Образ Дона Кихота в мировой и отечественной литературе

Исчезает контраст между спокойным величием льва и ребяческим задором Дон Кихота; лев и рыцарь сближены (повозка с клеткой, в которой томится лев, напоминает другую повозку с клеткой, в которую цирюльник и священник заключили Рыцаря Печального Образа), между Дон Кихотом и львом установлено родство, они оба одиноки в Испании, оба томятся в неволе и стремятся к свободе, которая для них недостижима. «Что, мой благородный друг, одиноко тебе в Испании? Мне тоже. Мы понимаем друг друга, а злая судьба заставляет нас драться на смерть»[31:С.837]. Лев становится своеобразным символом, метафорой для Рыцаря Печального Образа.

Тема поэзии и прозы, идеала и жизни получает в пьесе также несколько иное решение, чем в романе. Проза жизни представлена Шварцем многообразно - это и улюлюкающая толпа постоялого двора, и близкие, домашние Дон Кихота, и светская чернь герцогского замка, и бакалавр из Саламанки Самсон Карраско, короче говоря, это вся окружающая Дон Кихота жизнь Испании, частная и общественная, мир малый и мир большой. Между этими двумя мирами есть, конечно, существенное различие: домочадцы по-своему любят Дон Кихота, заботятся о нем, жалеют его, желают ему счастья, как они его понимают. Большой мир жесток по отношению к герою, здесь его ожидают колотушки, издевательство и вражда. И все же между малым и большим миром есть внутренняя связь: и тот, и другой хочет заставить Дон Кихота отказаться от его безумных мечтаний, не вмешиваться в дела мира, заниматься «только тем делом, для которого он рожден». В замке герцога духовник требует от Дон Кихота, чтобы тот вернулся сейчас же домой, сводил приходы с расходами и не вмешивался бы в дела, которых не понимает. Это то же, чего хотят от Дон Кихота его домочадцы, в особенности Самсон Карраско, «передовой человек» тогдашней Испании. Он уговаривает Дон Кихота, совсем как иезуит из герцогского замка, жить благоразумно, как все, ибо кому нужны сегодня, в 1605 году, странствующие рыцари, что они могут сделать? Проза имеет свои преимущества перед поэзией, здравый смысл - перед безумной мечтой. Последний фрагмент рассказывает о великом поражении Дон Кихота, осознавшего бесполезность своей борьбы, свое бессилие изменить мир. Но поражение Дон Кихота не является торжеством прозы над поэзией, ограниченного здравого смысла над мудрым безумием Рыцаря Печального Образа. Сраженный бакалавром, понуро бредет Дон Кихот. Мимо него идут нанизанные на длинную цепь каторжники - свидетельство бесполезности его борьбы; ничего не изменилось в Испании, злой волшебник Фрестон по-прежнему правит миром. Но эпизод с каторжниками говорит и о другом: разве можно быть равнодушным, когда в жизни столько зла и люди обречены на страдание? Нет, Дон Кихот, осознавший свое безумие, не стал Самсоном Карраско. «Ваше благоразумие, - говорит он бакалавру, - убийственнее моего безумия»[31:С.830]. «Безумны идеи Дон Кихота, - писал Козинцев, но и мир, где он живет, лишен разума. В железный век мечты о золотом веке безумны. Но, может быть, именно они и помогают победить железо?» Козинцев Г.М., Указ. соч., с. 202.

