История верхнего самозванчества в России второй половины XVIII века

Анализ источников показывает, что, в принципе, такая постановка вопроса имеет право на существование. Но очевидно и другое - без соблюдения установок народного монархизма мобилизовать массы на поддержку или хотя бы рассчитывать на нее было вообще невозможно. В этом случае самозванство никогда не перерастало в самозванчество.

Таким образом, одним из ключевых детерминантов успеха самозванцев становилась их способность отвести от себя возможные подозрения в кощунственном подлоге, вызвать безусловное доверие публики, вести себя сообразно статусу, на который они претендовали, и привлекать к себе тех людей, которые должны были помочь им утвердиться и удержаться на престоле. ««Самозванческая затейка», - как подметил историк И.Л. Андреев, - вводила в соблазн людей самых разных по темпераменту, складу характера и силы воли. Несомненно, у большинства преобладала авантюрная жилка, хотя были и такие, которые искренне уверовали в свое царственное происхождение».

Очевидно, что не все самозванцы обладали одинаковыми «актерскими» способностями, не всякий из них мог с равной степенью убедительности «сыграть» избранную роль. В том числе и поэтому слова одних - немедленно воспринимались как руководство к действию и приводили в движение хотя бы несколько человек или целые группы, в то время как усилия других - нередко вызывали откровенное неприятие. «Нет сомнения в том, что массе, по причине экономических, военных и т.п. интересов, потребовался, чтобы придти к цели, Наполеон, а не Фуше, Цезарь, а не Помпей - то есть обладатель особого дара, властитель психологии масс», - так характеризовал подобные ситуации известный французский ученый С. Московичи.

Названый им «особый дар» давно уже обозначается в науке специальным термином «харизма» и свидетельствует о «наделение личности свойствами, вызывающими преклонение перед ней и безоговорочную веру в ее возможности. Этот феномен характерен для малых и, особенно, для больших групп, склонных персонифицировать свои идеалы в процессе сплочения».

В такой харизматической ипостаси успешные самозванцы, если они рассчитывали на поддержку, должны были демонстрировать себя своим сторонникам. Причем в категориях рационального мышления нельзя найти ответа на вопрос, почему у одних людей не обнаруживается особого дара, в то время как другие, словно бы, изначально предназначены самой судьбой для великих свершений. Если такое все же случалось, происходило своего рода удвоение харизмы, когда на личное «обаяние» названных претендентов накладывался сакральный ореол «взятого взаймы» высокого имени и/или статуса. Их влияние на массы объяснялось особым характером веры в незаурядные качества «истинного» царя, его необыкновенную отвагу, обладание даром пророчества, магическими способностями и т.п. В литературе подчеркивалось, что появление феномена российских самозванцев говорит о «харизматическом понимании царской власти (сакрализации монарха)». «Концепция особой харизмы царя коренным образом меняет традиционные представления: противопоставление праведного и неправедного царя превращается в противопоставление подлинного и неподлинного царя. В этом контексте «праведный» может означать не «справедливый», а «правильный», «правильность» же, в свою очередь, определяется богоизбранностью. Таким образом, не поведение, а предназначение определяет истинного царя. При этом встает проблема различения истинного царя и царя ложного, которая не поддается рациональному решению: если истинные цари получают власть от Бога, то ложные цари получают ее от дьявола».

Иными словами, решающее значение для возникновения соответствующих отношений между самозванцами и их почитателями играло признание за первыми из них необычайных достоинств. Поэтому харизматическим вождям-самозванцам требовалось убедить всех в своих возможностях дать «правильные» ответы на волновавшие простолюдинов вопросы. Как подчеркивал М. Вебер, «преданность харизме пророка или вождя на войне... как раз и означает, что человек подобного типа считается внутренне «призванным» руководителем людей, что последние подчиняются ему не в силу обычая или установления, но потому, что верят в него ... В двух важнейших в прошлом фигурах: с одной стороны, мага и пророка, с другой - избранного князя-военачальника, главаря банды, кондотьера - вождизм как явление встречается во все исторические эпохи и во всех регионах».

Вполне естественно, что харизматическим даром были наделены далеко не все самозваные претенденты на царское имя и/или статус. Большинство из них «похвастаться такими способностями не могли, не дотягивали до идеала и выглядели не слишком убедительно, компрометируя себя. Не все они могли последовательно пройти до конца крестный путь, предписанный фольклорной монархической схемой. Некоторые и сами робели перед грандиозностью затеянного дела».

Наличие же харизмы, как правило, обеспечивало успех начинаниям самозванцев, не только приводило к возникновению веры в их избранность, но и продолжительной активной поддержки со стороны окружающих в борьбе за правое дело восстановления общественной гармонии. А вот ради исключительно корыстных интересов некоторые отчаянные головы могли пойти и за явными лжецарями, такими же авантюристами как они сами, не несущими на себе даже слабого отпечатка харизмы. Российской истории XVIII века известны подобные сомнительные казусы, которые убедительно засвидетельствовали, что сугубо меркантильный союз, во-первых, был не очень прочным и длительным, а, во-вторых, на стороне таких самозванцев оказывались обычно лишь откровенно обманутые люди или единичные персонажи из числа социальных маргиналов, не сумевших вписаться в коммунитарно-общинную систему социума. Массовой поддержки в этом случае быть не могло по определению. Потому-то самозванчество пугачевского типа - явление для XVIII столетия практически эксклюзивное. Все это позволяет нам согласиться с высказанной в литературе метафорой о том, что не всякий «может быть шаманом или вождем! Ведь почему так много призванных и так мало избранных?».

Вокруг озаренных сиянием харизмы самозванцев обычно быстро сплачивалось несколько верных помощников, а вскоре появлялась и более многочисленная «свита», предназначенная чаще всего для того, чтобы подчеркнуть «блеск» заявленного высокого имени и/или статуса. В формировании такого штата «придворных», с одной стороны, были заинтересованы сами самозванцы, рассчитывавшие на убедительную силу подобного аргумента в общении с вероятными последователями. С другой стороны, этого требовали культурные стереотипы социальных низов - носителей традиционного сознания. Какой может быть царь без соответствующего окружения, составленного из титулованных вельможных сановников?

