Конкуренция РФ и США на постсоветском пространстве: реальности и перспективы

Еще важнее, с точки зрения интеграции, процентное отношение объема взаимной торговли (либо взаимного экспорта) стран-партнеров к совокупному объему их ВВП. Этот показатель характеризует степень экономической открытости стран по отношению друг к другу. Расчеты показывают, что такое взаимосцепление убывает еще быстрее, чем доля взаимной торговли стран Содружества. В целом по СНГ этот показатель с 1990 г. упал в 6,4 раза, в том числе у России - в 7,3 раза. Это значит, что национальные хозяйства этих стран все более обособляются друг от друга.

Иначе говоря, неуклонно углубляется их дезинтеграция.

Положение усугубляется тем, что в товарообороте внутри СНГ доля готовых изделий, в особенности машин и транспортных средств неуклонно уменьшается, а доля базовых ресурсов растет. С 1990 г. по 2001 г. удельный вес базовых ресурсов во взаимном экспорте СНГ возрос в 2,2 раза, в том числе топлива и сырья - более чем вчетверо. В то же время доля машин и транспортных средств упала в 1,7 раза, а изделий легкой промышленности - в 2,5 раза.

Это происходит, прежде всего, из-за неконкурентоспособности местных готовых изделий по сравнению с аналогами, импортируемыми из дальнего зарубежья. И рядовые потребители, и инвесторы предпочитают покупать пусть более дорогие, но зато качественные и надежные товары, изготовленные в развитых странах рыночной экономики, где конкуренция вынуждает производителей постоянно совершенствовать свою продукцию. Импортируемые из дальнего зарубежья товары как бы выдавливают готовые изделия из внутрирегионального товарооборота Содружества, что ведет к возрастанию в нем доли топливно-сырьевых ресурсов, металлов и других базовых товаров Щербаков В. Глобализация экономики, региональная интеграция, влияние этих процессов на положение трудящихся государств-участников СНГ / Общество и экономика. - М. 2002. №2 стр. 105..

Таким образом, объективные предпосылки для интегрирования национальных экономик здесь не улучшаются, а ухудшаются. С одной стороны, для взаимной торговли остаются все больше аграрные и топливно-сырьевые товары, которые, как уже сказано, далеко не способствуют интеграции национальных экономик. С другой стороны, именно такие товары наиболее конкурентоспособны на мировых рынках, поскольку их качество определяется в основном самой природой и потому всюду более или менее одинаково, а издержки их производства в Содружестве достаточно низки по мировым меркам. Поэтому их конкурентоспособность в странах дальнего зарубежья гарантирована.

В таких условиях производители базовых ресурсов закономерно устремляются на рынки этих стран, тем более что там экспортные цены значительно выше, чем внутри стран СНГ или в торговле между ними.

Естественно, что наибольшая переориентация на дальнее зарубежье наблюдается у тех стран СНГ, которые располагают такими природными ресурсами и мощностями по их добыче. Это, прежде всего, Азербайджан, экспорт которого в дальнее зарубежье в 2000 г. состоял на 93% из нефти, ее производных и других минеральных продуктов; Россия (доля нефти и других минеральных продуктов - 55,4%); Украина (черные и цветные металлы - 45%, минеральное сырье -10%); Казахстан (металлы - 34%, минеральные продукты - 54%); Узбекистан (хлопок - около 80%); Таджикистан (минеральные ресурсы - 61%, цветные металлы - 56%) Шишков Ю. Неинтегрируемое Содружество: парадокс или закономерность? // Внешнеэкономический бюллетень. - М. 2003. №8 стр. 17.. Характерно, что быстрый рост в последние годы доли дальнего зарубежья в экспорте Армении, Украины и Казахстана в значительной мере обусловлен увеличением в его структуре удельного веса продукции базовых отраслей и уменьшением удельного веса готовых изделий.

Напротив, те страны СНГ, в экспорте которых значительное место занимают готовые изделия и пищевые продукты, например, Белоруссия или Молдавия, не очень преуспели в освоении рынков за пределами СНГ и по-прежнему, большую часть своего неконкурентоспособного в дальнем зарубежье экспорта направляют в страны Содружества. То же отчасти относится к Грузии и Киргизии. В этом одна из основных причин относительно умеренной переориентации этих четырех стран на дальнее зарубежье.

Ограниченность выхода этих стран за пределы СНГ как экспортеров обусловливает и относительно скромный удельный вес дальнего зарубежья в их импорте. Это означает, помимо прочего, и ограниченность их возможностей ввозить новейшее оборудование для переоснащения собственной промышленности на уровне мировых стандартов. Следовательно, у таких стран заторможенный выход на рынки дальнего зарубежья является, по-видимому, долговременной тенденцией, предопределяющей длительную их ориентацию на рынок СНГ.

Но почему до самого последнего времени такие типичные экспортеры топлива и цветных металлов, как Туркмения, Киргизия и Казахстан отставали от других стран Содружества по степени выхода на рынки дальнего зарубежья?

Они могли бы не менее успешно, чем Азербайджан или Россия сбывать там свои минеральные ресурсы, если бы существовала соответствующая транспортная инфраструктура. В свое время она создавалась так, чтобы обеспечивать топливом и сырьем основные индустриальные регионы СССР - Центр, Урал, Алтай, Донбасс и т. п. Необходимые для перевозки таких крупнотоннажных грузов железнодорожные и трубопроводные магистрали, которые связывали бы эти континентальные республики с дальним зарубежьем, почти отсутствуют.

Попытки же Туркмении поставлять свой газ в Европу через российские газопроводы оказались разочаровывающими. Такие магистрали постепенно вводятся в строй, и это, скорее всего, ускорит переориентацию

Центральноазиатских стран на рынки Китая, Турции, Ирана и другие регионы дальнего зарубежья. И их внешнеэкономические предпочтения закономерно еще более переместятся с России и СНГ в целом на дальнее зарубежье.