И разве не своеобразным торжеством безумия являются все отношения Дон Кихота к простой крестьянке Альдонсе (актриса Л.Касьянова). Да, конечно, Альдонса совсем не похожа на Дульсинею Тобосскую. «Куда ты провалилась, проклятая девка?»[31:С.798] - этот грубый окрик обрывает возвышенные мечтания Дон Кихота о прекраснейшей из женщин, знаменитой Дульсинее Тобосской. Проза резко диссонирует с поэзией, грубая жизнь - с возвышенной мечтой. Но когда появляется перед нами сама Альдонса, хотя она и рассказывает о совсем простых вещах - о том, как корова принесла двух телят и какая это огромная радость, нежный и милый образ девушки заставляет нас согласиться с Дон Кихотом, что она сама и вправду не знает, как она прекрасна и как несчастна: это злой волшебник Фрестон заставляет ее надрываться с утра до вечера, и никто не благодарит ее за труд, а все только бранят и учат; мы понимаем Дон Кихота, который вспыхивает, как мальчик, и, прижав руки к сердцу, шепчет: «Клянусь, не вложу я меча в ножны, пока не сниму чары с тебя, о любовь моя, единственная дама моего сердца, Дульсинея Тобосская»[31:С.799]. Эти слова звучат патетически, а не смешно, в них выражается стремление Дон Кихота освободить душу простой и прекрасной крестьянской девушки от унизительного прозаизма, который наложила на нее жизнь Испании, и помочь ей засиять той поэзией и величием, которые в ней заключены и которые для нашего героя олицетворяет образ Дульсинеи Тобосской.

Мечта Дон Кихота не есть нечто абсолютно иллюзорное - это скрытые силы самой жизни, открывающиеся духовному зрению Дон Кихота, которые для Шварца более истинны, чем мещанский здравый смысл.

Мы уже отмечали, что и в романе Сервантеса победа прозы над поэзией относительна. Критика ренессансной утопии одновременно является и утверждением ренессансного гуманизма, а горький юмор Сервантеса заключает в себе светлое, жизнеутверждающее начало. Но в пьесе это торжество поэзии над прозой выражено более прямо.

Созданный воображением Дон Кихота идеальный образ мира, который у Сервантеса всегда резко контрастирует с эмпирической действительностью и отражает в лучшем случае ее невидимую сущность, получает непосредственное зримое воплощение. Умирающему Дон Кихоту является Дульсинея Тобосская. Это все та же Альдонса, но не в простом крестьянском платье, а в бархатном наряде, сверкающая серебром, золотом, драгоценными каменьями. Это не просто галлюцинация умирающего. Альдонса и на самом деле заслуживает прославления, любви Дон Кихота, тех подвигов, которые он совершает ради нее. Ее дорогой наряд, украшенный драгоценностями, является наглядным зрительным образом того, что должно было бы быть, что составляет право героини.

Поэзия торжествует и в финале. Как и в романе, Дон Кихот расстается со своей безумной мечтой, он снова только Алонзо Кихано Добрый, хотя жить, как все, по-прежнему не умеет. Но автор помнит о том, что для последующих веков останется не Алонзо Кихано Добрый, а Дон Кихот - Рыцарь Печального Образа; он пришел в мир не только слишком поздно, но и слишком рано, гуманистические идеалы, за которые он боролся, все еще ждут своего осуществления.

Шварц разделяет веру своего героя в добрую основу человека. Это звучит в последних словах Дон Кихота, обращенных к Санчо: «Сражаясь неустанно, доживем мы с тобой, Санчо, до золотого века. Обман, коварство, лукавство не посмеют примешиваться к правде и откровенности. Мир дружбы и согласия воцарится на всем свете. Справедливость уничтожит корысть и пристрастие. Вперед, вперед, ни шагу назад»[31:С.862].

И последняя сцена пьесы. Рыцарь снова на своем Россинанте, Санчо - на своем Сером; освещенные луной, они скачут по дорогам Испании. Испанский идальго Алонзо Кихано умер, а Дон Кихот продолжает жить, оставаясь вечным спутником человечества.

И в романе и в пьесе наряду с образом Дон Кихота важнейшее значение имеет образ его оруженосца Санчо Пансы.

Много писали о противоположности образов Дон Кихота и Санчо Пансы. В Дон Кихоте видели благородного идеалиста и энтузиаста, в его оруженосце - воплощение здравого смысла. Противоположность этих героев бросается в глаза, она сказывается даже в их внешнем облике: тощий идальго на «абстрактном» Росинанте и жирный пузатый оруженосец - на «положительном» осле, как остроумно писал об этом Гейне.

