед нами явный черновик, текст близок к окончательной редакции. В именах героев, правда, разнобой: дочь Мармеладова называется Софья Никитишна, а сам он сначала Иван Семеныч, потом Захар Семеныч. Весь текст потому близок к окончательному, что представляет собою сцены и диалоги; элемент психологический, исповеди, занимает мало места, подается протокольно и бегло.

Несомненно, что когда роман писался уже не в тетради, а на отдельных листах, разборчивым, ясным почерком (в ноябре 1865 г. Достоевский думал о его окончании и скором печатании), черновик был использован (точно так же, как ранний текст повести для первых глав второй части).

В архиве Достоевского сохранилась небольшая рукопись, начинающаяся словами: «всего только два стула и клеенчатый, чрезвычайно ободранный диван» (описание комнаты, где помещались Мармеладовы). Как и фрагмент главы II второй части будущего романа, это случайно уцелевшие обломки текста, который создавался в ноябре 1865 г. В обеих рукописях позднее проведена правка, заменяющая первое лицо на третье, сделаны замены и добавления; но первый слой доносит более раннюю редакцию.

Остальные записи во второй тетради, занимающие, с небольшими перерывами, страницы 102--134, не поддаются каждая в отдельности точной датировке. Можно лишь сказать, что все они относятся к ноябрю--декабрю 1865 г. и вносились в основном в обратном порядке. Об этом говорит, например, конспект «Еще план», который начинается на странице 109, продолжается на 108 и заканчивается на 107.

На страницах 120--122 в последний раз намечен план всего романа -- «Если в форме дневника». Затем определена «Переделка», «Главная анатомия романа». Поворотный пункт -- конспект, названный «Еще план». Здесь впервые появляется новая форма, впоследствии уже не менявшаяся: «Рассказ от имени автора, как бы невидимого, но всеведущего существа, но не оставляя его ни на минуту, даже с словами: „и до того всё это нечаянно сделалось"». Конспект сюжета близок к окончательному. Правда, самый конец рисуется в сентиментально-патетическом духе. Свидригайлова совсем нет. О судьбе детей Мармеладова сказано коротко: «Дети в приют».

В конце сформулировано авторское задание и объясняется перемена формы: «Перерыть все вопросы в этом романе. Но сюжет таков. Рассказ от себя, а не от него. Если же исповедь, то уж слишком до последней крайности, надо всё уяснять. Чтоб каждое мгновение рассказа всё было ясно. Исповедью в иных пунктах будет не целомудренно и трудно себе представить, для чего написано. Но от автора. Нужно слишком много наивности и откровенности. Предположить нужно автора существом всеведущим и не погрешающим, выставляющим всем на вид одного из членов нового поколения».

Это и был тот план, который увлек Достоевского в конце ноября 1865 г, и заставил начать роман сызнова.

Как видно по письмам Достоевского и по сохранившимся рукописям, вся работа над «Преступлением и наказанием» проходила с огромным волнением, «жаром» и любовью. Особенно увлеченно писалась последняя редакция романа.

Обратившись в декабре 1865 г. к издателю журнала, Достоевский откровенно написал, как мешает безденежье («впал теперь в совершенную нищету») его работе: «...я люблю мою теперешнюю работу, я слишком много возложил надежд и положил свою (душу) на теперешний роман мой, которым занят, и между прочим беспрерывно отрываюсь от работы, теряю золотое время и с расстроенным духом (а Вы литератор, Вы сами занимались изящной литературой. Вы поймете это!) -- должен садиться за вещь, прежде всего поэтическую, которая требует и спокойствия духа, и определенного настроения». Берковский А.Н. О русской литературе Л., 1985. С. 216-231

С декабря 1865 г. и до декабря 1866 г., когда роман был закончен, результаты авторской работы составили наборную рукопись, которая, за исключением 14 листиков, не дошла до нас. Записи этого времени в тетрадях (хронологически последние во второй и вся третья тетрадь) носят исключительно конспективный характер. Но именно они, вместе с немногими сохранившимися рукописями и письмами Достоевского, дают представление об этом последнем, самом продолжительном периоде работы -- создании печатной редакции романа. Воровский В.В. Статьи о русской литературе М., 1986, с. 69-70

2.4 Особенности третьей рабочей тетради

Последняя, третья, рабочая тетрадь с записями к «Преступлению и наказанию» относится к 1866 г. Она начинается заметкой, продолжающей перечень персонажей и мест на первой странице второй записной тетради (перечень этот совпадает с окончательным текстом). К перечню «лиц и мест романа» добавлено: «Андрей Семенович Лебезятников, дом Бакалеева».

На 5-й странице тетради авторская дата: «2 января 1866 год». Даты встречаются и далее: 14 февраля, 23 февраля, 22 июля, 7 сентября, 13 ноября. Всё это, конечно, 1866 год. Записи третьей тетради -- исключительно конспекты, планы, отдельные заметки; фрагментов связного повествования нигде нет, так как в это время роман уже писался, а тетрадь служила для обдумывания и разработки отдельных его эпизодов в ходе работы.