Для реализации этой архетипической установки, понятной обеим «играющим» сторонам, нередко задействовался полисемантичный инструментарий мифологического отождествления, акцентирующий неразрывное единство вида и сущности, знака и его функции. Поэтому, когда около самозваного царя появлялись столь же самозваные графы, князья, генералы, государственные секретари и иже с ними, такая «свита» никого не удивляла, казалась не только вполне оправданной, но даже и ожидаемой простонародьем.

Дело в том, что в масштабе мифологического мышления «совершенно различные (на наш взгляд) предметы» рассматриваются как разные ипостаси одного. «При таком подходе люди с одинаковыми именами в определенных ситуациях могли восприниматься как одно и то же лицо». Для мифологического сознания характерно представление о количественной ограниченности предметов и явлений в окружающем мире. С нашей точки зрения, имя собственное только обозначает объект, является его «этикеткой» или «визитной карточкой». В глазах же людей, мыслящих по законам мифологического сознания, любой словесный знак, любой эпитет может стать именем собственным.

Назвать такое мышление иррациональным или нелогичным не представляется возможным, т.к. «уверенность в алогичности мышления представителей древних культур возникала вследствие перенесения стандартов и стереотипов собственной культуры на понимание жизнедеятельности и мировосприятия других этносов. На самом же деле логика в их мышлении вовсе не отсутствовала, она лишь отличалась от логики дискурсивной культуры».

Очевидно, что составные элементы целостной монархической системы существовали не в культурном вакууме, сами по себе, а были имманентны всей «картине мира» человека традиционного общества, не по своей воле оказавшегося перед лицом системного кризиса и потому жившего в обстановке эсхатологических переживаний, в непрерывном ожидании наступления последних времен. Он нуждался в приемлемом и доступном ему объяснении происходящего, чтобы иметь возможность примириться с удушающей действительностью, разрушавшей налаженный веками повседневный быт.

Не секрет, что культурные инновации признавались и принимались традиционным сознанием только тогда, когда получали истолкование в знакомых и привычных для его носителя понятиях и категориях. Поэтому, например, мотив странничества, столь популярный в монархической мифологии, следует воспринимать в контексте идей сакральной географии, присущих религиозно окрашенной коллективной ментальности изучаемой эпохи. Тиражирование данного сюжета в массы имело далеко не последнее значение для рождения и развития самозванческих интриг, определяя легендарный маршрут странствий, о которых явленному «монарху» надлежало неоднократно рассказывать своим последователям всем в целом и каждому в частности. Сакральная география символизировала особую избранность, органически вытекавшую из деления земель на праведные и грешные, когда время и пространство «традиционной культуры оказывались четко разделенными на две части - «здесь», то есть в настоящем, и «там», то есть в потустороннем, загробном мире. «Здесь» - течение времени и конечность пространства, «там» - вечность и бесконечность. В социокультурном разделении пространства на два противостоящих лагеря, царство бога совмещало в себе царствие небесное для праведных и длящуюся «в веке сем» сакральную державу, власть Христа … Такая держава, символом приобщения к которой служит крещение, мыслилась как «православный мир». Ему противостояли (находились за его пределами) «бусурманы», которые «наделены всеми чертами мифологической инфернальности и явно связаны с бесовской силой».

По справедливому утверждению Ю.М. Лотмана, в традиционной ментальности «всякое перемещение в географическом пространстве становится отмеченным в религиозно-нравственном отношении. Не случайно проникновение человека в ад или рай в средневековой литературе всегда мыслится как путешествие». В соответствии с этими представлениями человек рассматривал и само «географическое путешествие как перемещение по «карте» религиозно-моральных систем».

В такой ситуации эсхатологические переживания общественных низов актуализировали миф о возвращающемся после долгих странствий и мытарств «избавителе». Затем эта разновидность популярной социальной утопии в сознании простолюдинов неизбежно трансформировалась в нетерпеливое ожидание пришествия «истинного» царя, долженствующего и способного положить конец мирским несправедливостям и народным страданиям. Прочность монархическому архетипу придавали три взаимосвязанных элемента: сакральный взгляд на власть и ее носителя, представление о законности, рожденные стариной, наследственностью, и, наконец, восприятие царя как защитника и справедливого судьи.

Таким образом, объективные условия жизни, субъективно переосмысленные современниками и интерпретированные ими в привычных координатах традиционной культуры, создавали благоприятный психологический фон - потенциальную предрасположенность людей к признанию появившегося самозванца «истинным» царем. «Народ восстает против власти от отчаяния, когда жизнь становится невыносимой, - отмечает один из современных историков, - но поднимают его на борьбу либо авантюристы, либо мечтатели».

И все-таки «избавителя» вполне могли не поддержать даже в том случае, если он старательно придерживался принятых «правил игры». К тому же, «в народном сознании не было единого, общего для всех слоев и регионов, представления о том, как должен выглядеть и вести себя «настоящий» монарх, скрывающийся от властей, и как вести себя в ситуации, если он перед тобой «проявляется». Причем носители различных, даже противоположных, воззрений на этот счет жили бок о бок или в небольшом отдалении друг от друга - к примеру, в соседних поселениях».

В связи с необходимостью для самозванцев преодолевать подобные трудности укажем на еще один важный стимулирующий фактор их успеха, который обусловливался особенностями социопространственных и социопсихологических характеристик тех регионов, где появлялись «истинные» самодержцы или их разнообразные «родственники». Из истории конкретных эпизодов прошлого хорошо заметно, что жители одних регионов отличались высокой социальной активностью, в других же - они были заметно более пассивными. Обратим, в частности, внимание на область Войска Донского, которая давно интересует историков своей культурной непохожестью на прочие российские города и веси. Ученые сумели показать различные особенности ее рельефа в пространственно-временном плане существования. В работах дореволюционных, советских и современных исследователей были приведены подробные географические сведения о ней, границах ее территории и их подвижности, описывались русла Дона и других рек. Не раз анализировались геологический характер и минеральные богатства, состояние почв, климатические особенности региона, такие как температура воздуха, ветры, растительность и фауна войсковой территории и мн. др. Иногда даже рекомендовались меры, необходимые для предохранения здоровья населения от вредных влияний местного климата.