Поэтому национальные экономики стран СНГ продолжают «разбегаться» в разные стороны. Россия, конечно, все еще остается главным центром экономического притяжения для остальных стран Содружества. Но ее доля в экспортных поставках даже ближайших соседей (Белоруссии, Украины, Молдавии и Казахстана) неуклонно снижается. Еще быстрее ослабевают торговые связи между остальными странами СНГ.

Минувшее десятилетие показало, что объективные условия для интегрирования экономик стран СНГ не улучшились, а значительно ухудшились, не говоря уже о том, что их хозяйственные механизмы в большинстве случаев стали менее схожими, а значит, и менее совместимыми, чем были в начале 90-х годов. Так, по оценкам Европейского банка реконструкции и развития, в 2002 г. доля частного сектора в формировании ВВП Армении и России составляла 80%, Грузии, Казахстана и Украины - 65%, Азербайджана и Киргизии - 60%, Молдавии и Таджикистана - 50%, Узбекистана - 45%, Туркмении - 25%, а Белоруссии - лишь 20%. Можно ли интегрировать белорусскую экономику с российской, если участие государства там в 5 раз выше, чем у нас? Или хотя бы с украинской и казахской, где оно в 3,3 раза меньше, чем в Белоруссии? В таких условиях не приходится рассчитывать на то, что ситуация с экономическим интегрированием этих стран в ближайшем будущем может измениться к лучшему Шишков Ю. Неинтегрируемое Содружество: парадокс или закономерность? // Внешнеэкономический бюллетень. - М. 2003. №8 стр. 22..

Вопреки таким реалиям ряд стран СНГ упорно стремится переломить дезинтеграционные процессы. И делают это путем последовательного усложнения выдвигаемых задач и расширения полномочий интеграционных институтов.

Обратите внимание: вначале (правда, после явного провала Соглашения 1992 г. о принципах таможенной политики) предполагалось создать зону свободной торговли. Это наиболее простая и приемлемая для всех форма организации взаимного товарообмена, которая связывает тарифно-таможенную политику государств-членов только в части их взаимной торговли, оставляя полную свободу действий в отношении всех других торговых партнеров. Вполне очевидно, что чем большая доля внешнеторгового оборота страны ориентирована на таких «внешних» партнеров, тем меньше ей хочется связывать себе руки в отношениях с ними единой тарифно-торговой политикой Экономическая интеграция в рамках СНГ: Доклад рабочей группы Национального экономического совета. // Российский экономический журнал. - М. 2002. №5/6 стр. 73..

Однако, несмотря на возрастание такого объективно тормозящего фактора в 1995-1996 гг., как уже сказано, пять стран во главе с Россией, не доведя до конца формирование зоны свободной торговли, решают создать таможенный союз. Это обязывает всех его участников иметь единую таможенную территорию и, соответственно, единый тарифный барьер по отношению к третьим странам, а следовательно, и проводить единую внешнеторговую политику в отношении всего остального мира. Тем самым должен быть положен конец самостоятельности государств-членов «пятерки» в их торговых отношениях с прочими странами. Это, естественно, идет вразрез с их национальными экономическими интересами.

Ведь менее индустриализированные страны СНГ предпочитают не вводить высоких импортных пошлин на готовые изделия (например, на автомобили) из дальнего зарубежья, тогда как Россия, Белоруссия и некоторые другие развитые государства Содружества, напротив, заинтересованы в создании внутри таможенного союза тепличных условий для своей обрабатывающей промышленности. Поэтому в таможенный союз в 1995-1996 гг. удалось включить только пять стран. Но и в таком узком составе каждая из них настаивает на длинном списке изъятий из единого согласованного тарифа, оставляя для себя солидные бреши в этом барьере. Не удивительно, что за шесть лет существования «пятерки» удалось согласовать лишь 10% единых импортных тарифов. Вместе с 50% изначально совпадавших это дает 3/5, но остальные 2/5 затрагивают жизненно важный для каждой страны-участницы импорт и не поддаются приведению к общему знаменателю. А коли так, то единый тарифный барьер в целом ввести невозможно.

Тогда решили преобразовать несостоявшийся Таможенный союз в Евразийское экономическое сообщество, предполагающее еще более высокую степень интеграции. При этом предпринята попытка ужесточить процедуру принятия коллективных решений: принцип единогласия заменен принципом квалифицированного большинства. Теоретически это позволяет той или иной коалиции стран внутри «пятерки» навязывать свою волю колеблющимся или строптивым ее членам.

Наконец, новая инициатива еще более амбициозна, поскольку единое экономическое пространство - это не только общая таможенная территория, но и общий рынок услуг, капиталов и рабочей силы, что в принципе предполагает либо теснейшую увязку рыночных курсов национальных валют, либо введение единой валюты типа евро в ЕС. Кроме того, это предполагает единую модель хозяйствования и очень близкие политические режимы высокоразвитой демократии. Примечательно, что и в этом случае не обошлось без усиления надгосударственного начала: объявлено о намерении создать межгосударственную комиссию по торговле и тарифам, независимую от национальных правительств. Похоже, что в этом плане мы окажемся впереди планеты всей. Органов, независимых от государств-членов, нет ни в ЕС, ни в одном другом интеграционном объединении.

Итак, интеграция в странах Содружества тормозится по следующему ряду причин:

- неготовность стран Содружества к самостоятельной экономической деятельности;

- неконкурентоспособность товаров, выпускаемых в странах СНГ, по сравнению с более качественными зарубежными товарами, или же невыгодность продажи некоторых товаров внутри Содружества из-за их более высокой цены за его пределами;

- несовпадение целей, преследуемых разными странами Содружества;

- невозможность (на данном этапе) создания единого экономического пространства и таможенного союза.

Все это препятствует интеграции внутри СНГ и делает сложным вливание национальных экономик в мировое хозяйство.