Третья тетрадь -- единственная (из относящихся к «Преступлению и наказанию»), где, можно предполагать, последовательность страниц близка к хронологии записей. На одной из последних страниц, например, запись: «Финал романа». О том же говорит последовательность авторских дат. Страницы 95--134 пронумерованы «вперед» рукой Достоевского 1--40. Ермакова М.Я. Романы Достоевского и творческие искания в литературе XX века. Горький, 1973, с. 24-27

Картина работы над романом, рисующаяся по третьей тетради, дополняется заметками на отдельных листах и рукописями. Все они относятся ко второй и третьей частям романа. Повествование ведется в третьем лице, почти везде персонажи носят окончательные свои имена. Стало быть, датировать рукописи можно декабрем 1865 -- первой половиной 1866 г.

Таким образом, хронологически рукописи параллельны последним записям второй и первым записям третьей тетради. Значительная часть заметок третьей тетради -- более поздняя, чем другие сохранившиеся рукописи.

Понятно, что в записях конца второй и всей третьей тетради сюжет уточнялся применительно к последним частям романа, которые предстояло переделать или написать. Впервые были намечены многие сцены и эпизоды, которые без изменений вошли в них. Некоторые рисовались поначалу совершенно иначе, чем они известны по окончательному тексту.

Сюжетно более острой выглядела в первоначальных планах роль Лужина. О нем сказано: «Лужин подводит через Рейслер, что Соню берут в часть. Мармеладова в отчаянии, а Разумихин подводит Лужина, помогает Соне и тем мирится с ним. Сцена обвинения Сони в краже денег предполагалась такою: «Соню зазывают к Лужину. Обокрала. Лебезятников лебезит и отрекается».

В окончательном тексте все конфликты остались, даже была усилены, но как бы вошли внутрь, в область душевных переживаний.

По мере работы увеличилась роль Свидригайлова. Сама фамилия появилась лишь в записях третьей тетради. Разумихин после женитьбы на Дуне через фабриканта Алонкина (Бабушкина) должен был получить место в 3000 руб. Линия Дуня--Свидригайлов детально и много раз разрабатывается в записях третьей тетради. Кунарев, А.А. Родион Романович Раскольников, или Тайна “бывшего студента”. Русский язык. - 2002. - №1. - С. 59-64.

В самом раскаянии Раскольникова, и последних переживаниях его, Свидригайлову отводилась все большая роль. Соня и Свидригайлов -- как бы две стороны души Раскольникова. Об этом прямо сказано на последних страницах тетради.

Несколько раз возвращался Достоевский к эпизоду пожара, где Рас-кольников должен был натворить «громких дел», спасая детей. В последнем тексте об этом лишь вскользь упомянуто -- в эпилоге, когда говорится о смягчении приговора.

В одном из конспектов предполагался арест Раскольникова. В романе конфликт опять уйдет внутрь, превратившись в сложный психологический поединок следователя и преступника. Драматичность конфликта усилится оттого, что Раскольников внешне, логически окажется победителем, нравственно побежденным.

Финал романа записан так: «Раскольников застрелиться идет. Свидри-гайлов: Я в Америку хоть сейчас рад, да как-то никто но хочет». И тут же подчеркивается мысль: «Неисповедимы пути, которыми находит бог человека».

Благодаря третьей тетради становится известным, хотя и неполно, в виде пунктирной линии, весь ход работы над последними частями романа. При отсутствии другого рукописного материала к этим частям значение конспективных записей автора трудно преувеличить.

В этой тетради, естественно, нет заметок о форме повествования, каких было так много в тетради второй. Впрочем, отдельные записи для себя и в ней время от времени появляются и чрезвычайно интересны.

На страницах 8,11 и 14 Достоевский трижды возвращался к образу Свидригайлова. В последней записи Свидригайлов назван по фамилии. В первой он узнается по эпизодам, которые вошли, несколько измененные, в окончательный текст.

В самом начале третьей тетради, на странице 3, сформулирована «идея» романа, вернее две идеи, казавшиеся автору особенно важными в этот момент.

«Православное воззрение, в чем есть православие. Нет счастья в ком-форте, покупается счастье страданием. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает своё счастье, и всегда страданием».

2.«В его образе выражается в романе мысль непомерной гордости, высокомерия и презрения к этому обществу. Его идея: взять во власть это общество. Деспотизм -- его черта. Она ведет ему напротив». Бражников И.Л. Пространство внутреннее и внешнее. - М.: Кафедра, 1999, с. 87-99

2.5 Создание образа главного героя

Сложен образ главного героя романа; при создании его использованы отдельные автобиографические мотивы, но в целом Раскольников задуман как образ представителя молодого поколения 1860-х годов с характерным для этой эпохи душевным складом и умонастроением; сочувствуя Раскольникову в его страданиях и возмущении окружающей неправдой (и здесь, несомненно, вкладывая в него частицу самого себя), автор делает его выразителем круга идей, которые он отвергает и с которыми ведет в романе острую и напряженную борьбу. Белоусов Р. Пьер Ласенер и Родион Раскольников. Литературная учёба. - 1980. - №4. - С.190-194.

В «Преступлении и наказании» Достоевский по-своему вмешался в общественную и художественную полемику начала 1860-х годов о «новых людях», создав на страницах романа, с одной стороны, трагическую фигуру мыслящего «нигилиста» Раскольникова, а с другой -- сатирические образы носителей «уличной философии» -- Лужина и Лебезятникова.

