Черная теневая экономика

Следует подчеркнуть, что мнение о необходимости легализации наркотиков не зависит от того, насколько пагубны или безвредны те или иные наркотики. “Сколько бы вреда не причиняли наркотики тем, кто их потребляет, по нашему мнению, -- указывают М. и Р. Фридмен, -- ...запрещение их использования наносит еще больший вред как потребителям наркотиков, так и всем остальным”. Легализация наркотиков должна одновременно уменьшить число преступлений и улучшить правоохранительную деятельность -- “трудно представить какую-либо другую меру, которая могла бы сделать так много для усиления закона и порядка” [42]. Впоследствии М. Фридмен пошел еще дальше и стал называть политику войны с наркотиками типично “социалистическим предприятием”, которое наносит обществу только вред [43].

Выступление ведущего американского экономиста за легализацию наркотиков как самый эффективный способ борьбы с их негативными последствиями породило острую дискуссию, которая еще далека от завершения. С одной стороны, сформировалось антипрогибиционистское движение (его сторонники есть и в России), сторонники которого настойчиво пропагандируют голландский опыт легализации легких наркотиков и иные меры по декриминализации наркотиков как таковых [44]. С другой стороны, практическое значение их пропаганды пока крайне невелико. Как справедливо отметил Л. М. Тимофеев, криминализация наркотиков объективно выгодна как наркомафии, так и многочисленным государственным чиновникам, занятым организацией борьбы с наркотиками, а потому, скорее всего, “в исторически обозримом будущем вопрос о легализации наркотиков не продвинется из области абстрактных спекуляций в сферу практических решений” [45].

Неоинституциональная парадигма экономической теории наркотиков: и все-таки правительственная политика необходима! Следующее новое слово в этом вопросе было сказано совсем недавно, и этот новый шаг связан с именем Г. Беккера.

В отличии от М. Фридмена, Г. Беккер относится к числу неоинституцио-налистов, которые хотя и разделяют многие основные идеи неоклассики, но применяют их более гибко. Совместно со своим коллегой К. Мэрфи, Г. Беккер разработал модель рационального поведения потребителя “вредных благ”, которая анализирует зависимость масштабов индивидуального потребления наркотиков от их цены в долгосрочном аспекте [46]. Модель Беккера-Мэрфи достаточно сложна, поэтому ограничимся изложением лишь окончательных выводов этих исследователей.

Согласно модели Беккера-Мэрфи -- модели рациональной вредной привычки -- поведению лиц, потребляющих “вредные блага” (наркотики, алкоголь, табак и т. д.), присущи следующие закономерности:

-- долгосрочная ценовая эластичность спроса значительнее и выше, чем краткосрочная эластичность;

-- более высокие в будущем (равно как и в прошлом) цены снижают текущее потребление;

-- лица с более низким доходом на изменения цен вредных благ реагируют сильнее, чем лица с более высоким доходом, которые при этом больше учитывают будущие вредные последствия;

-- молодежь сильнее реагирует на изменение цен, чем более пожилые люди, поскольку у молодых навыки рационального поведения более слабы [47].

Рассмотрим теперь с учетом этих выводов последствия сильного и стабильного сокращения цен на наркотики в результате их частичной или полной легализации. Следует предположить, что более низкие цены вызовут заметное увеличение потребления в краткосрочном периоде и еще более сильное -- в долгосрочном периоде. Поскольку наркопотребители из бедных слоев более чувствительны к снижению цен, наркомания среди бедных возрастет сильнее, чем у среднего класса и богатых. Аналогично, наркомания среди молодежи вырастет сильнее, чем среди других групп населения.

Мнение о слабой реакции наркопотребителей на постоянное изменение цен навеяно, полагают Г. Беккер и его соавторы, последствиями кратковременных карательных мероприятий (“компаний”) по борьбе с наркотиками. Поскольку подобные полицейские мероприятия повышают текущие, а не будущие цены, комплементарность между текущим потреблением и будущим не наблюдается. “...Временная война, которая сильно повышает уличные цены на наркотики, оказывает лишь слабое влияние на потребление наркотиков, в то время как постоянная война может дать более сильный эффект, даже за короткий период. У нас нет достаточных данных, -- завершают свое исследование американские экономисты, -- чтобы оценить, следует ли легализовать употребление героина, кокаина и других наркотиков. Анализ выгод -- издержек... требует выбора между режимом легализации наркотиков и режимом ее отсутствия. Эта статья лишь показывает, что постоянное понижение цен, вызванное легализацией, вероятно, окажет существенное влияние на рост потребления, особенно среди бедных и молодежи” [48].