Таким образом, на протяжении уже десяти лет на постсоветском пространстве наблюдается уникальное явление: чем меньше страны СНГ по объективным причинам способны к реальному интегрированию, тем более неподъемные интеграционные проекты выдвигаются и тем больший упор делается на институционально-административный ресурс. Вектор реального экономического развития и вектор политических усилий направлены в противоположных направлениях. Похоже, что лидеры «пятерки», «четверки» и российско-белорусской «двойки» рассчитывают переломить ситуацию волевыми приемами. Возможно, сказывается то, что и лидеры, и в целом политические элиты стран СНГ воспитывались в эпоху, когда все экономические процессы происходили «по воле партии и правительства». Но пора бы уже усвоить, что законы экономики столь же объективны и неумолимы, как законы физики или химии. Через колено их не переломишь. Сколько бы ни переименовывались их многосторонние объединения, как бы ни переделывались их межправительственные организации, повернуть вспять объективно обусловленный процесс дезинтеграции экономического пространства Содружества невозможно.

В этих условиях единственно разумным является ориентация на обычные двусторонние торгово-экономические отношения, какие Россия и другие государства СНГ успешно развивают со странами Прибалтики, Восточной Европы, Южной и Восточной Азии. Такая модель отношений внутри Содружества фактически давно сложилась. И лучше бы, не наступая раз за разом на одни и те же грабли, эффективно использовать эту оправдавшую себя форму сотрудничества.

ГЛАВА 3 ВЛИЯНИЕ США И РОССИИ НА ТРАНСФОРМАЦИЮ БЫВШИХ РЕСПУБЛИК СССР

«Постсоветское пространство» - это уходящая реальность, объединенная общим прошлым и разъединенная непредсказуемым будущим. Непредсказуемым потому, что на этом пространстве давно уже идет активная геополитическая игра, в которой участвуют самые изощренные и сильные мировые игроки (как утверждает известный американский политолог Збигнев Бжезинский, «главный геополитический приз для Америки - Евразия»).

В российских политических кругах широко распространено мнение, что США стремятся сформировать новый мировой порядок, который не соответствует интересам России. В частности, США активизируют расширение НАТО на Восток и тем самым пытаются создать выгодную для себя систему европейской безопасности. В случае «плохого поведения» или установления в стране режима, не устраивающего США, Россия будет надежно изолирована на Западе с помощью «санитарного кордона» из бывших стран «народной демократии», а в перспективе и стран Балтии, а возможно, и Украины.

В 1997 г. в результате дипломатических усилий США создана межгосударственная организация, объединившая страны СНГ, политическое руководство которых считало приоритетом внешнеполитической активности развитие отношений со странами Запада и в первую очередь с США, - ГУУАМ (Грузия, Узбекистан, Украина, Азербайджан, Молдавия). Инициировав создание ГУУАМ, США выступили с претензией создания на юге СНГ, в «южном подбрюшье» России, сферы своего геополитического влияния. Важным инструментом постепенного ослабления политических и экономических позиций России в странах ГУУАМ и соответственно усиления влияния США должна была стать реализация проекта строительства нефтепровода по маршруту Баку-Тбилиси-Джейхан (порт на западе Турции) и газопровода Баку - Тбилиси - Эрзурум (город на востоке Турции). Строительство трубопроводов, исходная точка которых - нефтяные и газовые месторождения Азербайджана, сулило значительные прибыли стране, добывающей сырье (Азербайджану), государству, по территории которого осуществлялся транзит сырья (Грузии), а также существенные дивиденды американским компаниям - финансистам и подрядчикам строительства. В немалой степени в создании трубопроводов были заинтересованы американские компании и компании стран-союзников Штатов (в первую очередь «British Petroleum», Великобритания), инвестировавшие значительные средства в разработку месторождений в Каспийском регионе.

Расширение экспортных мощностей трубопроводов позволяло Штатам в перспективе обеспечить транзит нефти Казахстана (на территории которого находятся самые крупные в регионе месторождения нефти) в обход территории России. Экспорт под политическим и экономическим патронажем США нефти Азербайджана и Казахстана значительно увеличивал возможности влияния Вашингтона и на восточноевропейском пространстве: произошло ослабление энергетической зависимости Украины и Молдавии от России; Украина получала прибыль от транспортировки каспийской нефти, поступающей в одесский терминал, в страны Европейского Союза.

В конечном счете, реализация транснациональных проектов по транспортировке каспийской нефти могла стать одним из факторов создания «Балтийско-Черноморского коллектора», пояса ориентирующихся на Запад в политическом и экономическом отношениях государств на западных рубежах России (Литва, Беларусь, Украина).

Создание ГУУАМ имело целью расширение не только экономического сотрудничества входящих в эту организацию государств. В 1997 г. страны-участницы свернули программы развития военного и военно-технического сотрудничества с Россией. Были заключены соглашения о подготовке среднего и высшего командного состава Вооруженных сил стран ГУУАМ в военных вузах США и Турции. Финансирование этих программ взяла на себя американская сторона. Была начата подготовительная работа по определению потребностей Вооруженных сил стран ГУУАМ в вооружении и снаряжении американского производства. В ходе переговоров высших официальных лиц США и стран ГУУАМ о переводе стран-участников на натовские стандарты подготовки и оснащения личного состава прошла информация о возможном размещении на территории Азербайджана и Грузии военных баз стран НATO - США и Турции. Начиная с 1997 г. подразделения Вооруженных сил стран ГУУАМ стали регулярно принимать участие в военных учениях НATO.

Страны СНГ были заинтересованы в значительной активизации инвестиций США и их партнеров на постсоветском пространстве. Содружество не решило задачу восстановления уже на рыночной основе единого экономического пространства, столь необходимого для развития производства во всех странах СНГ. В результате за период 1991-1995 гг. произошла переориентация экономических связей. За первые пять лет после распада Советского Союза «взаимный товарооборот стран СНГ упал более чем на 60%, а доля государств, не входящих в СНГ, в 1997 г. превысила половину внешнеторгового оборота стран СНГ. Удельный вес России во внешнеторговых связях остальных стран СНГ снизился, составив менее 40%» 16. Вместе с тем совпадение экономических интересов стран СНГ, добывающих углеводородное сырье и заинтересованных в получении прибылей от транспортировки сырья, а также в ослаблении энергетической зависимости от России, стран СНГ со странами Запада, в первую очередь с США, ожидающими значительных выгод от содействия выходу каспийской нефти на мировой рынок, создало предпосылки для интенсивного развития сотрудничества в политической, военной, военно-технической сферах.