Раскольников в изображении Достоевского социально и психологически сродни тем героям, которых рисовала демократическая литература 1860-х годов. Это -- умный и талантливый полунищий студент, напряженно размышляющий над вопросами современной ему социальной жизни и всем своим существом восстающий против ее несправедливости. Но демократическая литература той эпохи, пафос которой определялся в первую очередь борьбой с крепостным правом и его пережитками, ставила в центр своего внимания тех представителей молодого поколения, которые были всецело воодушевлены борьбой со старыми порядками. Достоевский же делает объектом своего наблюдения иной, более сложный и противоречивый тип личности, зарождавшийся в ту эпоху. В его герое горячая отзывчивость в сострадание окружающим беднякам, глубокое чувство совести сложным образом совмещаются с презрением к ним и стремлением стать выше других людей, мечта об искоренении социального зла -- с злобными и мстительными индивидуалистическими порывами. Именно к этому новому для жизни и литературы, психологически противоречивому типу личности Достоевский стремился в романе приковать внимание своих современников, считая его, как он указывал в письме к Каткову ещё до создания романа, сгустком важных и характерных тенденций общественной жизни и психологии, беспокоивших писателя. Бердяев Н.А. Откровения о человеке в творчестве Достоевского // о Достоевском; Творчество Достоевского в русской мысли. 1881-1931 г. г. М., 1990, с. 119-128

Картина пореформенной ломки русского общества, наблюдения над жизнью интеллигенции и мещанско-разночинских слоев городского населения раскрыли перед Достоевским опасность, скрытую в положении этих слоев, которые могли оказаться и нередко действительно оказывались в его время жертвой соблазнов капиталистического развития, легко впитывали в свою душу яд буржуазного индивидуализма и анархизма. Кризис традиционной морали, сознание относительности старых общественных и нравственных норм рождало у части тогдашней молодежи, наряду с чувством протеста, анархические настроения, подобные настроениям Раскольникова. Васина М. Сквозь сумрак белых ночей Л., 1979, с. 214-216

Свои наблюдения над русской общественной жизнью Достоевский поверял и углублял, размышляя над историческими судьбами западноевропейской культуры, критически анализируя идеи Карлейля, Штирнера и других представителей индивидуалистической философии и морали той эпохи. «Преступление и наказание» было написано в последние годы режима Второй империи во Франции, когда в Пруссии Бисмарк проводил свою политику «железа и крови». Как и Толстому (писавшему в те годы «Войну и мир»), исторический опыт общественной борьбы в эпоху Наполеона III позволил Достоевскому связать критический анализ буржуазного индивидуализма с развенчанием фигуры Наполеона как исторического прообраза современных ему индивидуалистов и проповедников идеи «сильной личности». Бачинин В.А. Достоевский: метафизика преступления. СПб., 2001, с. 162-163

В результате проблемы бунта и преступления в романе слились в единый комплекс вопросов. Решение одних оказалось для автора тесно связанным с другими. Это сообщило образу главного героя «Преступления и наказания» ту внутреннюю глубину, сложность и противоречивость, которая вызвала споры и борьбу вокруг романа, завязавшиеся в критике 1860-х годов и не утихающие до наших дней.

Делая в лице Раскольникова, Свидригайлова и других героев романа предметом художественного анализа новый, сложный тип личности и сознания человека, в душе которого совершается сложная диалектика добра и зла, а глубокая отзывчивость к страданиям окружающих совмещается с индивидуалистическим ощущением себя «властелином судьбы», противостоящим «твари дрожащей», Достоевский склоняется к мысли, что единственным спасением для личности такого типа является нравственное перерождение в чувстве общности с другими людьми, в труде и страдании. Индивидуалистическая «идея» Раскольникова и совершённое под ее влиянием преступление ведут героя романа к «разомкнутости и разъединенности с человечеством», отрывают преступника-индивидуалиста от народа, делают Раскольникова -- несмотря на все его возмущение миром угнетения и эксплуатации -- невольным соучастником Лужина, Свидригайлова, ростовщицы Алены Ивановны и всех тех ненавистных ему «подлецов», которые презирают и унижают простых людей. И наоборот, совесть, мучающую Раскольникова после преступления. Достоевский изображает как то присущее ему потенциально народное начало, которое не дает ему спокойно пожать плоды преступления, так как напоминает ему о единстве с другими страдающими и угнетенными, делает восприимчивым к разуму людей из народа и к их нравственным требованиям, близким, в понимании писателя, евангельскому идеалу любви и милосердия. Осуждая индивидуализм и своеволие Раскольникова, Соня призывает его отказаться от морали «сверхчеловека», чтобы стойкостью и страданием искупить свою вину перед страдающим и угнетенным человечеством -- в этом смысл символической сцены чтения ею Раскольникову легенды о воскресении Лазаря и следующих за нею финальных глав романа. Гливенко И.И. Раскольников и Достоевский. Печать и революция. - 1926. - №4. - С. 70-82.