Концепция Г. Беккера стимулировало развитие нового, более взвешенного антипрогибиционизма, сторонники которого уже не требуют полного отказа от регулирования наркорынка, а ищут «золотую середину» между полным запретом наркотиков и их полной легализацией. Оптимальными решениями обычно признают широкую легализацию легких наркотиков типа марихуаны и гашиша (по образцу Нидерландов) и контролируемую частичную легализацию тяжелых наркотиков типа героина и кокаина для наркоманов (по образцу Цюриха). Сошлемся для примера хотя бы на опубликованную в 1993 г. работу Д. Гиерингера «Экономический анализ легализации марихуаны», автор которой высчитывает, каким акцизом следует облагать «травку», чтобы ее легальная цена оказалась сопоставимой с ценами на спиртное и учитывала внешние эффекты [49]. Что касается тяжелых наркотиков, то разработаны экономико-математические модели, доказывающие, что «Наиболее благоприятным вариантом из существующих альтернатив политики [борьбы с наркотиками] кажется контролируемая частичная легализация для наркозависимых…» [50].

Таким образом, к 1990-м годам “экономика наркотиков” замкнула в своем развитии диалектическую триаду “тезис -- антитезис -- синтез”. Начав с априорной уверенности в необходимости целенаправленной государственной политики в борьбе с наркопотреблением, она затем усомнилась в эффективности подобной политики, но, в конце концов, приходит все же к мнению о ее необходимости. Общий прогресс экономического анализа заметен в том, что внимание исследователей сместилось с изучения краткосрочных эффектов на анализ долгосрочных изменений.

Экономический анализ других видов преступлений и борьбы с ними. Степень разработанности частных теорий экономики преступлений и наказаний убывает по мере того, как преступная деятельность теряет черты сходства со стандартными товарно-денежными сделками.

Из “преступлений без жертв” помимо наркобизнеса довольно глубоко изучены коррупция и рэкет.

“Экономика коррупции” основана, в общем, на уподоблении подкупа чиновников теневому лоббированию; в результате перед исследователями раскрываются богатые возможности для привлечения различных моделей и концепций рентоискательства - одного из направлений теории общественного выбора [51]. При таком подходе “коррупция представляет собой черный рынок прав собственности, право распределять которые предоставлено чиновникам” [52]. Схожий подход используется при изучении рэкета, который рассматривается как нелегальная частная правоохранительная деятельность [53]. Согласие платить “дань” определенной криминальной группировке предстает при таком подходе заключением нелегального соглашения о покровительстве [54].

Что касается “преступлений с жертвами”, то здесь наиболее глубоко разработана экономическая теория уклонения от налогов [55]. При исследовании этого феномена экономисты основываются на универсальной формуле выгодности криминального поведения: налогоплательщики будут уклоняться от уплаты налогов, если

где р - вероятность выявления нерадивого налогоплательщика,

N - штраф, налагаемый на выявленного нарушителя,

Т - величина подоходного налога.

Иначе говоря, граждане и организации уклонялись бы от уплаты налогов, если ожидаемый штраф на каждый рубль (доллар, йену, …) необъявленного дохода был бы меньше средней величины налога на доход. Соответственно, перед правительством стоит задач подобрать оптимальные p и N, чтобы максимизировать чистый доход госбюджета.

Прочие виды преступной деятельности изучены экономистами пока достаточно слабо.

1.5. Границы применения идей экономики преступлений и наказаний

Экономическая теория преступлений и наказаний отметила в минувшем году свое тридцатилетие. Новая теория перестала быть модной новинкой, у нее есть свои ведущие специалисты и богатые традиции. Теперь, когда творческие возможности экономики преступлений и наказаний проявись в полной мере, стоит задуматься и о другой стороне медали.

Если взглянуть на библиографию, то заметно, что основная масса известных работ по этой тематике опубликована еще в 1970-е гг. С одной стороны, вполне естественно, что после открытия новой темы немедленно следует серия открытий, а затем экономисты начинают “копать вглубь”. С другой стороны, при знакомстве с литературой возникает ощущение, что первоначальный исследовательский порыв уже исчерпан, а “второе дыхание” не приходит. Почему? Представляется, что экономисты-криминологи сталкиваются с двумя различными препятствиями - количественным и качественным. С одной стороны, принятая в экономической теории преступлений и наказаний модель взаимосвязи преступности и различных воздействующих на нее факторов начинает представляться слишком упрощенной. С другой стороны, преступность - эта та область общественной жизни, где большое значение имеют культурологические факторы, моделировать которые современная экономическая теория в принципе еще не умеет.

Преступность и количественные корреляции. Принятую в экономической теории преступлений и наказаний модель взаимосвязи основных факторов можно изобразить так, как показано на схеме (Рис. 1 - 7).