Обильную пищу для размышлений о способности «мягкого» влияния Soft power. США менять российскую систему кодов восприятия российско-американских отношений дает опыт взаимодействия между двумя странами на постсоветском пространстве. Американское военное присутствие в Центральной Азии и программа «Обучи и оснасти», проводившаяся США в Грузии, были примерами того, когда Россия и США интерпретировали происходящее в весьма близких кодах. Тем не менее, ряд дополнительных кодов, применяемых сторонами при решении проблем в этих странах и регионах, ощутимо различался.

По всей видимости, в российском руководстве изначально существовали различные точки зрения на появление американских войск в Центральной Азии в 2001 году. Тем не менее, в конечном итоге США получили согласие России. Это может быть объяснено четырьмя причинами. Во-первых, в России видели, что Соединенные Штаты не остановятся ни перед чем, чтобы нанести удар по базам террористов на территории Афганистана в ответ на террористические акты 11 сентября. Подобный ответ очевидным образом требовал развертывания американских контингентов в Центральной Азии См.: Bob Woodward. Bush at War. New York: Simon & Schuster, 2002.. Во-вторых, Россия, очевидно, обладала ограниченным влиянием на Узбекистан, и у нее не было достаточных возможностей, чтобы помешать американо-узбекскому соглашению о базе «Ханабад», даже если бы Москва хотела это сделать. В-третьих, президент Путин решил использовать сложившуюся после 11 сентября 2001 года новую ситуацию, чтобы достичь прорыва в отношениях с Соединенными Штатами. А сопротивление американским намерениям в Центральной Азии в тот момент могло бы существенно осложнить решение этой задачи. В-четвертых, Россия усматривала свой собственный ясный интерес в уничтожении баз «Аль-Каиды» и разгроме движения «Талибан» на афганской территории. Успех американской операции мог бы существенно облегчить борьбу с террористами в Чечне и наркокурьерами - на таджикско-афганской границе. Несмотря на все эти соображения, решение России согласиться с американским военным присутствием в Центральной Азии стало непростым шагом. Российским условием был временный характер этого присутствия, которое должно было использоваться только для стабилизации ситуации в Афганистане. Тем не менее, к 2004 году стало ясно, что «временное» может также означать «долгосрочное». Несмотря на такой поворот, российское руководство постаралось продемонстрировать, что присутствие военных контингентов США в Центральной Азии было проведено с одобрения России. Весной 2004 года министр обороны России С.Б. Иванов заявил: «После 11 сентября наш президент связался с лидерами нескольких государств и рекомендовал допустить размещение американских баз на их территориях в целях поддержки операции в Афганистане. Мы понимаем, что они могут оставаться там, в течение всего периода операции и что их присутствие может носить долгосрочный характер» Известия. 2004 9 апреля.

В России также сознавали, что американское присутствие может продлиться дольше, чем того потребует ситуация в Афганистане. Обсуждая данный вопрос, первый заместитель министра иностранных дел В.И. Трубников признал: «Контекст понятен: там проводится антиталибская операция. Мы исходим из того, что нам говорят американцы: «Мы уйдем, когда она закончится». Однако они этого не сделают». Трубников также пояснил, почему Россия не будет заинтересована в продолжении американского присутствия: «Думаю, что присутствие в регионе каких-либо внешних государств, будь то США или Китай, нас не устроит. Это сфера наших жизненных интересов. Есть вполне определенные пределы» Независимая газета. 2004 12 мая.

Разногласия между Россией и США в их подходах к американскому военному присутствию в Центральной Азии были связаны с расхождениями в общих взглядах на регион. Видение американцами постсоветских государств, особенно в Центральной Азии, описывалось двумя видами кодов. Первый - это глобальная война с терроризмом. Второй - продолжение поддержки американцами полной независимости и суверенитета этих стран. Это неизбежно принимало форму поддержки их «реальной» независимости от России. Администрация Клинтона видела в странах Евразии, прежде всего государства, переживающие переход из советского прошлого к рыночной экономике и демократии. Главный акцент в отношениях с этими странами в 1990-е годы Вашингтон делал на поддержке их демократизации и независимости. В первый срок администрации Буша основными движущими силами политики США в регионе стали война с терроризмом и необходимость передового военного базирования в отдаленных от территории США частях мира.

Вместе с тем, Вашингтон сохранял озабоченность стремлением России поставить заслон американскому влиянию и восстановить свою роль в регионе при помощи политического давления. Соединенные Штаты воспринимали самих себя в качестве антиимперской силы, возникшей в результате освобождения от статуса британской колонии в XVIII веке. Многие американцы смотрели на дезинтеграцию СССР как на распад империи. Соответственно, в российской политике в регионе они были склонны видеть попытки восстановить эту империю или, по крайней мере, навязать волю бывшей имперской державы свободолюбивым народам на постсоветском пространстве. Термин «независимость» стал удобным инструментом внешнеполитической риторики, придавшим необходимое идейное обоснование действиям, которые в ином случае были бы истолкованы в терминах теории политического реализма. Поддержка более слабого государства перед лицом угрозы его поглощения или подчинения сильным государством - стандартная стратегия «баланса сил», описанная теоретиками реализма. В рамках такого анализа на самом деле не важно, какие политические силы - коммунисты или либералы - находились бы у власти в России. Главная проблема - превосходство России в силе над другими государствами Евразии. Соединенные Штаты продемонстрировали решимость в предотвращении попыток России стать региональным гегемоном. Американское лидерство на международной арене не совместимо со стремлением региональных держав сохранить свободу рук в соответствующих зонах своего влияния. Именно поэтому российская политика в Евразии, часто воспринимавшаяся как воплощение российского стремления к гегемонии, стала крупной проблемой российско-американских отношений. В отличие от времен президентства Клинтона, в первые годы администрации Буша интерес США к «ближнему зарубежью» России уже не определялся желанием ограничить приписываемые России неоимперские амбиции. Главная цель американцев, в особенности в отношении Центральной Азии, стала иной: обеспечить возможность размещения передовых баз для борьбы с исламским экстремизмом и, принимая во внимание возможное нарастание конкуренции с Китаем, закрепиться на западных рубежах последнего. Такой подход вызывал в России меньшую озабоченность, чем ситуация 1990-х годов. В официальной «Стратегии национальной безопасности США» 2002 года проблемы постсоветского пространства затрагивались лишь походя - в связи с необходимостью обеспечить процветание и безопасность соседних с Россией регионов, дабы облегчить ее интеграцию в евроатлантические структуры The National Security Strategy of the United States of America, 2002. Р.27.