И все же и в романе Сервантеса достаточно ясно ощутима внутренняя связь, единство двух главных героев книги. Не следует забывать, что они образуют нерасторжимую пару, что «положительный» Санчо с его здравым смыслом - единственный персонаж романа, который верит в фантазии Рыцаря Печального Образа, сопровождает его во всех его безумных подвигах и, по мнению окружающих, является не меньшим безумцем, чем его господин. И если отличительной особенностью Дон Кихота является мудрое безумие, то этим мудрым безумием в полной мере обладает и его оруженосец. Санчо пересыпает свою речь пословицами, в которых говорит вековая мудрость народа, но употребляет он эти пословицы не к месту. Народная мудрость Санчо так же, как и гуманистическая мудрость Дон Кихота, оторвана от реальной жизни тогдашней Испании и потому она - тоже мудрость безумия. Здравый смысл Санчо ограничен пределами его села, его непосредственного жизненного опыта, а потому большой мир, в который он попадает, следуя за Дон Кихотом, населен для него волшебниками, полон чудес, перед которыми Санчо оказывается порой еще более беспомощным, чем его господин. «Основная ситуация романа, - замечает Л.Пинский, - не в противопоставлении героев друг другу, но обоих времени и обществу» Пинский Л. Указ. Соч., с.350..

Это единство между гуманистом, рыцарем Дон Кихотом, и его оруженосцем, крестьянином Санчо Пансой, составляет главную тему пьесы. Шварц создал образ, очень близкий роману. Он сумел передать простоту и хитрость Санчо, наивную доверчивость и лукавство, бескорыстие и умение не забывать о вещах, в практической жизни необходимых, его «хорошее сердце» и народный ум, часто выступающий в «дурацкой», шутовской оболочке.

Подчеркивая связь и внутреннее единство рыцаря и его оруженосца, автор не забывает и о глубоком различии, существующем между ними. Это различие подчеркнуто и во внешнем облике героев и в их поведении. Мы особенно ясно ощущаем его в начале пьесы. Санчо осторожен, своему господину целиком не доверяет, особенно тому, что хорошо знает по своему житейскому, крестьянскому опыту, в волшебное зелье не очень верит, во всяком случае, голову свою под удары Дон Кихота не подставляет и о жалованье не забывает. Контраст Дон Кихота и Санчо ощутим и в начальных эпизодах их путешествия. Санчо не привык вмешиваться в чужие дела, и то, что Дон Кихота все касается, что он во все «нос свой сует», вызывает у Санчо удивление и недоумение. Когда Дон Кихот слышит плач пастушонка, Санчо уговаривает своего господина прибавить ходу, чтоб не попасть в свидетели. Но в эпизоде с Андресом выступает и известное превосходство Санчо над Рыцарем Печального Образа. И если Дон Кихот так быстро одерживает победу над хозяином Андреса, то только благодаря помощи Санчо, который, обращаясь к своим мнимым сообщникам, создает впечатление, будто Дон Кихот не один, что за ним сила. Здравым смыслом крестьянина он понимает то, чего не понимает Дон Кихот - один человек бессилен. Он понимает и другое: мальчонке, очевидно, не заплатили. Это проза жизни, но пренебрегать ею нельзя, а Дон Кихот ее не замечает, не хочет замечать.

Как и в романе, образ Санчо дан в развитии. В конце пьесы он иной, чем в начале его. Путешествие с Дон Кихотом не прошло для него даром. Он многому от него научился, проникся его гуманистическими идеалами, его верой в человека, его стремлением искоренить зло, вершить справедливость, защищать обиженных. У Шварца это выражено куда более прямо, чем в романе. Санчо понял, что человек рожден для великих дел, и потому уже во время первого возвращения в Ламанчу ему не сидится дома. «Каждый день одно и то же, одно и то же, - говорит он Дон Кихоту, - бьет по морде нуждишка, нужда и все по одному месту». Именно теперь не Дон Кихот зовет Санчо, а Санчо зовет Дон Кихота снова отправиться в путь. И когда прибывают посланцы от герцога, Санчо радуется им не меньше своего господина. Он начинает говорить языком Рыцаря Печального Образа: «Хочется за кого-нибудь заступиться», «схлестнуться с волшебниками, понестись на врагов человечества»[31:С.851]. Это тем более замечательно, что Санчо был лишен многих иллюзий Дон Кихота, никогда так прекраснодушно не смотрел на мир, был гораздо теснее связан с действительностью.