Достоевский дал в романе такой глубокий критический анализ сознания личности «свободного», буржуазно-индивидуалистического типа, который был новым словом для русской и мировой литературы его эпохи. И вместе с тем ощущение писателем трагических по своему смыслу последствий деформации личности в мире буржуазных, собственничеких отношений привело его к противопоставлению идеалам политической борьбы за изменение существующего строя, которую вели русские революционеры 1860-х годов, идеала морального перерождения отдельной личности, ее освобождения от индивидуалистических страстей и порывов путем приобщения к нравственно-религиозному мировоззрению народа, как его понимал сам Достоевский в 1860-х годах. Этим обусловлены многочисленные полемические выпады в романе против идей демократических кругов, революционной литературы и публицистики 1860-х годов. В уста Раскольникова и Разумихина автор вкладывает ряд иронических размышлений и реплик, вплотную примыкающих к рассуждениям героя «Записок из подполья»: в них подчеркивается отвлеченность и упрощенность решений, предлагавшихся социалистами в 1840-х и 1860-х годах, решений, не учитывающих, по мысли автора, всей сложности человеческой природы и обусловленной ею сложности ответов на реальные социальные вопросы. В эпизоде разговора Лужина с Раскольниковым Достоевский стремится полемически указать на точки соприкосновения между этикой «разумного» эгоизма Чернышевского и буржуазным утилитаризмом И. Бентама и Д. С. Милля. Вкладывая в уста простодушного и глуповатого Лебезятникова ряд мыслей о женском вопросе и принципах супружеской жизни, извлеченных из «Что делать?» Чернышевского и принявших в изложении Лебезятникова грубо опошленную форму, Достоевский подвергает эти мысли ядовитой насмешке. Наконец, самый крах «идеи» Раскольникова Достоевский освещает как крах, хотя и особой, доведенной до своего крайнего логического завершения и в этом смысле отличной от идей социалистов, системы «книжной», отвлеченной мысли, по системы, самая «отвлеченность», «книжный» и «кабинетный» характер которой роднят ее, по оценке писателя, с революционной мыслью эпохи, делают своеобразным, более парадоксальным ее вариантом. Гус М. Идеи и образы Ф.М. Достоевского М., 1962, с. 314-335

Раскольников -- петербургский студент, русский юноша 1860-х годов. Но его духовный мир сложным образом соотнесен в романе не только с духовным миром современного ему поколения, но и с историческими образами» прошлого, частично названными (Наполеон, Магомет, шиллеровские герои), а частично не названными в романе (пушкинские Германи, Борис Годунов, Самозванец; бальзаковский Растиньяк; Ласенер и т. д.). Это позволило автору предельно расширить и углубить образ главного героя, придать ему желаемую философскую масштабность. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. - М.: Просвещение, 2004, с. 31-33

Не случайна в этом смысле и самая фамилия героя. Она свидетельствует о том, что в сознании автора страстная любовь Раскольникова к людям, доходящее до полного безразличия к своим интересам участие к ним и фанатизм в отстаивании своей «идеи» в определенной мере ассоциировались с расколом, т. е. с определенной стороной исторического самосознания русских народных масс. Следует напомнить, что еще в 1862 г. в статье «Два лагеря теоретиков» Достоевский признал русский раскол «крупным явлением в нашей исторической жизни».

Если теоретический фанатизм героя автор сближал с религиозным фанатизмом раскольников, то в имени Лужина (Петр) и отчество Порфирия (Петрович) можно увидеть отдаленный намёк на их принадлежность к чиновничьей касте, созданной Петром I, а в имени Сони -- аналогичный намек на духовную близость ее к той стихии высшей мудрости, которая, согласно народным верованиям, скрыта от «мудрецов», но зато открыта чистым сердцем «детям» и блаженным духом. Образ Мармеладова, сознающего свое нравственное падение и в то же время верящего в милосердие Христа к нему и таким же, как он, «малым мира сего», психологически близок к образам апокрифов и народной легенды. Есин А.Б. Психологизм русской классической литературы М., 1988, с. 211-219

В критической литературе образ Раскольникова не раз и не без основа-ния соотносили с образами Гамлета, Фауста, Франца Моора, байроновских героев-бунтарей, гофмановского Медарда (из «Элексира Сатаны») и другими позднейшими носителями романтического «титанизма» в литературе 1820-- 1840-х годов, характерные настроения которых получили новое, углубленное опытом русской жизни социально-психологическое истолкование в романе. Критические комментарии к сочинениям Ф.М. Достоевского В.А. Зеленский. - М., 1901, с. 321-322

2.6 «Преступление и наказание» - роман большого города

XIX века

По справедливой характеристике исследователя, «Преступление и наказание» прежде всего -- роман большого города XIX в. Широко развернутый фон капиталистической столицы предопределяет здесь характер конфликтов и драм. Распивочные, трактиры, дома терпимости, трущобные гостиницы, полицейские конторы, мансарды студентов и квартиры ростовщиц, улицы я закоулки, дворы и задворки, Сенная и „канава" -- все это как бы порождает собой преступный замысел Раскольникова и намечает этапы его сложной внутренней борьбы.