Очевидно, что в этой модели игнорируются многие важные факторы, а влияние обозначенных показателей может быть не односторонним, а обоюдным. Рассмотрим хотя бы основополагающий для экономики преступности тезис, что наказание сдерживает преступность. Если задуматься, то станет ясным, что повышение раскрываемости преступлений и тяжести наказаний может и не вести непосредственно к снижению преступности [56].

Рис. 1 - 7. Взаимосвязь основных факторов экономики преступлений и наказаний.

Во-первых, усиление деятельности правительственных правозащитных агентств должно уменьшать деятельность рядовых граждан по самозащите. В результате произойдет перераспределение ресурсов от частной к государственной правоохранительной деятельности, а привычный для граждан уровень безопасности может не измениться.

Во-вторых, существует эффект вытеснения: временное или локальное усиление сдерживающих мер ведет к перемещению преступной деятельности в другие периоды времени или в другие регионы. Так, например, усиление государственного контроля за банковской деятельностью в развитых странах привело к формированию в “третьем мире” (например, на островах Карибского моря) оффшорных зон, где контроль за движением банковских вкладов практически отсутствует, что позволяет беспрепятственно “отмывать” “грязные” деньги.

В-третьих, многие преступники (прежде всего, наркоманы) ориентированы на получение определенного дохода любой ценой. Если в результате принятых дополнительных мер безопасности уменьшится их средний доход от одних видов преступлений (например, люди перестают носить с собой наличные деньги, заменяя их кредитными карточками), то они будут совершать больше других преступлений (например, чаще грабить мелкие магазинчики или взламывать квартиры).

В-четвертых, рациональный преступник учитывает не реальный данные о раскрываемости, а лишь доступную ему информацию. Если повышение раскрываемости остается нарушителями незамеченным, то его сдерживающий эффект оказывается нулевым. В таком случае работа средств массовой информации может сама по себе, безотносительно к реальным успехам деятельности полиции, снизить преступность (если тиражируется информация об успехах в борьбе с преступностью) или повысить ее (если СМИ громогласно объявляют о беспомощности полиции).

В-пятых, следует учитывать, что ценностные нормы и правила поведения формируются у людей в юные годы, а затем обычно не изменяются. Если обычный гражданин, воспитанный в законопослушной среде, будет иметь возможность совершить преступление, то он, скорее всего, не пойдет на него, даже если будет полностью уверен в том, что его не поймают: психологические издержки заставят его низко оценивать полезность правонарушения. Тогда вероятность наказания за конкретное преступление, совершенное в данный момент времени, может вообще исключаться из числа факторов, влияющих на поведение потенциального преступника [57].

Сложные взаимосвязи между криминологическими факторами ведут к тому, что рекомендациями экономической теории преступлений и наказаний приходится пользоваться с большой осторожностью.

Преступность и культура. Ранее уже отмечалось, что экономическая теория преступлений и наказаний, будучи неоиституциональной теорией, постулирует (как и неоклассика в целом) принципиальный отказ от морально-этических оценок и идеологической предвзятости. В этом, считают неоинституционалисты, ее сила. Но, может быть, в этом одновременно и ее слабость?

Чтобы лучше понять обсуждаемую проблему, вспомним один недавний эпизод из криминальной истории Америки. В 1997 г. одной из наиболее громких сенсаций американской жизни стало дело знаменитого афро-американского экс-спортсмена О. Дж. Симпсона, обвиненного в убийстве своей жены. Афро-американцы рассматривали этот процесс как проявление предвзятости “белой” Америки к представителям расовых меньшинств, и под давлением общественности (одно время Америка стояла буквально на пороге новой вспышки расовых волнений) обвиняемый был оправдан. Однако после вынесения оправдательного приговора обнаружились новые улики, неопровержимо доказывающие вину экс-спортсмена. Поскольку в США нельзя повторно судить раз оправданного по тому же самому обвинению, то американская юстиция нашла хитроумный ход: родители убитой подали в суд на убийцу, обвиняя его в том, что в результате убийства они лишились возможности пользоваться заботой и помощью своей дочери, и требуя на этом основании материальной компенсации потери. Суд вынес решение в пользу истцов, и теперь бывшая спортивная “звезда” обречена всю оставшуюся жизнь “сидеть на мели”, отдавая все свои доходы родителям убитой им жены.

Если взглянуть на эту конкретную судебно-правовую коллизию с точки зрения экономической теории преступлений и наказаний, то, несомненно, казус был разрешен “по правилам”: с одной стороны, удовлетворены имущественные претензии родственников жертв, с другой стороны, преступник остался на свободе, чем были предотвращены расовые беспорядки и неизбежные при этом социальные потери.