Кульминация пьесы - эпизод в герцогском замке. Осуществилась мечта, Санчо получил губернаторство и, что удивительнее всего, оказался достойным его. Он почти лишается теперь комических черт, встает во весь свой рост, во всю свою силу.

В шутовском наряде въезжает в Бараторию на своем Сером Санчо, но потеха явно не удается, и челядь начинает в страхе переглядываться, ибо чувствует силу Санчо. Все, что делает Санчо, встречает одобрение народа, значит, есть в народе чувство справедливости, но Санчо не обольщается; он знает, как будет трудно привести этих людей в человеческий вид, научить их различать, «где грязно и где чисто»[31:С.857]. Победа Санчо, однако, оказывается его поражением, и все превращается в фарс, но даже униженный Санчо, как униженный в герцогском замке Дон Кихот, возвышается над теми, кто пытался унизить его, и ощущение своей силы и превосходства не покидает его до конца. «Мужику всегда найдется место, - говорит он мажордому. - А куда ты денешься, мажордом, когда тебя выбросят со службы? Что ты умеешь, дармоед, лизоблюд?» Санчо замахивается кулаком[31:С.853]. Мы ощущаем силу героя. Эта сила народа. Ей принадлежит будущее.

В этом эпизоде особенно ясно ощутима связь и единство между Дон Кихотом и Санчо. Оба они должны были послужить потехой для герцога и оба проявили высокую мудрость, разными путями служили одним и тем же гуманистическим идеалам и, униженные, возвысились над окружавшим их миром. Оба они терпят поражение и одновременно одерживают победу. Впервые расставшись, они особенно ясно осознают, как необходимы друг другу, как нерасторжимы связавшие их узы.

Образ Санчо демонстрирует богатые возможности, таящиеся в народе - единственно реальной основе общества. Этот образ говорит и о том, что идеалы Дон Кихота внятны народу, способны воодушевить его. Эта важная мысль Сервантеса подчеркнута в пьесе тем, что Санчо - не одинок, ему вторит образ Альдонсы, которая, как и Санчо, доступна власти поэзии. Любовь Дон Кихота к Дульсинее Тобосской кажется ей не смешной, но возвышенной и прекрасной.

Идеалы Дон Кихота близки и понятны народу, и потому, по убеждению автора, им должно принадлежать будущее. Рыцарь Печального Образа не выглядит больше смешным, и все зазвучало в пьесе трагически и серьезно.

Художественный язык романа Сервантеса, рассчитанный на поэтическое воображение читателя, очень далек от художественного языка кино. Это прекрасно понимал автор сценария Евг. Шварц, который даже не ставил перед собой задачи создать кинематографический эквивалент романа. Он написал новое самостоятельное произведение на тему о Дон Кихоте, одновременно отличное от романа и в чем-то очень важном близкое ему. Далеко не все эпизоды книги попали на страницы сценария Шварца, а те, что попали, выступают в иной последовательности, чем в романе, приобрели новый, порой неожиданный смысл.

Эта свобода в обращении с материалом отчасти определяется особенностями самого романа, в различных эпизодах которого всегда выражается одна и та же ситуация, каждый раз обнаруживается одно и то же отношение Дон Кихота к миру. Поэтому все эпизоды романа в известном смысле равноценны. И недаром в третьей главе второй части Самсон Карраско, отвечая на вопрос Дон Кихота, какие из его подвигов «наипаче восхваляются», говорит, что одни предпочитают приключение с ветряными мельницами, другие - с сукновальнями, третьи - со стадом баранов, четвертые - освобождение каторжников, - «ибо разные у людей вкусы». Эта особенность романа определила не только свободу отбора эпизодов и их композицию, но и дала возможность Евг. Шварцу сочинять свои собственные в духе Сервантеса (таков, например, эпизод с Альтисидорой), лишь бы в них получила выражение основная ситуация романа.