Все это очень ценные и необходимые научные наблюдения, но они, тем не менее, не дают ответа на ключевой для нас вопрос, почему именно здесь, на Дону, на участке всего лишь в несколько сотен квадратных километров располагался целый ряд очагов повышенной социальной напряженности. Один из них - Зимовейская станица, что признается родиной двух великих российских бунтарей С. Разина и Е. Пугачева, хотя относительно места рождения первого из них и высказаны некоторые сомнения. Поблизости от нее (в 10 км) располагалась Есауловская станица, атаманом которой долгое время считали И. Некрасова - видного руководителя булавинского восстания. Чуть поодаль находилась Верхнекурмоярская станица, где родился и вырос религиозный сектант и бунтарь Е. Кательников и мн. др.

Неслучайность столь концентрированной периферийной локализации подтверждается географическими картами крупнейших протестных движений XVII-XVIII вв. Известно, например, что восстание под предводительством И. Болотникова началось на юго-западной окраине страны, и было связано с активным участием донского казачества. Разинское и булавинское выступления вспыхнули прямо на территории Дона. Самозванец Е. Пугачев (родом - донской казак) поднял недовольный люд на Яике - юго-восточной казачьей окраине страны. Отчетливо видно, что все значимые народные бунты возникли в зонах сравнительно свободных от непосредственного государственного вмешательства, крепостнического произвола, хозяйственной и иной эксплуатации и т.п. А уже потом с территорий вольных казачьих городков и станиц волны негодования распространялись во все стороны дальше по стране.

Данное обстоятельство доказывает, что историческая география народных движений предоставляет нам возможность обнаружить четкую тенденцию в пространственной локализации протестных настроений и действий. Однако раскрыть ее социокультурную природу можно только включив в познавательные практики известное в науке понятие «ментальной географии», т.е. «воображаемого» пространства, которое разворачивалось в умах людей - это не просто «отражение территории, но именно ментальный объект: представления, возникающие в сознании (и соотносимые, разумеется, с территорией)».

Такой ракурс проблемы позволяет предположить, что непримиримый и мятежный дух свободолюбивого края способствовал периодическому появлению на отдаленных окраинах страны независимых, неподдающихся давлению сверху исключительных отваги и способности людей, а также возникновению в этих «зонах повышенной социальной напряженности» столь грандиозных событий, нередко сопровождавшихся участием «истинных» царей-самозванцев в восстановлении попранной справедливости. При этом само только перечисление регионов появления самозванцев выглядит достаточно примечательным - это Воронежская, Черниговская и Нижегородская губернии, Нижнее Поволжье, область Дона, Сибирь, Приуралье, Оренбург, т.е. районы, «особенно на окраинах страны», которые не раз были местами широких народных движений.

По материалам за период с 1762 по 1800 гг., О.Г. Усенко выявил следующую общую картину, которая в целом согласуется с высказанным нами предположением: из 65 случаев самозванства 59 имели место в европейской части страны, 5 - в азиатской части. При этом в центре европейской части страны было 25 случаев самозванства, а на окраинах европейской части - 33. Таким образом, ученый, хотя и попытался опровергнуть прежнее «мнение о теснейшей связи монархического самозванства с казачеством», но все же подтвердил, «что данный феномен имел место … по преимуществу на его окраинах».

В контексте цели и задач диссертационной работы определенным изъяном построений известного историка видится то обстоятельство, что в указанном временном промежутке он берет в расчет всех монархических самозванцев без исключения. Если же иметь в виду только тех из них, кто получил сколько-нибудь заметную поддержку, тогда периферийная локализация успешных самозванцев станет совершенно очевидным фактом. Причем эти выводы не меняются и после включения в наши аналитические построения сведений о самозванцах первой половины изучаемого столетия.

Можно констатировать как данность то обстоятельство, что ментальная география самозванства, т.е. самозванцев объявившихся, но не имевших единомышленников, действительно, не дает возможности выявить сколько-нибудь приоритетные для них российские регионы. В XVIII столетии это явление встречалось едва ли не повсеместно, в том числе и в центральных губерниях.

Иное дело - ментальная география самозванчества, когда у самозванца появлялось хотя бы немного, а тем более множество сторонников. Тут мы имеем достаточно точную привязку к окраинным территориям, где степень свободы (воли) даже в XVIII веке была несравненно выше, нежели в центральных земледельческих уездах России, а потому население было способно быстрее и решительнее реагировать на усиление своих тягот, осмысленных как несправедливые и неправедные. К этому следует добавить особенности жизненного уклада обитателей отдаленных от центра областей, большая часть которых принадлежала к казачеству или иным служилым сословиям. Для них характерен ярко выраженный милитаризованный образ существования, позволяющий понять, почему они быстрее, чем другие слои населения, брались за оружие. Да и само оружие было у них всегда под рукой, равно как и навыки владения им.

В тоже время представлять этих отчаянных «воинов и бунтарей» совершенно бесшабашными сорвиголовами все же недопустимо. Даже им для того, чтобы стать частью «протестующей толпы», предпочтительнее было чувствовать, что действуют они в легитимных границах, ведут борьбу на вполне законных основаниях и отстаивают правое дело. Понятно почему «истинные» цари-самозванцы, громко и убедительно заявлявшие о своем намерении наказать изменников, могли здесь быстрее, чем где-либо еще, найти искреннюю поддержку и стать знаменем мобилизации народных масс.