Возможен ли, однако, подобный претендент, например, в нашей стране? У россиянина в этой истории наибольший протест вызовет, вероятно, не позиция обвиняемого убийцы, не судебная казуистика, а меркантильность родственников убитых, предъявивших убийце счет в конвертируемой валюте за утерянную возможность пользоваться заботой и любовью близкого человека. Российская культура принципиально не признает возможности оценивать в деньгах честь и достоинство, не говоря уже о жизни человека. Между тем экономическая теория преступлений и наказаний (как и неоклассический экономикс в целом) зиждется, в конечном счете, именно на использовании стоимостных оценок как универсальных соизмерителей.

Можно согласиться, что для американской культуры подобная тотальная монетаризация всех сторон жизни вполне естественна и общеприемлема. Но могут ли подобные подходы быть усвоены представителями иных культурных традиций? Если нет, то новая экономическая теория рискует выродиться в своего рода “игру для интеллектуалов” или, в лучшем случае, стать таким же имманентным лишь для американской культуры явлением, как, скажем, бейсбол или “политическая корректность”.

Если рассматривать экономическую теорию преступлений и наказаний как культурологический феномен, то становятся заметны многие детали, свидетельствующие о трудностях адаптации этой новой теории не только в массовом, но даже в научном сознании. Вызывает этические возражения, в частности, даже применение самого принципа оптимизации к правоохранительной деятельности. “Оптимизация без принуждения не может быть основой для измерения эффективности всех (курсив мой. - Ю. Л.) форм осуществляемых действий, - полемически замечает по этому поводу известный французский экономист-криминолог Пьер Копп. - Экономия затрат по отношению к определяемой выгоде не является, например, основной характеристикой военной логики, где результат выражается зачастую бинарной оппозицией - поражение (провал) или победа (успех)” [58].

Даже среди американских экономистов рационализм новой экономической теории далеко не всегда встречает понимание. Выдающийся американский неоинституционалист Гордон Таллок рассказывает в одной из своих статей о характерной ситуации, возникшей во время обсуждения мер по совершенствованию организации контроля за безопасностью движения машин на дорогах. Участвующий в работе дорожной комиссии экономист-теоретик быстро понял, что камнем преткновения должно стать определение цены фатальной автокатастрофы и сравнение ее с потерями автомобилистов от ограничений скорости передвижения (дальнейшее решение этой проблемы следует из модели Филлипса-Воти-Эскриджа). Однако подобный вопрос даже не был поставлен на обсуждение, поскольку экономист чувствовал, что такая постановка проблемы не нашла бы понимания у инженеров, и (что особенно любопытно) сам профессиональный экономист одобрял эту иррациональную реакцию. “Он не хотел определять пропорции между количеством смертей и собственным комфортом, здраво объяснять их людям, занимающимся модернизацией дорог, и так же не хотел обсуждать это со мной”, - так с оттенком удивления передает Г. Таллок реакцию своего коллеги [59].

Однако, если задуматься, ничего особо удивительного здесь нет. Экономическая теория преступлений и наказаний неизбежно вынуждает в конечном счете четко признать, что “всему на свете есть цена” - в том числе и человеческой жизни. Подобный денежный ультрарационализм подвергается табуированию практически во всех культурных традициях, светских и религиозных. Немудрено поэтому, что культурологический шок от таких рассуждений испытывают не только неспециалисты, но и интеллектуально искушенные экономисты.

Бросается, наконец, в глаза, заметное расхождение между теоретическими рекомендациями американских экономистов и практическими действиями американской же администрации. Экономисты с 1960-х гг. настойчиво твердят о социальной полезности организованной преступности и об эффективности по крайней мере частичной легализации наркотиков. В действительности же в 1980-1990-е гг. ФБР серьезно усилило давление на “Коза Ностра” (достаточно вспомнить дело Джона Готти [60]), а “война” с латиноамериканскими наркокартелями стала чуть ли не приоритетным направлением политики правительства США [61]. Что это, популистская самонадеянность недостаточно компетентной администрации? Или даже в Америке граждане склонны судить об успехах и промахах правовой политики в значительной мере по внеэкономическим критериям?

На поставленные вопросы однозначного ответа дать пока нельзя. Тридцать лет развития идей экономики преступлений и наказаний - достаточный срок, чтобы определилось отношение нового научного течения к обществу, но недостаточный, чтобы определилось отношение общества к этому течению. Можно отметить следующее: концепции экономики преступлений и наказаний органичны в рамках традиционной для неоклассического экономикса “денежной” рациональности, которая, в свою очередь, есть одна из проекций родившейся в эпоху Реформации протестантской этики. Сейчас, в начале XXI века, уже очевидно, что это отнюдь не единственный тип рациональности. В какой степени идеи экономики преступлений и наказаний могут быть адаптированы к другим культурам, покажут будущие исследования.