Но каким бы самостоятельным художественным произведением ни являлась пьеса, она все же зависит от литературного оригинала, существует рядом с ним, ради него

Сложным смыслом обладают в пьесе знаменитые ветряные мельницы. Это приключение Дон Кихота, пожалуй, - самое популярное; оно неотделимо от образа Дон Кихота, вошло в поговорку, о нем знает всякий, даже тот, кто романа не читал и знаком с ним понаслышке. То, что приключение с ветряными мельницами, один из начальных эпизодов романа, отодвинуто в пьесе на конец, является не просто прихотью драматурга, не просто игрой его со зрителем, который все время ждет этого эпизода и уже почти теряет надежду увидеть его. Поставленное в конце пьесы приключение с ветряными мельницами приобретает новый смысл; оно как бы вбирает в себя весь трагический опыт Дон Кихота, всю горечь его разочарований, которые, однако, оказались не способны поколебать его героическую решимость продолжать борьбу, его неистребимую веру в добрую основу человека.

Делая приключение с ветряными мельницами итогом борьбы Дон Кихота, его последним подвигом, Шварц как бы опирается на традиционное представление о Рыцаре Печального Образа, но в то же время полемизируют с ним, придавая этому комическому приключению трагический, патетический смысл.

Создав самостоятельное произведение на тему о Дон Кихоте, отступив во многом от буквы романа, да и от духа его (в пьесе нет больше смеха Сервантеса), автор в самом существенном все же остался верен Сервантесу. Он сумел по-новому истолковать «Дон Кихота», обнажить те его стороны и черты, которые скрыты от поверхностного взгляда, но живут в нем подспудно, выразить его идею так, как она раскрывается человеку нашего времени.

Пьеса Шварца о Дон Кихоте - и интересная интерпретация романа Сервантеса и одновременно самостоятельное современное произведение на тему Дон Кихота (ведь Дон Кихот давно перешагнул через рамки романа, став неким мифом нового времени), проникнутое защитой гуманистических ценностей, верой в высокое предназначение человека.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обращение к роману Сервантеса, какая бы художническая задача при этом ни ставилась, всегда обусловлено стремлением художника постичь многообразие смыслов этого произведение. Роман рождал и рождает споры, размышления, рефлексию. Любые вариации, имеющие в основе сервантевские сюжет и образную систему, - можно расценивать как программный этап творческой судьбы.

Обращаясь к пьесе «Дон Кихот» М.А. Булгакова, мы исходили из того, что, при всем сюжетном и жанровом разнообразии булгаковского наследия, можно говорить о нем как о некоем едином метатексте. Только поняв, что представляет собою творчество Булгакова как целое, можно правильно оценить его взаимоотношения с эпохой и властью, позицию в современной ему литературе. Здесь, вероятно, уместно вспомнить одну из важных особенностей литературы начала XX века: перестало существовать жанрово определенное и завершенное в себе самом отдельное стихотворение. Лирическое творчество того или иного поэта стало делиться на циклы и книги стихов, тяготея в конечном счете к тому, чтобы предстать единым итоговым «собранием стихотворений».