В „Преступлении и наказании" внутренняя драма своеобразным приемом вынесена на людные улицы и площади Петербурга. Действие все время перебрасывается из узких и низких комнат в шум столичных кварталов. На улице приносит себя в жертву Соня, здесь падает замертво Мармеладов, на мостовой истекает кровью Катерина Ивановна, на проспекте перед каланчой застреливается Свидригайлов, на Сенной площади кается всенародно Раскольников. Многоэтажные дома, узкие переулки, пыльные скверы и горбатые мосты -- вся сложная конструкция большого города середины столетия вырастает тяжеловесной и неумолимой громадой над мечтателем о безграничных правах и возможностях одинокого интеллекта. С щедростью и всеобъемлющим размахом „Человеческой комедии" Достоевский в границах одного романа развернул исключительное богатство социальных характеров и показал сверху донизу целое общество в его чиновниках, помещиках, студентах, ростовщиках, стряпчих, следователях, врачах, мещанах, ремесленниках, священниках, кабатчиках, сводницах, полицейских и каторжниках. Это -- целый мир сословных и профессиональных типов, закономерно включенный в историю одного идеологического убийства».

Как свидетельствуют письма и публицистика писателя, в 1860--1870-х годах он рассматривает свои романы в качестве своеобразного, углубленного художественного отклика на «текущие» темы современной общественной жизни. Это относится и к «Преступлению и наказанию». Рост социального неравенства, распад семьи, пьянство, увеличение преступности, проституция и многие другие явления пореформенной действительности, художественно отраженные в «Преступлении и наказании», широко обсуждались в середине 1860-х годов, когда Достоевский работал над романом, на страницах русских газет и журналов. К анализу этих явлений не раз обращались в 1861--1865 гг. издававшиеся Достоевским (совместно с его старшим братом) журналы «Время» и «Эпоха». Освещение некоторых сторон жизни Петербурга в журналах Достоевского созвучно их художественной трактовке на страницах романа.

Изображенный в нем район Петербурга (примыкающий к торговому центру города в 1860-е годы -- Сенной площади), где живут Раскольников и другие главные герои романа, был хорошо знаком Достоевскому по личным наблюдениям. В этой части Петербурга писатель жил дважды, в 1840-х и в 1860-х годах. Как установлено Н. П. Анциферовым, Л. П. Гроссманом и последующими исследователями, район этот, прилегающие к нему улицы и переулки описаны Достоевским на страницах романа с исключительной, «физиологической» точностью. В тексте «Преступления и наказания» большинство называемых автором улиц обозначено сокращенно: «С-й (Столярный) переулок», «В-й (Вознесенский) проспект», «К-й (Конногвардейский) бульвар» и т. д., -- но, взяв план тогдашнего Петербурга, сокращения эти легко расшифровать, и сравнение убеждает, что расположение и облик соответствующих домов и улиц, описанных в романе, вплоть до мельчайших деталей соответствуют их реальному местоположению и внешнему облику. До настоящего времени в Ленинграде сохранились так называемые «дом Раскольникова» (на углу Гражданской (б. Мещанской) улицы и улицы Пржевальского (б. Столярного переулка)), «дом Сони Мармеладовой» (угловой по каналу Грибоедова и Казначейской улице), «дом Алены Ивановны» и многие другие места, здания, их дворы и лестницы, изображенные Достоевским как бы непосредственно с натуры, о чем он сам рассказывал позднее своей жене А. Г. Достоевской.

С той же предельной точностью, с какой воссоздана в романе топография Петербурга, в нем воспроизведена вся реальная атмосфера жизни города того времени. Так, из газет начала 1860-х годов мы узнаем, что в связи с ростом нищеты трудового населения в это время в Петербурге особенно усилилось ростовщичество, ставшее широким бытовым явлением. Только в одном номере (141) «Ведомостей С.-Петербургской полиции» за 1865 г. помещено одиннадцать объявлений об отдаче денег на проценты под различные залоги. «Все эти объявления -- писала другая газета того времени, -- показывают, с одной стороны, крайнюю потребность в деньгах в бедном классе, а с другой -- накопление сбережений людьми, но умеющими обратить эти деньги на какое-нибудь производительное предприятие. При чтении всех этих предложений денег представляется, с одной стороны, скаредность и алчность, а с другой -- раздирающая душу нищета и болезнь» («Голос», 1865, 7 (19) февраля, № 38). Каплан И.Е., Пинаев М.Т. Русская литература. М.: Просвещение, 1993, 356-377

Рост в конце 1850-х--начале 1860-х годов нищеты городских низов, неуверенность их в завтрашнем дне вели к систематическому увеличению преступности, на что также постоянно жаловались петербургские газеты. О том, что в основу рассказа о преступлении Раскольникова легли художественно претворенные им на страницах романа факты, извлеченные из уголовной хроники, Достоевский сам писал в цитированном выше письме к Каткову. По свидетельству тогдашней статистики, число дел о различных преступлениях в петербургской полиции уже в периоде 1853 по 1857 г. удвоилось. В среднем в Петербурге в это время совершалось краж и мошенничеств на 140тыс. рублей в год. Число арестантов достигло 40 000 человек ежегодно, что составляло одну восьмую часть населения тогдашней столицы.