В этом отношении предыдущая официальная «Стратегия национальной безопасности в эпоху глобализации» 2000 года выглядела совсем по-другому. В ней целая страница была отведена рассуждениям об «исторической трансформации» новых независимых государств A National Security Strategy for a Global Age, 2000. Р.44-45. Российский подход также проистекал из двух кодов, заложенных в российской внешнеполитической стратегии. Первый из них заключался в представлении о том, что государства - бывшие советские республики являются естественной исключительной зоной российского влияния, поскольку России по праву принадлежит место регионального лидера в пространстве, связанном с ней общими историческими и культурными корнями. Второй код - цели российской политики безопасности, главной из которых стала борьба с терроризмом, особенно в регионе Центральной Азии. Таким образом, очевидно, что борьба с терроризмом создала почву для российско-американского сотрудничества на постсоветском пространстве, в то время как различия в подходах к должной внешнеполитической ориентации новых независимых государств, стимулировали конкуренцию между Россией и США.

С точки зрения семиотики В языкознании семиотика - наука о знаках, знаковых системах, символах и мифологемах. Само слово происходит от древнегреческого и означает «учение о знаках». Название науки придумал американский ученый Чарльз Сандерс Пирс. Его основные книги и статьи были опубликованы лишь после смерти в 1914 году, поэтому как наука семиотика появилась только в 30-е годы прошлого века. Помимо Пирса, одним из наиболее известных и значимых семиологов является Ролан Барт., если бы российско-американские трения были простым отражением противоборства великих держав, обе стороны взаимодействовали бы в едином или схожем коде, но прочитывали бы действия друг друга «контргегемоническим» образом. Ситуация, однако, выглядит сложнее и позволяет утверждать, что две стороны «интерпретировали» регион в несколько различных кодах. Существенная часть российской общественности и политической элиты рассматривала «ближнее зарубежье» как общее историческое и культурное пространство, в которое пытались «вмешиваться» американцы. На представления российской элиты о постсоветском пространстве оказали влияние несколько факторов, тесно связанных с коллективной идентичностью России. Во-первых, Российская империя, и ее последователь Советский Союз, представляли собой монолитное континентальное пространство - империю, схожую с Габсбургской и Оттоманской Сравнительный анализ Советского Союза, с одной стороны, и Российской, Оттоманской и Габсбургской империй см. в: After Empire: Multiethnic Societies and Nation-Building // KarenBarkey, Mark vonHagen(eds.). Boulder: Westview Press, 1997.

Между центром и периферией отсутствовали естественные границы. География играла важную роль в формировании российской идентичности, фундаментальным признаком которой было сочетание этнической и имперской компонент Ричард Пайпс, Роман Шпорлук и Ричард Саква утверждали, что Российская империя образовалась до появления современной национальной идентичности россиян. См.: Richard Pipes. Introduction: The Nationality Problem // Handbook of Major Soviet Nationalities / Zev Katz (ed.). New York: Free Press, 1975. P. 1; Richard Pipes. Is Russia Still an Enemy? // Foreign Affairs. September/October 1997. Vol. 76. No 5. P. 68; Roman Szporluk. Communism and Nationalism. Karl Marx versus Friedrich List. New York: Oxford University Press, 1988. P. 206; Richard Sakwa. RussianPolitics and Society. New York: Routledge, 1993. P. 101. Более того, Джеффри Хоскинг показал, что российская элита была более заинтересована в расширении границ империи,

чем в укреплении чувства национальной общности. См.: Geoffry Hosking. Russia: People and Empire. Cambridge: Harvard University Press, 1997. Данный вопрос также обсуждается в: Igor Zevelev. The Redefinition of the Russian nation, International Security, and Stability // Russia in the New Century: Stability or Disorder? / Victoria Bonnell, George Breslauer (eds.). Boulder: Westview Press, 2001 P.33-39.

Вторым обстоятельством, повлиявшим на формирование российских геополитических представлений, стала размытость культурных, лингвистических и исторических различий между Россией, Беларусью и Украиной, что привело к неопределенности границ между ареалами расселения россиян и других восточных славян Анализ различных историографических традиций по этому вопросу приведен в: Hugh Seton-Watson. Russian Nationalism in Historical Perspective // The Last Empire: Nationality and the Soviet Future / Robert Conquest (ed.) Stanford: Hoover Institution Press, 1986. P.15-17. Также см.: Roman Szporluk. The Fall of the Tsarist Empire and the USSR // The End of Empire? The Transformation of the USSR in Comparative Perspective / Karen Dawisha, Bruce Parrott (eds.). London: M. E. Sharpe, 1997. P. 70-71; Миллер А. «Украинский вопрос» в политике властей и общественном мнении (вторая половина XIX в.). С-Петербург: Алетейя, 2000; Igor Zevelev. Russia and Its New Diasporas. Washington, DC: United States Institute of Peace Press, 2001. P.277-285.

Третьим фактором стало представление о «советском народе» и та реальность, которая подкрепляла это понятие. Члены смешанных семей, люди, жившие за пределами своей «исторической родины», а также русские из крупных (космополитичных) городов в наибольшей степени разделяли это представление. Русские принимали его более охотно, чем представители других этнических групп, поскольку «быть советским человеком» означало говорить на русском языке и признавать «цивилизаторскую миссию» русской культуры, а также ее экстерриториальный характер на всем пространстве СССР.