Совсем другие условия складывались в центральных уездах и губерниях России, где существовало крепостное право, и в сельской местности был распространен более размеренный, тягучий повседневный ритм, преобладало земледельческое сословие, в принципе не заинтересованное и не склонное к скорым экстремальным решениям и действиям. Тут шансы самозванца на полный успех или на частичную поддержку со стороны мирного, хотя и подневольного крестьянства стремительно минимизировались. И потому закабаленное население данных регионов могло рассматриваться только как резервная, зато потенциально многочисленная армия единомышленников, способная включиться в ход событий на последующих этапах развития, когда самозванец был кем-то уже признан и успел получить первоначальную помощь.

Это дает основание для взвешенного предположения о существовании прямо пропорциональной зависимости между уровнем свободы населения и степенью его общественной активности в борьбе за возведение на престол «истинного» государя. Получается, что через оппозицию «правящий царь - самозванец» в условиях российской модернизации XVIII столетия кодировался и актуализировался существовавший культурный конфликт между властью и обществом, наглядно реализовывавший себя в оппозиции центра и периферии.

Необходимо рассмотреть еще один аспект данной проблемы. Каким образом самозванцы определяли и решали для себя, где именно им надлежит проявиться? Заметим, что этот, в действительности, важный вопрос практически даже не ставился в историографии. Возможный при ближайшем рассмотрении ответ представляется двоякого рода. Если ложный претендент пускал ситуацию на самотек, заявлял о себе в первом попавшемся месте, никак не учитывая ни объективные условия жизни здесь, ни психологическую восприимчивость населения к появлению «истинного» царя, то, как правило, поддержки он не получал никакой.

Когда же самозванец действовал более вдумчиво и взвешенно, то заранее просчитывал возможные шансы на успех, анализировал вероятностные перспективы, основательно примерялся, где лучше и удобнее начать разглашать о своем высоком предназначении, и где вероятность признания выше. И лишь сделав предварительные прикидки, совершал главный поступок в своей жизни, заявлял о своем высоком предназначении: «точно верьте, я - царь». При таких раскладах самозванец имел куда более высокую вероятность получить необходимое для успеха всего начинания доверие. Не брать данное обстоятельство в расчет, оставлять все на произвол судьбы было чревато полным разоблачением. Следовательно, самозванцам необходимо было учитывать особенности ментальной географии той местности, где они выступали с высоким возглашением, чтобы рассчитывать на понимание и признание со стороны ее жителей.

Кроме того, успех самозванческой авантюры в немалой степени зависел не только от позитивной предрасположенности населения той местности, где объявлялся самозванец, но и от его личностных мотивов и амбиций. Самозванцам - изначальным корыстным «мошенникам» - массовое признание, видимо, было не особенно нужно. Их цель выглядела достаточно простой и прозаичной - всласть погулять, да вволю покуражиться за чужой счет, в то время как «народолюбцам» и «реформаторам» без такой поддержки явно было не обойтись. Причем показательно, что сами самозванцы, обычно, не готовили почву для появления, не вели целенаправленной предварительной агитации в свою пользу, но, в тоже время, были не прочь приспособить имевшие хождение монархические легенды и слухи к собственным интересам. Исключением из данного длинного реестра самозванцев, всего лишь приноравливавшихся к сложившейся ситуации, можно считать немногих ложных кандидатов в цари, которые не только воспользовались благоприятными слухами, но и весьма активно их распространяли, провоцируя массовые ожидания скорого своего появления под вожделенным именем конкретного надежи-государя.

Всякий раз намерение обрести верных сторонников получало приемлемое истолкование в рамках клишированных формул традиционного сознания: «истинный» царь - это защитник социальных низов и гарант общественной стабильности. Несоответствие его действий с народными ожиданиями психологически воспринималось как правление «ложного» царя-самозванца на троне, либо как следствие «измены» со стороны окружавших его бояр и чиновников. В последнем случае венценосцы подозревались в неспособности найти управу на своих ближайших советников, и тогда актуализировалась модель по типу «добрый государь - злые слуги», требовавшая поддержки самодержца всем миром. В особые же кризисные для традиционной системы моменты срабатывал иной «рецепт», в соответствие с которым царствовавший монарх при определенных условиях причислялся к «чужим», а самозванец признавался «своим». Тогда одним фактом появления перед народом лжецари, лжецаревичи или их «родственники» превращали в самозванцев самих сидящих на троне монархов, которым, таким образом, как ставленникам черных, колдовских сил, приписывалась персональная ответственность за разрушение целостности традиционной общественной гармонии. В этом случае оживали продиктованные культурными кодами традиционализма типические монархические утопии, провоцировавшие движения «от имени царя» и/или в поддержку «истинного» претендента.

Можно предположить, что выявленные нами стимулирующие факторы дают возможность понять природу происхождения и детерминанты успеха этого замысловатого феномена отечественного прошлого. Однако в любом случае «победы» и «поражения» различных монархических самозванцев, неоднократно появлявшихся в пределах России на протяжении XVIII столетия, требуют эмпирического обоснования на основе соответствующих примеров и источников.

Подводя итоги данной главы исследования, необходимо отметить, что катализирующим фактором для распространения феномена самозванцев в XVIII веке выступила ускоренная модернизация страны, которая повлекла за собой ломку ментальных констант национальной культуры, что неизбежно приводило к социальному протесту народных масс и создавало благоприятные условия для появления многочисленных ложных претендентов. Можно констатировать, что феномен российских самозванцев неразрывно связан с народным монархизмом простолюдинов, который являлся моделью характерного для своей эпохи восприятия и осмысления действительности, существовавшей в виде культурно-психологической матрицы носителей традиционного сознания.

Установлено, что больший шанс на успех самозванческой интриги имели те лжемонархи, которые обладали неординарными лидерскими качествами, появлялись на окраинных территориях России (где степень свободы (воли) была выше) и вели себя соответственно основным доминантам культурной традиции.