В августе 1865 г. в Москве происходил военно-полевой суд над приказчиком, купеческим сыном Герасимом Чистовым, 27 лет, раскольником по вероисповеданию. Преступник обвинялся в предумышленном убийстве в Москве в январе 1865 г. двух старух -- кухарки и прачки -- с целью ограбления их хозяйки. Преступление было совершено между 7 и 9 часами вечера. Убитые были найдены сыном хозяйки квартиры, мещанки Дубровиной, в разных комнатах, в лужах крови. В квартире были разбросаны вещи, вынутые из окованного железом сундука, откуда были похищены деньги, серебряные и золотые вещи. Как сообщала петербургская газета, старухи были убиты порознь, в разных комнатах и без сопротивления с их стороны одним и тем же орудием -- посредством нанесения многих ран, по-видимому, топором. «Чистова изобличает в убийстве двух старух орудие, которым это преступление совершено, пропавший топор, чрезвычайно острый, насаженный на короткую ручку». На то, что Достоевский, вероятно, читал стенографический отчет по делу Чистова и что материалы этого процесса могли дать толчок его художественному воображению на первой ступени разработки сюжета «Преступления и наказании», впервые указал Л. П. Гроссман. Газетные материалы процесса Чистова изучены Г. Ф. Коган. Прокурова, Н.С. “Человек заслуживает своё счастье и всегда страдание” Литература в школе. - 2001. - №5. - С.13-15

Неизбежным спутником социально-экономических сдвигов, наряду с ростом преступности и алкоголизма, в России 1860-х гг. был рост проституции. В 1862 г. в журнале «Время» появились статьи о книге Э. А. Штейнгеля «Наша общественная нравственность» (1862) -- М. Родевича и П.Сокальского (№ 8, стр. 60--80 и № 10, стр. 104--180), специально посвященные вопросу о причинах «падения» женщины и условиях, способствующих развитию проституции как социального явления. С данным в романе описанием Сенной, примыкающих к ней улиц, заселенных чиновниками и беднотой, жаркого и пыльного петербургского лета 1865 г. непосредственно перекликается содержание многих фельетонов в тогдашних газетах. «Сенная, -- писал за год до появления «Преступления и наказания» фельетонист «Петербургского листка», -- удобопроходима только для потерявших обоняние бараки с преющими рогожами, с гниющей парусиной, с грязными проходцами между балаганов, заваленных разными испортившимися продуктами. Жалок бывает иногда при дурной погоде петербургский дачник, но во сколько раз несчастнее его петербуржец, поставленный в необходимость провести лето в городе, где со всех сторон его охватывает пыль, духота, зловоние». «Жара невыносимая, -- писал корреспондент другой газеты, -- (сорок градусов на солнце), духота, зловоние из Фонтанка, каналов, оглушительная трескотня экипажей, пыль не столбом, а целым облаком над всем Петербургом от неполиваемой мостовой; известковая пыль.

От чистки штукатурами наружных стен домов днем, от разгрузки и развозки извести с каналов и Фонтанки ночью; серая, от толстого слоя пыли, зелень скверов и садов и т. д. -- вот что представляет из себя Северная Пальмира уже более двух педель».

Место жительства Раскольникова в романе -- район Столярного переулка (здесь, на углу Малой Мещанской ул., в доме И. М. Алонкина жил в 1861--1867 гг. и сам писатель) -- славилось обилием питейных заведений. «В Столярном переулке находится 16 домов (по 8 с каждой стороны улицы). В этих 16 домах помещается 18 питейных заведений, так что желающие насладиться подкрепляющей и увеселяющей влагой, придя в Столярный переулок, не имеют даже никакой необходимости смотреть на вывески: входи себе в любой дом, даже на любое крыльцо, -- везде найдешь випо» (ПЛ, 1865, 18 марта, № 40). Рядом, на Вознесенском проспекте, помещалось 6 трактиров (один из них посещает в романе Свидригайлов), 19 кабаков, 11 пивных, 10 винных погребов и 5 гостиниц. Смирнова Л.А. Русская литература XVIII - XIX веков М., 1995, с. 198-205

Как показано выше, «Преступление и наказание» впитало в себя более ранний замысел романа «Пьяненькие». В окончательном тексте романа не случайно поэтому столь значительное место заняли фигура Мармеладова, многочисленные уличные сцепы, где фигурируют пьяные мещане, мастеровые, проститутки. Как свидетельствуют тогдашние газеты, эти сцены выросли из непосредственных живых наблюдений над жизнью тогдашнего Петербурга. «Пьянство, -- писала в 1865 г. газета «Голос», -- в последнее время приняло такие ужасающие размеры, что невольно заставило призадуматься над этим общественным несчастней...» («Голос», 1865, 11 (23) апреля, Л; 99).

Точно соответствуют фактам, зафиксированным в газетных сообщениях, и другие, более второстепенные детали романа. Так, ввиду отсутствия в тогдашнем Петербурге водопровода, газеты жаловались неоднократно на «желтую воду» из каналов и рек, которую развозили водовозы (ср. ч. II, гл. 1), на «оборванных извозчиков», «вонь из распивочных», квартирных хозяек-немок и т. д. Мысль Раскольникова о необходимости в городе устроить фонтаны, которые бы «освежали воздух на всех площадях» (ч. I, гл. 6), перекликается с аналогичным проектом, изложенным в «Петербургском листке» (1865, 18 июля, № 106, Петербургское обозрение), а иронические слова поручика-пороха о «сочинителе», который, не уплатив в трактире за обед, был задержан и обещал отомстить своим обидчикам «сатирой» (ч. II, гл. 1), варьируют аналогичные сплетни, которые повторяли реакционно настроенные обыватели. Детальное сопоставление между картиной Петербурга в романе и отражением событий жизни города в текущей газетной хронике 1865--1866 гг. проведено В. В. Даниловым в его статье «К вопросу о композиционных приемах в „Преступлении и наказании" Достоевского» («Известия Академии наук СССР. Отделение общественных наук», 1933, № 3, стр. 249--263).