Трудно сказать, в какой мере это соответствует развитию всей прозы XX века (тут требуются, по всей вероятности, коллективные исследовательские усилия), но к булгаковскому творчеству эта исходная посылка вполне применима. Более того - помогает понять общую логику творческого развития писателя. Судьба Булгакова складывалась так, что ни в одном из своих крупных произведений он не успевал полностью договорить о том, о чем хотел сказать. Исключение тут составляет роман «Мастер и Маргарита», в котором получили свое конечное завершение все главные булгаковские мотивы - как прозы, так и драматургии. Причинами такой «недоговоренности», с одной стороны, можно считать неблагополучную социальную судьбу писателя, вступившего в поединок с основными идеологическими тенденциями и установками эпохи. С другой стороны, самому Булгакову далеко не все было ясно в эпохе и в себе. Пока писалось то или иное произведение, время и собственная личность раскрывались перед автором каждый раз все новыми и новыми сторонами. То, что сначала было догадкой, позднее превращалось в твердую уверенность. То, что внушало надежду, через некоторое время оборачивалось безнадежностью. От этого обстоятельства зависит и наше понимание отдельных булгаковских «текстов». Поэтому его «пьеса по роману Сервантеса» рассматривается не как инсценировка, а как драматическое сочинение, в котором, во-первых, осуществляется художественное исследование сервантесовской «вещи», во-вторых, происходит самовыражение, прописывается собственная, булгаковская, концепция «донкихотства».

«Дон Кихот» Булгакова нечасто привлекают внимание булгаковедов. Думается, эта пьеса органично встраивается в «метатекст» и может рассматривается как продолжение прозы или как ненаписанная проза.

Если булгаковского «Дон Кихота» мы связываем с историей театрального искусства ХХ века, то с «Дон Кихотом» Шварца связано знание о кинематографической интерпретации романа Сервантеса. В отечественном кинематографе экранизация романа была осуществлена в 1957 году режиссёром Г.М. Козинцевым именно по сценарию Е.Л.Шварца. Тональность и трактовка образов здесь задаются в духе признания самого Е.Л. Шварца. «Продолжаю читать «Дон Кихота», - находим в дневниках писателя, - и прелесть путешествия по дорогам, постоялые дворы, костры понемногу отогревают насторожившееся моё внимание. Притаившуюся мою впечатлительность. Особенно тронула сцена у пастухов, где Дон Кихота принимают и угощают» Шварц Е.Л. Живу беспокойно…: Из дневников.- Л.: Сов. писатель, 1990.- с.407-415)..

Едва ли можно назвать в нашей литературе имя писателя, который был бы в такой же степени, как Шварц, верен романтической образности и в такой же степени, как он, предан жизненной правде. Из его поля зрения никогда не исчезал преображаемый человеком мир. Созданный Шварцем литературный сценарий «Дон Кихот» имеет в основе своей необычайно конкретное жизненное содержание, именно потому, что все, увиденное и понятое драматургом, сохраняет в его творении свое первородство. Новая пьеса на старый сюжет - философская пьеса, а может быть, особого типа психологическая драма - оказывается наполнена огромным и поистине всеобщим смыслом.

«Одни и те же часы показывают время - и в жизни и в сказке» Там же., - заметил Е. Шварц однажды. Действительно, его герои, и одетые в причудливые одежды семнадцатого века, оказались притягательными для читателей и зрителей ХХ века тем, что жили по «часам», с которыми люди сверяются в действительности. Эту общность нельзя придумать или сконструировать умозрительно -- она возникает из самой сущности художнического зрения и мышления и живет, невидимая и неуловимая, в каждом авторском слове.

Воображение Шварца противостоит равнодушному и ни к чему не обязывающему созерцанию. Какой бы сложной, трудно распознаваемой ни была реальность, он считал, что как художник, как человек своего времени не имеет права уклоняться от каждодневного прикосновения с ней. Разрабатываемые им сюжеты только на первый взгляд могут показаться знакомыми или заимствованными. Их внутренняя самостоятельность определяется новизной открываемых Шварцем характеров, реальных человеческих отношений и коллизий.

Позиция Шварца совершенно свободна от стремления свести жизнь к более или менее упрощенным схемам, он не упрощает, не выравнивает при помощи вечных сюжетов реальную действительность, а честен в признании того факта, что жизнь сложна, противоречива, несовершенна и, чтобы ее улучшить, не нужно жалеть драгоценных сил. «Дон Кихот» Шварца - настоящая современная актуальная пьес».

Литература

1. Булгаков М.А. Собр. сочинений.- 1935.- Т.5. - С.544 -547.

2. Багно В.Е. Дорогами « Дон Кихота».- М.: Книга,1998.-С.448.