В целом, российское «ближнее зарубежье» воспринималось россиянами иначе, чем американцами. Для России эти страны не часть глобализированного мира, а ближайшие соседи, входящие в единое с Россией цивилизационное пространство и имеющие общую с ней историю. В 1990-е годы многие россияне с трудом понимали, что политика США в отношении постсоветских государств могла была основана не только на вполне конкретных прагматических соображениях, но и на довольно абстрактных идеях, в том числе описывающих коллективную идентичность американцев. Ценности демократии и свободного рынка не знают границ и расстояний и применяются безотносительно культурных различий, а также исторических или географических особенностей. Последователи У. Клинтона ожидали, что либеральная демократия в скором времени пустит прочные корни на евразийском пространстве. После окончания холодной войны Соединенные Штаты продолжили политику проецирования собственной идентичности на мир. История этой политики исчисляется десятилетиями. В рамках либерально-глобалистских представлений Центральная Азия соседствовала с США в той же степени, что и с Россией. Российское «ближнее зарубежье» воспринималось американцами как их собственное «ближнее зарубежье», поскольку весь мир располагался по соседству с единственной глобальной державой.

В первые годы президентства В.В. Путина в России и Дж. Буша в США коды, использовавшиеся Россией при интерпретации ситуации на постсоветском пространстве, постепенно изменялись. Данный процесс подстегивался американской политикой в регионе. «Секьюритизация» российского восприятия Центральной Азии произошла в конце 1990-х годов, операция США в Афганистане и западное военное присутствие в регионе, развернутое после 11 сентября 2001 года, дали дополнительные аргументы сторонникам этого подхода. Ощущение того, что бывшие советские государства были ареной для соревнования за лидерство и возможность проецировать силу, имелось в российском мировосприятии с середины 1990-х годов, однако размещение американских контингентов в Центральной Азии и военно-техническое сотрудничество США с Грузией в огромной степени усилили данное опасение. Есть достаточно оснований утверждать, что в 2001-2004 годах Россия и США придерживались одинаковых или сходных кодов при анализе проблем постсоветского пространства. Таким образом, Россия прочитывала американские действия, особенно в сфере борьбы с терроризмом. Как Москва, так и Вашингтон смотрели на Центральную Азию и Кавказ сквозь призму концепций безопасности. В первые годы президентства В.В. Путина российский подход стал менее эмоциональным и более прагматичным. Хотя Россия не была довольна растущим вовлечением США в дела этих регионов, в Москве хорошо понимали язык силы, влияния и конкуренции. В то же самое время прежние коды, выработанные в 1990-е годы, полностью не исчезли. В то время американская сторона применяла к этим регионам концепции переходности и независимости, в то время как Россия смотрела на них сквозь призму общего историко-культурного наследия и экономической интеграции постсоветского пространства. Бывшие советские республики представляли собой «разные миры» для У. Клинтона и Б.Н. Ельцина. В начале первого срока своего президентства Дж. Буш и В.В. Путин стали воспринимать эти регионы как арену соревнования с элементами партнерства в сфере безопасности.

Переизбравшись на высший государственный пост в 2004 году, российский и американский лидеры еще более «секьюритизировали» повестку дня отношений в Центральной Азии, как и во всем российском «ближнем зарубежье». Однако в 2005-2006 годах новые аспекты политики безопасности сторон на этом пространстве стали носить жестко конкурентный характер. Совместная борьба с терроризмом, похоже, отошла на второй план - по крайней мере, в качестве широко обсуждаемой публично повестки дня российско-американских отношений в соседних с Россией регионах. На ее место вышли вопросы, связанные с так называемой энергетической безопасностью - понятием, в которое руководители Соединенные Штаты и России явно вкладывали разный смысл. Для Вашингтона, как одного из крупнейших мировых импортеров углеводородного сырья, энергетическая безопасность заключалась в первую очередь в стабильных поставках углеводородов по предсказуемым (не обязательно очень низким) ценам. Кроме того, американское руководство акцентировало внимание на опасности увязки поставок или транзита энергоносителей (как на мировые рынки в целом, так и в США в частности) с иными аспектами отношений экспортеров сырья (в первую очередь, таких как Россия, Иран или Венесуэла) с импортерами (странами Запада). Такого рода увязки американская администрация называла «использованием «энергетического оружия» в политических целях» и подвергала резкой критике. США традиционно отстаивают принципы свободного рынка в торговле энергоносителями, в то время как Россия, по крайней мере, в области торговли природным газом, предпочитает долговременные контракты с фиксированными ценами. Под огонь подобных обвинений со стороны Вашингтона попал российский «Газпром», сокративший в начале января 2006 года на несколько суток объем подачи газа в трубопровод, соединявший российские газовые месторождения с европейскими потребителями через территорию Украины. Официальные лица и многие эксперты в США интерпретировали такой шаг российской стороны в качестве меры политического давления на Киев, который в своей внешней политике и официальной риторике перешел на более конфронтационную линию в отношениях с Москвой после прихода к власти президента Ющенко в начале 2005 года. С американской стороны также раздавались призывы допустить больше частных инвестиций в нефтедобычу и транспортировку нефти и газа на российской территории. Например, подвергались критике попытки России обеспечить эксклюзивные права на поставку центральноазиатского газа на мировые рынки через систему принадлежащих «Газпрому» газопроводов на территории Центральной Азии и России. Соединенные Штаты с большим опасением воспринимали растущую зависимость союзников Вашингтона в Западной, Центральной и Восточной Европе от российских нефти и газа, поскольку подозревали Москву в намерении «конвертировать» энергопоставки в эффективное влияние на внутреннюю и внешнюю политику стран-импортеров. В глобальном же масштабе отражением этой позиции Соединенных Штатов стал их скептицизм по поводу претензий России на статус «энергетической сверхдержавы», поскольку, по мнению Вашингтона (привыкшего получать энергетическое сырье с зависящих от него в военном и политическом отношении Ближнего Востока и Латинской Америки), в отношения купли-продажи любого товара на мировом рынке недопустимо привносить соображения политического характера. Со своей стороны, Москва хорошо понимала код, в котором Соединенные Штаты трактовали американскую и мировую энергетическую безопасность. Россия также указывала на необходимость обеспечения стабильных, не зависящих от политической конъюнктуры поставок энергетических ресурсов на мировые рынки. При этом в российском «контргегемоническом» прочтении «энергетическая безопасность» по понятным причинам подразумевала «справедливую» (скорее высокую, чем низкую) цену на энергоносители. Кроме того, чтобы обеспечить получение жителями России справедливой доли дохода от эксплуатации природных недр их государства, российское руководство настаивало на праве России сохранять в государственной собственности контрольные пакеты акций крупнейших добывающих компаний и стопроцентно контролировать газо- и нефтепроводы на российской территории. Оно ссылалось на соответствующий опыт регулирования энергетической отрасли в Норвегии и государствах Персидского залива См., например, статью бывшего министра топлива и энергетики РФ В.И. Калюжного в книге: Energy and Security: Toward a New Foreign Policy Strategy / Jan H. Kalicki, David L. Goldwyn (eds.). Washington, DC: WWIC Press, JHU Press, 2005. P.192.