Ряд характеров и деталей романа восходят к определенным бытовым прототипам или к сходным деталям биографии автора «Преступления и наказания», раскрываемым далее в комментариях. После смерти своего старшего брата и прекращения в начале 1865 г. журнала «Эпоха» писатель оказался без литературной работы и без средств.

«В течение целого года, -- пишет биограф писателя, -- Достоевский не перестает лихорадочно искать денег и барахтаться под обломками материальной катастрофы, подписывая векселя, удовлетворяя кредиторов, отбиваясь от нотариальных протестов, спасаясь от описи своего имущества и ежеминутно ощущая угрозу долговой тюрьмы. Действуя во всех направлениях, он закладывает свои сочинения, ищет денежного компаньона для журнала, обращается в Литературный фонд за крупным пособием, заключает кабальный договор с издателем Стелловским. Достоевский вынужден беспрерывно общаться с петербургскими процентщиками, квартальными надзирателями, ходатаями и дельцами всевозможных видов и рангов» (Гроссман, Город и люди, стр. 5). Многие из этих лиц были выхвачены им из жизни и перенесены на страницы романа, о чем с особенной наглядностью свидетельствуют подготовительные материалы к «Преступлению и наказанию», где ряд будущих персонажей романа носит имена кредиторов Достоевского или других лиц, известных нам из его собственной биографии. Все эти реальные прототипы персонажей романа в процессе творческой работы подверглись более или менее значительному художественному переосмыслению. Неудивительно поэтому, что позднейшие исследователи указывают часто для одного и того же персонажа несколько различных прототипов (так, среди прототипов Лужина наряду со стряпчим П. П. Лыжиным назывался не без основания зять писателя П. Л. Карепин; в Катерине Ивановне, насколько можно судить, сложным образом совмещены отдельные черты М. Д. Достоевской -- первой жены писателя -- и подруги П. Н. Горского, Марфы Браун, и т. д.). Поэтому вряд ли допустимо в персонажах романа искать непосредственного, бытового сходства с иx прототипами. Творческая фантазия писателя скорее лишь отталкивалась от прототипов, сочетая «поэзию» с «правдой», подвергая жизненные впечатления подчас очень сложной философско-художественной интерпретации, в результате чего перенесенные на страницы романа жизненные реалии и детали приобретали более глубокое звучание, а иногда и символический смысл. Кирпотин В. Я. Достоевский-художник М., 1972, с. 276-280

2.7 Отзывы о появлении романа

О двойственном характере восприятия романа широкой массой читателей -- как «тенденциозного» произведения, направленного против настроений демократической молодежи, с одной стороны, и -- с другой -- как вещи, отмеченной огромной мощью психологического проникновения в душу героев, -- иронически вспоминал через год одни из современников:

«Начало этого романа наделало много шуму, в особенности в провинции, где все подобного рода вещи принимаются, от скуки, как-то ближе к сердцу. Главнейшим образом заинтересовала всех не литературная сторона романа, а, так сказать, тенденциозная: вот, мол, студент ведь старуху-то зарезал, следовательно, тут тово, что-нибудь да не даром! А тут, как раз, кстати, появилась и известная рецензия в „Современнике", которая, надобно правду сказать, иного дала „Русскому вестнику" новых читателей. О новом романе говорили даже шепотом, как о чем-то таком, о чем вслух говорить не следует. С этого именно времени научное слово „анализ" получило право гражданства в провинциальном обществе, которое прежде его совсем не потребляло, -- и новое слово, как видно, пришлось по вкусу. Только, бывало, и слышишь толки: „Ах, какой глубокий анализ! Удивительный анализ!.." „О, да! -- подхватывала другая барыня, у которой и самой уже возбудилось желание пустить в дело это новое словечко, -- анализ действительно глубокий, но только, знаете ли что? -- прибавляла она таинственно, -- говорят, анализ-то потому и вышел очень тонкий, что сочинитель сам был..." -- при этом дама наклонялась к уху своей удивленной слушательницы... „Неужели?.."--„Ну да, зарезал, говорят, или что-то вроде этого...*» («Преступление и наказание». Без подписи. -- «Гласный суд», 1867, 16(28) марта, Л; 159. Заметки и разные известия).

«Роман этот -- писал тогда же другой печатный орган, -- воз-
буждает в обществе толки самые разнообразные. Приводим здесь главные из них, которые чаще других привелось нам слышать: „Что можно сказать особенного на эту избитую тему?" -- говорят, пробежавши первые страницы романа люди, начитавшиеся вдоволь судебно-уголовных процессов и романов на подобные темы. „Как жалко этого молодого человека (преступника) -- он такой образованный, добрый и любящий, и вдруг решился сделать такой ужасный поступок", -- отзываются люди, обыкновенно с жаром читающие всякого рода романы и но размышляющие о том, для чего они пишутся. „Фу... какое скверное и мучительное впечатление остается после этой книги!.." -- говорят, бросая ее, люди, доказывающие этими самыми словами, что ни одно слово романа не оставлено ими без внимания и что
мысли, возбужденные им, тяжело западают в голову, несмотря на всё же-
ланно от них отделаться» Чернец, Л.В. Н.Н. Страхов и Д.И. Писарев о мотивах преступления Раскольникова. Русская словесность. - 1995. - №1. - С.31-36.