3. Борхес Х.Л. Притча о Сервантесе и Дон Кихоте // Борхес Х.Л. Сочинения: В 3 т.: Т.2:Пер. с исп.- Рига: Полярис,1994.-С.181.

4. Гейне Г. введение к « Дон Кихоту» // Гейне Г. Собр. соч.: В 10 т.: Т.7.- М.-Л.: Гослитиздат,1958. - С.136- 137.

5. Державин К.Н. Сервантес: Жизнь и творчество. -М.-Л.: Гослитиздат,1958.- С.740.

6. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. - СПб.: Азбука,2005.-С.464.

7. Дон Кихот // Литература, № 29, 1998.

8. Егоров Б.Ф. М.А. Булгаков- « переводчик» Гоголя//Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. Л., 1978. С.57-84.

9. Красноглазов А.Б. Сервантес.- М.: Мол. Гвардия,2003.- С.304.

10. Манн Т. Путешествие по морю с Дон Кихотом // Манн Т. Собр. соч.: Т.10: Пер. с нем. - М.,1961.- С.174-228.

11. Мережковский Д.С. Толстой и Достоевский: Вечные спутники. - М.: Республика, 1995. - С.622.

12. Набоков В.В. Лекции о « Дон Кихоте». - М.: Независимая газета, 2001. - С. 328.

13. Немирович-Данченко В.И. Статьи. Речи. Беседы. Письма. Театральное наследие. Т.1.М., 1952. - С.341.

14. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о « Дон Кихоте»: Очерки.- СПб.: Изд-во Санкт- Петерб. ун-та, 1997.- С.329.

15. Пискунова С.И. « Дон Кихот» Сервантеса и жанры испанской прозы 16- 18 веков.- М.: Изд-во МГУ, 1998.- С.314.

16. Пискунова С.И. Истоки и смысл смеха Сервантеса// Вопросы литературы. - 1995. - №2. - С.143 - 169.

17. Поляков М. В мире идей и образов. М., 1983.- С.308.

18. Роднянская И.Б. Художник в поисках истины.- М.: Современник, 1989.

19. Сервантес в русской литературе: Писатели о писателях /[ Всерос. гос. б-ка иностр. лит. им. М.И.Рудомино; Ред. Ю.Г. Фридштейн].- М.: ВГБИЛ, 1998.- С.96.

20. Сервантес и всемирная литература: Сб. статей. - М.: Наука, 1969.- С. 302.

21. Сервантесовские чтения: Сб. статей. - Л.: Наука, 1985. - С.251.

22. Сервантесовские чтения: Сб. статей. - Л.: Наука, 1988.- С.246.

23. Смелянский А. Драмы и театр Михаила Булгакова: Послесловие к третьему тому собр. соч. М.А. Булгакова. М.: Художественная литература, 1990. - С. 590.

24. Современный словарь- справочник по литературе. М., 1997.

25. Тургенев И.С. Гамлет и Дон Кихот // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т.: Т.8 - М.-Л., 1964.- С. 169-192.

26. Унамуно М., де. Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу сааведре, объясненное и комментированное Мигелем де Унамуно. - СПб.: Наука, 2002.- С.394.

27. Франк В. Сервантес / Пер. А. Кочеткова. - М.: Книга, 1982.- С. 367.

28. Цимбал С. Шварц Евгений Львович //Шварц Е.Л. Пьесы.: Сов. Писатель, Ленингр. отд-е,1972.- С.5-40.

29. Штейн А. Не надо быть Дон Кихотом // Штейн А. На вершинах мировой литературы. - М., 1988.- С.75-114.

30. Шварц Е.Л.Проза. Стихотворения. Драматургия.- М.: Олимп; ООО « Фирма « Изд-во АСТ», 1998.- С.640.

31. Шварц Е.Л. Избранное. - СПб.: « Кристалл», 1998.

32. Шкловский В. Дон Кихот продолжает свой путь // Культура и жизнь. 1957. № 12.

Размещено на Allbest.ru