Иными словами, руководство России и высшие менеджеры энергетических компаний призывали зарубежных (в том числе американских) инвесторов вкладывать деньги в российский энергетический сектор под гарантии политического руководства страны, которые не вызывали полного доверия у западных бизнесменов, ссылавшихся на возможные изменения «правил игры» в деловой сфере, связанные с колебаниями политической конъюнктуры. Самым же конфликтным аспектом энергетической повестки дня российско-американских отношений, напрямую проецировавшимся на постсоветское пространство, стал вопрос об «энергетическом оружии». Россия отрицала само это понятие как нагруженное заведомо официальным смыслом и указывала на отсутствие политических мотивов в таких действиях, как повышение цен на газ для Украины и других государств СНГ или строительство Североевропейского газопровода, который должен был «обойти» территорию соседей России на пути к западноевропейским потребителям. В Москве говорили о праве компаний-экспортеров адаптировать ценовую политику к меняющимся условиям рынка, но одновременно давали понять, что условия сотрудничества с Россией в сфере энергетики могут зависеть от дружественности российских отношений с данной страной. Российские руководители также выступали со встречной критикой «политизации» экономических отношений на внутренних рынках ряда европейских государств. Например, в апреле 2006 года президент Путин посетовал на препятствия, которые власти Великобритании чинили проекту приобретения «Газпромом» британской газораспределительной компании «Центрика» по необъяснимым в условиях глобальной экономики политическим соображениям См.: Пресс-конференция Президента России Владимира Путина и Федерального канцлера ФРГ Ангелы Меркель по итогам российско-германских межгосударственных консультаций. Томск, 27 апреля 2006 года (http://www.kremlin.ru/ appears/2006/04/27/1926_type63377type63380_105107.shtml)/

При всей конфликтности повестки дня «энергетической безопасности» в российско-американских отношениях главным источником противоречий на пространстве СНГ стала новая политика американских неконсервативных лидеров по напористому распространению демократических форм правления. Противоречия в данной сфере проистекали из-за расхождения кодов интерпретации американских намерений в отношении соседних с Россией государств. Вашингтон продолжал утверждать, что демократические режимы в наилучшей степени способны реализовывать цели экономического развития государств, обеспечивать порядок и социальную справедливость, а также проводить миролюбивую внешнюю политику. Москва же усматривала в попытках демократизации постсоветского пространства «дымовую завесу» для изменения внешнеполитической ориентации режимов соседних с Россией стран на проамериканскую - в первую очередь с прицелом на энергетические и транзитные ресурсы этих государств. Второе (после эпохи президента Клинтона) издание американской стратегии «расширения зоны демократии», похоже, в значительной степени стало следствием экстраполяции аргументов, оправдывавших операцию по смещению режима Саддама Хусейна в Ираке. Акцент на смену диктаторского режима в Ираке как цель всей кампании американская администрация начала делать после того, как стало сомнительным наличие на территории Ирака арсенала оружия массового поражения. В 2003-2004 годах данная позиция была логичным образом распространена за пределы Ближнего Востока - в первую очередь на соседние с Россией регионы, где в это время дважды (в Грузии и на Украине) произошла смена власти под воздействием массовых протестных движений. Данные движения рассматривались американской администрацией в качестве воплощения антиавторитарных, демократических устремлений грузинского и украинского народов, наиболее социально активные представители которых нашли в себе силы подняться против государственных властей, манипулировавших общественным мнением и подтасовавших итоги президентских выборов. Вместе с тем, как и при администрации Клинтона, объективно было бы ошибкой объяснять американскую политику поддержки демократии только стремлением Вашингтона «прикрыть» истинные мотивы распространения своего политического влияния и реализации экономических интересов. Помимо отстаивания прагматических интересов США, американское правительство усматривало собственную «высокую» миссию в сближении политических систем других государств с американской (доказавшей в глазах жителей США свою эффективность), поэтому партнерство США с недемократическими странами всегда воспринималось американской общественностью как элемент «компромисса с совестью». Соответственно, расширение круга надежных партнеров США традиционно сопрягалось Америкой с процессом демократизации. Опыт отношений Соединенных Штатов с посткоммунистическими государствами Центральной Европы, прошедшими на протяжении 1990-х годов болезненный путь политических и экономических реформ и затем ставшими более преданными союзниками США, чем «старые» западноевропейские партнеры по НАТО, казалось, подтверждал для Вашингтона истину: демократизируясь, государства одновременно становятся склонными к союзническим отношениям с Америкой, особенно если последняя закрепляет за собой роль основного гаранта их безопасности См., например, квинтэссенцию «гибридной» реалистско-идеалистической интерпретации современной американской внешней политики в: Макфол М. Конец партнерства // Коммерсант. 2006. 11 мая. С.8..