Из суждений писателей-современников о начальных главах романа нам известен отзыв П. С. Тургенева, отметившего после чтения первых двух книжек «Русского вестника» 25 марта (6 апреля) 1866 г. в письме к А. А. Фету из Баден-Бадена, что первая часть «Преступления и наказания» Достоевского «замечательна» (вторая половина первой части, т. е. теперешняя вторая часть, показалась ему слабее первой, отдающей «самоковыряньем».

Что касается непосредственно читающей публики, вспоминал позднее Н. Н. Страхов, впечатление, произведенное на нее романом, «было необычайное». «Только его («Преступление и наказание», -- ред.), -- писал он, -- и читали в этом 1866 г., только об нем и говорили охотники до чтения, говорили, обыкновенно жалуясь на подавляющую силу романа, на тяжелое впечатление, от которого люди с здоровыми нервами почти заболевали, а люди с слабыми нервами принуждены были оставлять чтение». По свидетельству Достоевского, в письме к племяннице, С. А. Ивановой, от 8 (20) марта 1869 г. Катков в 1867 г. говорил ему, что благодаря «Преступлению и наказанию» у «Русского вестника» «прибыло 500 подписчиков лишних».

Усилению интереса публики к роману способствовало появление в печати сообщений о совершенном в Москве студентом Даниловым преступлении, внешняя фактическая сторона которого во многом была сходна с картиной, обрисованной в романе.

12 января 1866 г., во время печатания в «Русском вестнике» первых глав «Преступления и наказания», в Москве студентом А. М. Даниловым были убиты и ограблены отставной капитан -- ростовщик Попов и его служанка М. Нордман. В течение всего 1866 г. в газетах и журналах печатались сообщения об этом убийство и о процессе Данилова, приговор которому (9 лет каторжных работ) был вынесен 14 февраля 1867 г. По словам одной из тогдашних газет, первые главы «Преступления и наказания» «были написаны и сданы в редакцию „Русского вестника" прежде, чем Данилов совершил свое преступление и прежде, вероятно, чем он даже задумал его; окончание же романа, его роковая развязка (признание Раскольникова и его осуждение) появились в печати почти одновременно с процессом Данилова и его осуждением» («Голос», 1867, 8(20) марта,(М5 67). Неудивительно, что в первых статьях о «Преступлении и наказании», появившихся в 1867 г., после завершения печатания романа в «Русском вестнике», постоянно проводились психологические сопоставления Раскольникова с Даниловым, хотя, как показали материалы процесса, преступление Данилова было совершено под влиянием иных, более элементарных мотивов, чем «идейное» преступление Раскольникова. Об этом писал в начале 1867 г. рецензент газеты «Русский инвалид»: «Странное дело: незадолго до появления „Преступления и наказания" в Москве совершено убийство, почти такое же, какое описывает г-н Достоевский, и также молодым образованным человеком. Мы говорим об убийстве Попова и служанки его Нордман, -- убийстве, подробности которого читатели недавно имели случай читать. Раскольников убивает старуху, потом Лизавету, которая нечаянно входит в незапертую дверь. Данилов убил Попова, потом Нордман, которая вернулась из аптеки, войдя также в незапертую дверь. Если вы сравните роман с этим действительным происшествием, болезненность Раскольникова бросится в глаза еще ярче. Убийца Попова и Нордман вёл себя вовсе не так, как вел себя Раскольников, и тотчас после преступления, и во время следствия. Честная, добрая природа Раскольникова постоянно проявлялась сквозь болезненную рефлексию и давила ее почти против его воли, внутренний голос заставил Раскольникова принести повинную, хотя он всячески старался уверить себя, что он совершил вовсе не преступление, а чуть ли не доброе дело; убийца Попова и Нордман сплетает невероятные происшествия, отличается хладнокровием и лжет в самые торжественные минуты. Тут не было никакой давящей рефлексии, никакой idee fixe, а просто такое же черное дело, как и все дела подобного рода» (А. И-н (А. С. С у в о р и н) Журнальные и библиографические заметки. «Русский инвалид», 1867, 4 (16) марта, № 63). Психологическое отличие Данилова от Раскольникова отмечал также рецензент газеты «Гласный суд»: «Данилов -- красивый франт, по имеющий с университетскими товарищами ровно ничего общего и постоянно вращающийся между женщинами, ювелирами и ростовщиками. Раскольников убивает старуху единственно только потому, что дворника не было дома, а топор лежал под лавкой; он глупейшим манером зарывает захваченные вещи где-то вблизи здания министерства государственных имуществ у Синего моста и потом опять бежит, сомневаясь, наяву он сделал преступление или все это видел в белогорячечном бреду, -- Данилов же действует вовсе не так. Этот красивый салонный франт действует очень основательно. Данилов -- человек практический, созревший с двадцати, а может быть, и с пятнадцати лет; на господ этого сорта университет может иметь такое же влияние, как на гуся вода, т. е. самое поверхностное. Одним словом, Данилов столько же похож на Раскольникова, сколько живая, хотя и печальная, действительность может походить на произведение болезненно настроенного воображения» («Гласный суд», 1867, 16 (28) марта, № 159).