Грядущий успех самозванцев во многом «программировался» информированностью населения с помощью различных слухов, благодаря которым люди быстро и охотно принимали желаемое за действительное. Каузальная зависимость между монархическими слухами и появлением перед жителями какой-либо местности очередного претендента на венценосное имя и/или статус зачастую играла стимулирующую и легитимирующую роль на протяжении всего XVIII столетия.

Результаты реализации самозванческой интриги в немалой степени зависели также от личностных мотивов и амбиций самозванцев, содержания произносимых ими речей, неординарных способностей (харизмы), которые, взятые в целом, позволяли им обзаводиться единомышленниками и получать поддержкунаселения.

Еще один стимулирующий фактор обусловливался спецификой социопространственных и социопсихологических характеристикрегионов, в которых объявлялись «истинные» самодержцы или их «родственники». Когда самозванец действовал вдумчиво и взвешенно, он заранее просчитывал, где ему лучше и удобнее начать разглашать о своем высоком предназначении. В отношении самозванства выявить такие приоритетные российские области не представляется возможным: в XVIII веке это явление встречалось практически повсеместно. Иное дело - ментальная география самозванчества, когда у самозванца появлялись сподвижники. Тут прослеживается точная привязка именно к окраинным территориям, где степень свободы (воли) была выше, чем в центральных земледельческих уездах России. Это дает основание для вывода о прямо пропорциональной зависимости между уровнем свободы населения и степенью его общественной активности в борьбе за возведение на престол «истинного» государя.

Хорошо заметно, что самозванцам всякий раз предъявлялись конкретные требования, признаковые характеристики которых оценивались и семиотизировались через архаичные культурные механизмы с целью их идентификации на основе имевшихся в народной памяти «типовых» образцов для сравнения. Предписаниями традиционного сознания ложным претендентам навязывалась жесткая, не допускавшая двусмысленных трактовок поведенческая стратегия. Чтобы рассчитывать на доверие, им требовалось прибегать к аргументам, соответствовавшим канонам монархического мышления современников. Тогда появление «подлинного» государя не считалось чем-то фантастическим и мыслилось как теоретически возможное, его сакральные претензии вписывались в привычные ментальные стандарты эпохи. В противном случае рассчитывать на поддержку масс было невозможно.

3. Методика преподавания истории верхнего самозванчества второй половины XVIII века

3.1 Организация урока в 7 классе общеобразовательной школы по теме «Емельян Пугачев: кровавый убийца или народный герой»

В качестве образца методики преподавания истории верхнего самозванчества второй половины XVIII века можно рассмотреть интегрированный урок по курсу истории России и литературы в 7-м классе «Емельян Пугачев: кровавый убийца или народный герой»

Цель урока: на основе исторических фактов и литературного образа в повести «Капитанская дочка» А.С. Пушкина выяснить, кто же Пугачёв: кровавый убийца или народный герой?

Задачи урока:

§ познание прошлого, увиденного глазами великого поэта;

§ развитие умений школьников видеть и оценивать смысл и знание художественных деталей, портретных зарисовок, диалогов, композиции произведения в целом;

§ показать историческую обоснованность и психологическую точность характеристики Пугачёва;

§ подготовить учащихся к пониманию замысла создания подлинно реалистического образа Пугачёва.

Оборудование урока: компьютерная презентация; фрагменты художественного фильма «Русский бунт»; портреты А.С. Пушкина, Е.И. Пугачёва, рисунки учащихся; выставка книг; рефераты.

Ход урока.

Организационный момент. Вступление.

10 января 1775 года морозным утром в Москве на Болотной площади был казнён Емельян Пугачёв. Личность легендарного бунтовщика неотделима от русской истории; тем более, что трагедия Пугачёва и пугачёвского бунта привлекала самое пристальное внимание наших великих писателей: Пушкина - в XIX веке, Есенина - в XX веке.

Сегодня у нас необычный урок: мы попытаемся с вами на основе исторических фактов, анализа документов и повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка» нарисовать для себя образ Пугачёва, определиться, кто же он: народный бунтарь, поднявший на мятеж «подлую чернь», или император-самозванец; предводитель мощнейшего крестьянского движения или Емелька Пугачёв, преданный анафеме с церковного амвона; народный герой или кровавый убийца.

Итак, тема нашего урока: «Емельян Пугачёв: народный герой или кровавый убийца?» А главной целью урока станет определение этого на основе исторических фактов и литературного образа в повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка».

На этом уроке нам предстоит; увидеть и оценить смысл художественных деталей, портретных зарисовок, диалогов, композиции всего произведения в целом; мы постараемся показать историческую обоснованность и психологическую точность образа Пугачёва в истории и литературном произведениях Пушкина и Есенина, народных преданиях и песнях; понять замысел Пушкина при создании образа Пугачёва и в историческом труде «История Пугачёвского бунта», и в повести «Капитанская дочка».

Это поможет нам подготовиться к написанию сочинения на тему «Образ Пугачёва в повести «Капитанская дочка» А.С. Пушкина.

Основная часть. Анализ образа Пугачёва.

1. История создания повести «Капитанская дочка» А.С. Пушкина.

История и литература настолько переплетены в этом художественном произведении, что, только изучая эти два источника, мы можем разгадать тайну героя Пушкина.

Чтобы выявить причины появления бунтовщика Пугачёва, давайте вспомним, какая обстановка сложилась в России в 60-70-ые годы XVIII века.

2. Обстановка в России.

Усиление крепостной зависимости. Рассматривая царствование Екатерины Второй как эпоху расцвета крепостного права, мы видим, что народный гнев, вылившийся в грандиозное восстание 1773-1774 годов, был ответом на чудовищное экономическое, правовое, моральное подавление народа.

Непрерывное усиление крепостной зависимости и рост повинностей на протяжении первой половины 18 века вызывали ожесточенное сопротивление крестьян. Главной его формой было бегство. Беглые уходили в казачьи области, на Урал, в Сибирь, на Украину, в северные леса. Нередко они создавали «разбойные шайки», которые не только грабили на дорогах, но и громили помещичьи усадьбы, уничтожали и документы на владение землей и крепостными. Не раз крестьяне открыто восставали, избивали и даже убивали своих господ, сопротивлялись усмирявшим их войскам. Окончательно утвердившиеся крепостные порядки только в 1762-1769 годах вызвали 120 крепостных выступлений. Какова же была государственная политика в отношении крестьян?