Россия же прочитывала «демократическую миссию» Америки в совсем ином коде. В Москве не были склонны трактовать борьбу политических сил на Украине и в Грузии как противостояние между авторитаризмом и демократией. В лице новых лидеров этих государств российское руководство видело скорее популистов, ловко разыгрывающих антироссийскую карту в отношениях с Западом.

Соединенные Штаты же, по расхожему в России мнению, использовали стремление этих политиков к сближению с Западом для оказания нажима на Россию, намекая на возможность ее изоляции (политической, экономической, «визовой» и др.) в случае отказа учитывать американские интересы в таких сферах, как сотрудничество с Ираном или Китаем или режим поставок углеводородного сырья на мировые рынки.

Другим отражением различия в кодах прочтения региональной ситуации на постсоветском пространстве стали расхождения в трактовке дилеммы «демократия или стабильность». Драматизация этой дилеммы в российско-американских отношениях произошла после мартовского (2005) переворота в Киргизии и майского (2005) восстания в узбекском Андижане, жестоко подавленного узбекскими властями. Администрация Дж. Буша, по ряду признаков уже терявшая интерес к центральноазиатскому региону, прибегла к резкой критике руководства Узбекистана и потребовала, среди прочего, международного расследования андижанских событий Беспорямдки в Андижамне - инцидент в узбекском городе Андижане 12 мая 2005 года, переросший в вооружённый мятеж.. Вашингтон присоединился к точке зрения правозащитных организаций, утверждавших, что без демократических реформ в центральноазиатских государствах решение вопросов экономического развития и достижение политической стабильности попросту невозможны. В соответствии с этой точкой зрения, жесткие репрессии против оппозиции (как политической, так и религиозно окрашенной) неизбежно приводит к ее радикализации, чреватой масштабным социальным взрывом в авторитарном государстве См., например: Uzbekistan: In for the Long Haul. International Crisis Group Asia Briefing №45. February 2006 (http://www.crisisgroup.org/home/index.cfm?action=login&ref_id=3952).

В свою очередь, российская внешнеполитическая элита полагала, что, поскольку перспективы демократизации центральноазиатских государств в любом случае призрачны, а угроза дестабилизации под воздействием исламистов и наркобаронов весьма реальна, приоритет необходимо отдавать императиву стабильности пусть даже последняя будет обеспечена жесткими репрессивными мерами коррумпированных и малоэффективных властей. Соответственно, Россия поддержала меры, предпринятые Ташкентом в отношении восставших, и, очевидно, сыграла немаловажную роль в принятии узбекским руководством решения об отказе Соединенным Штатам в праве базирования на аэродроме «Ханабад» под Ташкентом. Перед тем как узбекские власти огласили соответствующее решение, резолюция с предложением в адрес Вашингтона определиться с предельными сроками военного базирования в Центральной Азии была принята на саммите Шанхайской организации сотрудничества (с участием России, КНР и четырех центральноазиатских государств) в июле 2005 года. Россия дала однозначно понять, что в условиях «цветных революций» на постсоветском пространстве она была не намерена терпеть угрозу очередного переворота в одном из государств Центральной Азии под зачастую попуистскими лозунгами «демократизации» и «привлечения к ответственности коррумпированных режимов».

Таким образом, в 1990-е годы (период президентства Б.Н. Ельцина и У. Клинтона) Россия и США воспринимали стратегию друг друга в отношении постсоветского пространства в различных кодах: концепция «ближнего зарубежья» для России и «демократизация постсоветского пространства» для США. С начала 2000-х годов (при президентах В.В. Путине и Дж. Буше) американский код приблизился к российскому: борьба с базами террористов и наркотрафиком во всей Центральной Евразии. Однако волна «цветных революций» на постсоветском пространстве в середине 2000-х годов, во-первых, обострила противоречия, связанные с «контргегемоническим» прочтением тех импульсов, которые стороны интерпретировали в сходном коде. Во-вторых, в вопросах региональной безопасности, которые и ранее воспринимались сторонами в различных кодах (в первую очередь, дилемма «демократия или стабильность»), события в Восточной Европе, Закавказье и Центральной Азии в 2004-2005 годах усилили расхождения в кодах, что привело к нарастанию противоречий в трактовке региональных тенденций и внесло вклад в ухудшение общего климата российско-американских отношений.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сегодня, в сложном и нестабильном современном мире только взаимодействие и взаимообогащение интеллектуальных сообществ России и США может обеспечить достижение взаимоприемлемых вариантов поведения государств. Такой подход выгоден не только российской стороне, но и американской, которой, по-видимому, надо снова научиться слушать Россию, а не полагаться полностью на свои суждения и выводы. Пока, во взаимоотношениях двух сверхдержав всё проходит более или менее успешно, но России надо быть предельно внимательной, и эта внимательность, конечно же, ложится на плечи нынешнего президента - Дмитрия Медведева. Опасность, существующая сейчас для России, заключается в том, что мир со временем может быть заново перекроен, и быть перекроенным он может не в интересах России. На сегодняшний день, существует два основных сценария дальнейшего развития событий в международных отношениях. Первый сценарий основывается на абсолютной гегемонии Соединенных Штатов Америки. В этом случае США единолично определяют все дальнейшие пути развития. Второй вариант - сохранение лидирующих позиций США, относительная гегемония, но обязательное согласование с другими державами и решение проблем и вопросов при серьёзном содействии других стран. Все действия могут быть предприняты лишь в рамках «большой восьмерки», ООН, или какого-нибудь другого института, в котором бы принимало участие определенное количество стран. Безусловно, в интересах России - второй сценарий. Ни в коем случае России нельзя допустить превращение Соединённых Штатов в абсолютного гегемона в мире. В противном случае, в международных отношениях произойдет дестабилизация, а любая, даже сверхсильная империя в такую эпоху рано или поздно падет, как пала Римская империя. А если отметить результат внутри страны, то в результате дестабилизации положение провинции (например, России), не имеющей даже формально равных прав с метрополией (США), вряд ли способно кого-либо устроить.