Частая повторяемость народных выступлений, ожесточенность повстанцев свидетельствовали о неблагополучии в стране, о надвигающейся опасности. О том же говорило и распространение самозванчества. Самозванцы под именем Петра Федоровича появляются в разных местах под разными обличиями. Разговоры о спасении Петра III начались сразу после его гибели в 1762 году. Об этом люди говорили, передавали из уст в уста слухи как в самом Петербурге, так и далеко от него. До 1773 года объявилось шесть самозванцев Петров III.

Проторговавшийся купец Антон Асланбеков выдавал себя за императора в 1764 году в районе Курска, Обояни, Мирополья. Его поддерживали местные однодворцы.

Беглый рекрут Иван Евдокимов выдавал себя за Петра III в Нижегородском уезде.

Гаврила Кремнев - однодворец села Грязновка Лебединского уезда, действовал в 1765 году в Воронежской губернии и Слободской Украине. С двумя беглыми крестьянами (одного он называл - генералом Румянцевым, другого - генералом Алексеем Пушкиным) он ездил по селам и приводил население к присяге «императору» - к самому себе. Местными жителям он обещал освободить их от податей, выпустить из тюрем колодников.

Тогда же в Изюмской провинции объявился еще один «император» - беглый солдат Петр Чернышев.

В 1772 году один из Козловских однодворцев утверждал, что Петр III скрывается у донских казаков. Об этом говорили и многие другие. Однако лишь одному из многочисленных самозванцев удалось всерьез потрясти империю.

3. Биографическая справка о Емельяне Пугачёве (сообщение учащихся).

4. Первая встреча с Гринёвым. Глава «Вожатый».

А теперь обратимся к художественному произведению. Когда впервые мы встречаем Пугачёва в повести, правда, еще не знаем, кто этот человек. В какой главе?

В какой обстановке мы видим героя?

Что поразило Гринёва в облике вожатого? Каким Гринёв увидел «своего бродягу» в умёте?

Какие детали в облике Пугачёва подчеркивает Пушкин? (глаза, лицо - противоречивость образа).

Как отблагодарил Гринёв вожатого за помощь? (с.114) Как принял вожатый заячий тулуп? (с.115)

- Итак, Гринёв и Пугачёв расстаются довольными друг другом. Гринёв отправляется в Белогорскую крепость, а Пугачёв - собирать войско.

5. Начало восстания. Исторический комментарий.

Фрагмент х/ф (27 мин) - встреча Пугачёва с войском. Чтение отрывка

«Есть упоение в бою…»

6. Глава «Приступ».

Итак, крепость уже взята. Каким мы увидели Пугачёва во время штурма? (с. 150-151,152). Как народ встречает бунтовщиков? Народ, встретив с радостью императора Петра III, присягает ему на верность. Пугачёв обращается к своим подданным с «Манифестом».

Работа с документом «Манифест».

В «Манифесте» мы видим монаршье, отеческое милосердие к крестьянству и жестокость к «градским мздоимцам и злодеям-дворянам». Эта же двойственность в характере Пугачёва просматривается в эпизодах казни капитана Миронова и помиловании Гринёва. Взяв крепость, Пугачёв чинит свой монарший суд. Найдите в тексте описание императора. (с.152,153).

Как поступил Пугачёв с комендантом? Почему он принял такое решение? Почему изменилось отношение Пугачёва к Гринёву?

Мы видим Пугачёва в двух образах: с одной стороны, это жестоко казнящий не присягнувших ему, с другой - помнящий и ценящий доброе отношение и услугу.

Другим мы видим Пугачёва на совете в Белогорской крепости. Найдите в тексте сцену этого совета. Каким предстает перед нами Пугачёв сейчас? Какие отношения сложились между Пугачёвым и его сподвижниками? Похожи ли их взаимоотношения на отношения императора и царедворцев?

Действительно, между ними дружеские отношения, они связаны единой целью, одним положением, одной судьбой. Это ещё больше подчёркивается любимой песней Пугачёва.

Чтение песни «Не шуми, мати зеленая дубрава» в повести А.С. Пушкина. О чём поют восставшие? О чьей судьбе говорится в песне? Итак, пугачёвцы осознают, на что они идут, но их не остановить. И в сцене разговора с Гринёвым нам представляется истинное лицо Пугачёва: он прекрасно осознаёт своё положение, и поэтому уважает твёрдость Гринёва и его верность данной Екатерине Великой присяге.

С какими словами отпускает Гринёва?

7. Осада Оренбурга.

Гринёв едет в Оренбург, под стены которого через некоторое время приходят и пугачёвцы.

Историческая справка.

Ставка Пугачева находилась в пяти километрах от Оренбурга в Берде, ставшей столицей мятежной России. «Императорским дворцом» был дом казака Ситникова, стены в котором оклеили золоченой бумагой, караул несли 25 казаков. Здесь жила его гражданская жена Устинья Кузнецова, кою он велел именовать «блаховерною хосударынею амператрицею». Здесь Пугачев устраивал смотры и учения войску, составлял указы и манифесты «Петра III», которые он, будучи неграмотным, не умел подписать. В них «его амператорское величество» объявлял вечную волю, освобождение от труда на помещиков и заводчиков, от податей, раздавал землю и звал истреблять крепостников. Существенно, что указы провозглашали свободу вероисповедания.

Получив письмо от Маши, Гринёв отправляется на её спасение. И опять встречается с Пугачёвым. И целый «дождь» милосердия проливается на героя романа, - когда Пётр Гринёв уже прямо является просить милости у самозванца. Пугачёв спасает героя и от мужицкой расправы (а ведь Гринёв с сабле в руках налетел на мужицкий отряд), и от гнева своих «енералов».

По-другому предстал перед нами Пугачёв в беседе с Гриневым. О чём они говорили? Почему Пугачёв отказывается от милосердия государыни? Чем прокомментировал свой отказ? (Рассказал сказку)

Чтение сказки. С кем сравнивает себя Пугачёв? Что он хочет сказать этим Гринёву? А Пушкин с кем сравнивает Пугачёва, судя по эпиграфу? На следующий день Пугачёв едет спасать сироту. Что он узнает из доноса Швабрина о Маше? Какова его реакция на правду? И снова мы видим черты милосердия в сдерживании «царственного гнева» Пугачёвым. Гринёв и Пугачёв расстались дружески. Какие чувства испытывал Гринёв при расставании?

8. Исторический комментарий.

В январе 1774 года под Оренбургом развернулось кровопролитное сражение, но город восставшим снова взять не удалось. 22 марта 1774 года карательные войска нанесли серьезное поражение под Татищевой крепостью. Пугачеву с основной частью войска с трудом удалось уйти на Урал. Он не унывал, говоря: «Народу у меня как песку. Я знаю, что вся чернь меня с радостью примет».

Преследуемое царскими войсками, но быстро восполнявшееся и достигшее к июню 20 тысяч войско повстанцев дошло до Казани. Сумев войти в город, но так и не взяв Казанский кремль, пугачевцы были вскоре разбиты подоспевшим корпусом И.И. Михельсона. Пугачевцы находились в Казани всего один день, но успели в пьяной вакханалии разграбить и сжечь город, «изнасильничать немало женщин». Очевидцы свидетельствовали, что мятежники убивали не только мужчин, но и стариков и детей.

Поэтому получив об этом известие, Екатерина II объявила себя казанской помещицей в знак солидарности с пострадавшим дворянством губернии. Разбитые войска повстанцев переправились тем временем на правый берег Волги. «Пугачёв бежал, но бегство его казалось нашествием», - писал А.С. Пушкин.

24 августа 1774 года И.И. Михельсон разбил мятежников у Черного Яра. После поражения в битве у Соленниковой ватаги Пугачев с остатками своего войска бежал вдоль Волги на юго-восток и к вечеру 25 августа переправился с правого берега Волги на один из волжских островков, а с

него - на левый берег. Переправившись, Пугачев повел отряд на восток, перешел Ахтубу, на левом берегу которой было устроено совещание о дальнейших действиях.

Пугачев предлагает пойти вниз по Волге к Каспийскому морю, а оттуда пробираться скрытыми дорогами на Украину к запорожским казакам или в Турцию, либо уйти в Башкирию или в Сибирь. Он не знал о уже сложившемся к этому времени в его отряде заговоре казацких полковников, решивших в обмен на Пугачева получить от правительства помилование. Обсуждение заговора началось еще в середине августа. В нем приняли участие И.А. Творогов, Ф.Ф Чумаков, И.П. Федулов и еще полтора десятка Яицких казаков. Они наотрез отказались от любых предложений Пугачева и в свою очередь предложили двигаться в сторону Узеней. 8 сентября отряд остановился у Большого Узеня. Здесь заговорщики бросились вязать Пугачева, пока остальные казаки отряда находились в отдалении.

Фрагмент х/ф. Анализ эпизода из свидетельств очевидца. Так каким же предстал перед нами Пугачев во время казни? Итак, каким перед нами предстал Пугачев во время казни? Какие черты характера подчеркивает очевидец? За что просил Пугачев прощения у народа?

3.2 Оценка личности Емельяна Пугачева

1. Позиция Екатерины.

Екатерина постаралась уничтожить все, связанное с бунтом и ее главарем. Само имя мятежника запрещалось произносить; Пугачевский архив был строжайше закрыт: Пушкину, допущенному к имперским архивам, спустя 60 лет после бунта, так и не удалось увидеть следственное дело самого Пугачева.

Река Яик была переименована в Урал, а Яицкий городок, гнездо смуты в город Уральск. Дом Пугачева в Зимовейской станице, уже проданный его бедствовавшей женою, был взят у новых хозяев, разобран, сожжен, а пепел - развеян по ветру. нечто шаманское видится в этих попытках укротить дух народного мятежа.

2. Отношение народа.

Но, несмотря на все запреты, образ Пугачёва остался жить в народном творчестве. Вспомните, каким мы увидели Пугачёва в предании? (царь, но под именем Пугачёва, он остался царствовать). Какими эпитетами награждает народ Пугачёва в песнях? Кем народ видит Пугачёва? (отец родной, заступник)

3. Отношение Пушкина.

Образ Пугачёва, отраженный в народном сознании, до сих пор продолжает меняться. Некогда бунтовщика предавали церковной анафеме; в советские годы его воспевали как защитника всех угнетенных, в недавние годы уничижения России и русской истории его опять стали «мазать» одной лишь черной краской.

Мы с вами знаем нескольких Пугачёвых. Два великих поэта - Пушкин и Есенин - обратились к образу легендарного бунтаря. Каким Пушкин представил нам Пугачёва? Слайд и чтение отрывка о Пугачеве.

А почему Пушкин относился так к своему герою? Ответ мы найдем в статье М. Цветаевой. Чтение отрывка из статьи М. Цветаевой.

Как вы понимаете слово чара? Подберите однокоренные слова. Согласны ли вы с суждением М. Цветаевой, определившей суть отношений между Пугачёвым и Пушкиным словом «чара»?

Образ Пугачёва бессмертен. Уже в XX веке, в 1921 году, Сергей Есенин заканчивает свою поэму «Пугачёв». Он называет его «почти гениальным человеком». Он создает образ сильного, смелого, способного на решительные, обдуманные действия.

4. Высказывания учащихся.

Теперь и мы выскажем своё отношение к личности Пугачёва. Каким вы теперь увидели Емельяна Пугачёва: кровавым убийцей или народным героем? Ответы учащихся.

Голосование. Итоги урока.

Сегодня, проанализировав текст «Капитанской дочки» А.С. Пушкина, увидев Пугачёва глазами великого поэта, рассмотрев портретные зарисовки и вспомнив исторически реальный образ Пугачёва, мы пришли к выводу, что для большинства из нас Пугачев предстал в образе народного героя.

Но насилие и жестокости, в полной мере проявленные противоборствующими сторонами, не могли решить ни одну из назревших проблем социально-экономического развития. Вся история крестьянских войн и их последствий - ярчайшее подтверждение гениальной оценки Пушкина: «Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи Бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».

Что же такое крестьянские войны? Справедливая крестьянская кара угнетателям и крепостникам? Гражданская война в многострадальной России, в ходе которой россияне убивали россиян? «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? Каждое время дает на эти вопросы свои ответы. По-видимому, любое насилие способно породить насилие еще более жестокое и кровавое. Безнравственно идеализировать бунты, крестьянские или казачьи восстания (что, между прочим, делали в нашем недавнем прошлом), а также гражданские войны, поскольку порожденные неправдами и лихоимством, несправедливостью и неуемной жаждой богатства, эти восстания, бунты и войны сами несут насилие и несправедливость, горе и разорение, страдание и реки крови…

Домашнее задание: Составить сложный план к сочинению «Образ Пугачёва в повести «Капитанская дочка» А. С. Пушкина.

В качестве образца методики преподавания истории верхнего самозванчества второй половины XVIII века был рассмотрен интегрированный урок по курсу истории России и литературы в 6-м классе «Емельян Пугачев: кровавый убийца или народный герой». Цель урока - на основе исторических фактов и литературного образа в повести «Капитанская дочка» А.С. Пушкина комплексно исследовать важнейшие черты личности Пугачева.

Заключение

В данной выпускной квалификационной работе были рассмотрены историографические, теоретические и методические аспекты исследования темы верхнего самозванчества в России второй половины XVIII века. По результатам проведенного исследования можно сделать следующие выводы:

Анализ историографии российских самозванцев показал отсутствие взаимопонимания по вопросу, какой понятийный инструментарий наиболее эффективен для познания данного феномена нашего прошлого. Историками в качестве синонимов используются различные и семантически неравнозначные термины: «самозванчество», «самозванство», «самозванничество», «самозванщина» и другие. По мнению автора, корректными являются понятия «самозванчество» и «самозванство»,при этом первый из них относится к области индивидуальной психологии самозванцев, в то время как второй - к социальной психологии. Следовательно, исследуемое социальное явление второй половины XVIII века корректно именовать «самозванчеством».

По мнению автора, самозванчество может быть определено как присвоение чужого имени и звания по социально-политическим, националистическим, корыстным мотивам или по причине психических отклонений. В XVII-XVIII веках самозванчество превращалось в мощный стимул социального и политического протеста, фактор мобилизации масс для борьбы с правящей династией или местными властными структурами.

В рамках данного исследования были рассмотрены различные классификации российских самозванцев, разработанные российскими и зарубежными исследователями. Наиболее продуманной и цельной является типология, предложенная О.Г. Усенко, подразделяющего светских и религиозных самозванцев. Первых он делит на «вельможных (сановных)» и «монархических (царственных)» самозванцев. Причем, по мнению ученого, самозванство могло быть «именным» (предполагает заимствование чужого имени) и «статусным» (не санкционированное принятие индивидом новой для него социальной позиции без отказа от своей истинной биографии).

Рассмотрение типологий многочисленных лжемонархов привело к выводу, что различия между ними имеют ключевое значение с точки зрения психологии конкретных самозванцев. Однако во всех случаях объявления лжецарей и их «родственников» доверие или недоверие к ним обусловливались культурными доминантами традиционного общества.Даже между «успешными» монархическими самозванцами существовали серьезные расхождения по многим параметрам: количеству сподвижников, продолжительности поддержки и т.д., а главное - по полноте и специфике воплощения заявленных высочайших притязаний.

Внимательный анализ источников убедил в неоправданности тезиса, будто все российские самозванцы - это лишь простые марионетки в политической игре различных социальных кругов, откровенные мошенники и авантюристы. Безусловно, среди них были корыстные обманщики, искавшие только личную выгоду, но некоторые искренне верили в печать своего высокого предназначения, и их вера опиралась на исторически обусловленную «картину мира». Предполагается, что поведение самозванцев и их сторонников было обусловлено культурными стереотипами, формировавшимися в зависимости от установок, существовавших в традиционном обществе.

Исследование показало, что катализирующим фактором для распространения феномена самозванцев в XVIII веке выступила ускоренная модернизация страны, которая повлекла за собой ломку ментальных констант национальной культуры, что неизбежно приводило к социальному протесту народных масс и создавало благоприятные условия для появления многочисленных ложных претендентов. Можно констатировать, что феномен российских самозванцев неразрывно связан с народным монархизмом простолюдинов, который являлся моделью характерного для своей эпохи восприятия и осмысления действительности, существовавшей в виде культурно-психологической матрицы носителей традиционного сознания.

Установлено, что больший шанс на успех самозванческой интриги имели те лжемонархи, которые обладали неординарными лидерскими качествами, появлялись на окраинных территориях России (где степень свободы (воли) была выше) и вели себя соответственно основным доминантам культурной традиции.

Грядущий успех самозванцевво многом «программировался» информированностью населения с помощью различных слухов, благодаря которым люди быстро и охотно принимали желаемое за действительное. Каузальная зависимость между монархическими слухами и появлением перед жителями какой-либо местности очередного претендента на венценосное имя и/или статус зачастую играла стимулирующую и легитимирующую роль на протяжении всего XVIII столетия.

Результаты реализации самозванческой интриги в немалой степени зависели также от личностных мотивов и амбиций самозванцев, содержания произносимых ими речей, неординарных способностей (харизмы), которые, взятые в целом, позволяли им обзаводиться единомышленниками и получать поддержкунаселения.